Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе
От организационных мыслей меня отвлекло появление «БМВ» и еще одного автомобиля: тяжелого немецкого внедорожника «Мерседес» серии «GL», так называемого «нового Гелендвагена». Прекрасная машина, вне всяких сомнений, и самая дорогая в своем классе. Мимо меня проплыло напряженное лицо Коваленко, предпочитающего ездить на переднем сиденье, а вот пассажир «Мерседеса» был укрыт внушительными торсами водителя и охранника: двух откромленных бульдогов в галстуках. Я вырулил и поехал следом за ними, стараясь не приближаться больше чем на два-три корпуса, пропустив вперед «девятку» и еще два каких-то автомобиля. Мы пересекли Остоженку, развернулись на Соймоновском у храма, довольно резво прокатились по Никитскому, отвернули на Тверской бульвар и почти не задержались на перекрестке с Тверской. На том самом перекрестке, где снуют личности, барыжащие всяким фуфлом: флагами и «Ролексами» по семьдесят два доллара за килограмм. После Тверского чуть застряли на Страстном и, наконец, ушли направо, на Петровку.
Здесь, у дома с колоннами, у дома со знаменитым адресом «Петровка, 38», маленький кортеж остановился, и я, загодя предусмотрительно прижавшийся к обочине, увидел, как из внедорожника вышел человек, чье лицо было мне знакомо по фотографии. Это был Масионжик. Со своей позиции я видел, как он уверен в себе, как спокоен, как горделиво он вскинул голову и расправил плечи. Бульдог-телохранитель шел за ним по пятам. Масионжик сел в генеральский «БМВ», и автомобиль въехал на территорию ГУВД, а бульдог вернулся и занял свое место в «Мерседесе».
Вот оно – идеальное попадание в «десятку». Коваленко заодно с этим типом. Наверняка он привез его сюда с целью как можно подробнее посвятить в детали происшедшего, ведь нельзя же в самом деле предположить, что Масионжик арестован. Таких не арестовывают – они неприкасаемы, и закон для них ничто. Однажды, когда мы обедали с Shakespeare, ему вновь принесли свидетельство об очередной проигранной им тяжбе, и тогда гений в сердцах воскликнул: «Оденьте преступление в золото – и крепкое копье правосудия переломится, не поранив; оденьте в рубище – его пронзит и соломинка пигмея». Он именно что имел в виду такого, как Масионжик.
Да, впрочем, и для меня закон не писан, ибо я не баран, умеющий только жалобно блеять на тему: «Да что я могу-у-у». Не таким я родился, чтобы соблюдать законы, написанные для баранов и овец матерыми волками вроде этого Масионжика. Я уже ненавидел его за эту горделиво посаженную голову, за панибратство с генералами-ментами, за ФСО на въезде, за то, что благодаря ему смешной и добрый Брасье погиб от руки каких-то узколобых чертей, безжалостных мерзавцев, чью тупую ярость не остановил даже маленький ребенок. С одной стороны, дочка Брасье, с другой – дочка того питерского таджика, которую убили бритоголовые. Я и с ними разберусь, даст бог. Я вообще намерен много с кем разобраться потому, что меня тошнит от ненависти. Я, оказывается, после случая с Брасье враз перестал быть интернационалистом, немотря на то что всегда считал себя таковым. Оказывается, национализм – это естественное человеческое состояние, и не сорваться в него – дело нелегкое. Дашь себе поблажку, и выходит, прав был старик Мюллер, говоря, что «нет в мире иного пути, кроме национал-социализма».
«Стой, мудила! Ну что ты такое несешь! Какой Мюллер, какой национал-социализм?!» Я ударил сам себя кулаком в скулу. Сильно ударил. В глазах потемнело, и на скуле набух желвак. Поделом… В каждой нации есть выродки, и, наверное, их процент примерно одинаков у представителей каждого народа. Не знаю… Национальный вопрос – самый сложный вопрос на свете. Этот вопрос будоражит меня, он распирает меня изнутри своей нарастающей, как снежный ком, величиной.
Противоречия национальные будут жить вечно, во всяком случае, их с лихвой хватит на остаток нашей эпохи, которая скорее всего из-за них-то и прекратит свое существование. И всегда будут те, кто умело манипулирует национальными противоречиями в своих интересах, то есть «Масионжик» – это имя нарицательное. С другой стороны, нельзя позволить себе роскошь не противостоять вторжению чужих племен на свою исконную территорию. Вот основное противоречие для всякого коренного жителя. Не ты, так тебя. Что же делать?
На нашей толерантности, словно на навозной куче, прорастают интересы масионжиков, которые под видом борьбы за равенство создают хаос в устоявшейся среде коренного населения. Зачем им все это? Объясню. Именно они и есть самые настоящие фашисты, чья цель – захват власти и последующее установление своих порядков. Либеральные ценности, которые они так превозносят, приводят к вымиранию коренного населения и его замещению такими вот безжалостными чертями. Орки теснят людей. Европа засрана арабами и африканцами? Да. Но ими руководят отнюдь не арабы и африканцы.
Я в жизни не достиг многих вершин. Может, потому, что намеренно не хотел покорять их, зная, что выше вершины уже ничего нет и в любом постоянном занятии обязательно наступает момент, когда твое страстное увлечение перерастает просто в ремесло. Из меня мог бы получиться историк. Он и получился. К счастью, не профессиональный, а любитель, но это гораздо лучше, чем заниматься историей, одной только историей и ничем, кроме нее. Мне как любителю истории самым отличным образом понятна роль Франции и торжества масонства – французской революции, у руля которой стояли масионжики. Революции, наводнившей Европу чужаками-пришельцами. Отставлю в сторону светлую память о Брасье и выскажусь, наконец.
Да, к Франции я всегда относился очень сложно. Если выразить мое отношение всего в нескольких словах, то это звучит так: «Франция без французов». Я не люблю их, этих «лягушатников». Мой опыт отношений с французами не имеет никаких положительных примеров. Худосочные, поджарые, длинные и какие-то «ломкие» от вечного загара, как хрустящая корка их багетов, которые составляют их основной рацион. Французы слабы. Не знаю, что сделало эту нацию столь мелкой душевно, но француз всегда будет избегать прямого выяснения отношений. Не зря именно французы выдумали все эти дурацкие придворные политесы и условности, которые впоследствии трансформировались в коллективную подлость целого народа. Я люблю их страну, ее природу, ее большие города с их архитектурой и изящными инженерными решениями. Я люблю французскую логистику как некий коллективный разум нации, в котором все разложено по полочкам и на каждую полочку заведен отдельный каталог. Они всегда знают, где и что у них лежит, сколько и когда это закончится. Я люблю их маленькие городки и деревушки, где можно просто гулять и дышать стариной, а устав слоняться, сесть где-нибудь, все равно где, потому что Франция – это один большой натюрморт, и, вытащив из кармана, сумки, портфеля припасенную заранее бутылку коньяка, тоскливо напиться, мучая себя вопросом: ну почему такой мелкий и подловатый народец может сделать решительно все так красиво?! А напившись, погрозить неизвестно кому пальцем и вспомнить, что был когда-то восемьсот двенадцатый год. Обрадоваться и сникнуть от того, что, победив Францию фактически, Россия проиграла ей идеологически. И долго французское вольнодумство растлевало умы российских дворянчиков и разночинцев. И, растлив, довело первых до Сенатской площади, а вторых, чуть позже, до штурма Зимнего дворца.
