Виктор Пелевин - Зал поющих кариатид
– Правда, Лен, – сказала Вера, надевая на голову зеленый абажур парика, – я считаю, ты прыгать от радости должна до потолка. А ты чего-то хандришь. Я б тебе за такого клиента глаза выцарапала. Честно.
Но Лена уже пришла в себя.
– Ладно, – сказала она. – Петь не надо?
– Тебе нет, – ответил дядя Петя. – А девчатам еще как. Вера, за музыку сегодня ты отвечаешь. Давайте не мур этот, а что-нибудь лирическое. Ну или сами решите. Успокоилась?
Вопрос был к Лене.
– Успокоилась, – ответила Лена. – А можно мне сегодня два укола? Для верности?
– Для верности кому? – спросил дядя Петя и хихикнул.
Лена пожала плечами и сделала холодное лицо.
Дядя Петя посмотрел на майора.
– Я за каждую ампулу расписываюсь, – сказал майор. – Число, дата. Хотите, под свою подпись.
– Подпишу, о чем разговор, – согласился дядя Петя. – Видишь, девушка нервничает. Вдруг Михаил Семенович попросит встать богомолом, а она не сможет. Чтоб не оплошать, хе-хе...
Если первый укол всегда напоминал Лене включившийся в затылке прохладный фонтан, второй оказался похож на порыв арктического ветра, который мгновенно превратил всю воду в фонтане в маленькие кристаллики льда. Лена сразу же поняла, что у нее есть вторая пара ног и ухо тьмы. Ощущение было очень отчетливым, и ей потребовалось сосредоточить всю волю, чтобы убедить себя в том, что это обычная после укола соматическая галлюцинация.
– Девчат, – сказала она, пряча вторую пару ног за первой, – вы только не смотрите, когда Ботвиник придет. Ладно?
– Хорошо, – ответила за всех Ася и ободряюще улыбнулась.
Богомол появился перед Леной вскоре после того, как она залезла на тумбу и взялась руками за верхний малахитовый блок. В этот раз его голова была видна гораздо отчетливей, чем обычно, и Лена даже заметила маленькие щербинки на антеннах, которые торчали из области центральных глаз. Зато реальный мир – малахитовый зал и стоящие на тумбах подруги – теперь казался расплывчатым и приблизительным.
Богомол сразу перешел к делу, словно прошлый разговор и не прерывался.
– Чтобы стать одной из нас, – сказал он, – ты должна будешь сделать вот это...
И три его центральных глаза показали Лене мультфильм с жутким, но несомненным содержанием, в то время как два больших фасетчатых глаза внимательно следили за ее реакцией.
Лена была готова к чему угодно, но не к этому.
Теперь она поняла, что богомол имел в виду, когда говорил о выходе за границы человеческой этики. Он, оказывается, ничуть не преувеличивал.
– Никогда, – сказала Лена.
– Я не заставляю, – ответил богомол.
– Нет, – в ужасе повторила Лена. – Этого сделать я не смогу никогда.
– В мире богомолов такие законы.
– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас предложил? – спросила Лена. – Ведь это зверство.
– Это не зверство, – ответил богомол веско. – Это насекомство. У нас так принято почти полмиллиарда лет. И не только у богомолов, кстати.
– А у кого еще?
Голова богомола приблизилась почти вплотную, и его большие фасетчатые глаза заглянули Лене глубоко в душу.
– Например, у pisaura mirabilis. У них во время любовного слияния самка поедает муху, пойманную для нее самцом. А у oecantus niveux самка высасывает соки из особой железы в теле самца. Самка cardiacephala myrmex ест отрыгиваемую самцом пищу прямо у него изо рта – из этого, кстати, через двести миллионов лет произошел ваш человеческий поцелуй, только люди, как всегда, убрали содержательную часть и оставили один пиар. У богомолов просто самый радикальный подход к проблеме...
– Откуда ты знаешь латинские слова? – спросила Лена.
– Это не я. Все это знаешь ты.
– Я никогда ничего подобного даже не слышала.
– Как-то раз ты случайно пробежала глазами статью на эту тему, – сказал богомол, – и твой мозг все запомнил. Ты просто не в курсе, что ты это знаешь. С богомолом такого никогда не может произойти.
Вдруг богомол исчез, словно его что-то спугнуло.
А в следующую секунду Лена увидела входящего в малахитовый зал Михаила Ботвиника.
* * *С Ботвиником были два обычных телохранителя в двубортных костюмах и дядя Петя, который успел к этому времени переодеться в черную майку с надписью:
Adihit
Под ней был адидасовский треугольник, разбитый на полоски, только этих полосок было не три, а две, из-за чего треугольник походил на гитлеровские усы щеточкой.
Телохранители остались у дверей, а Ботвиник и дядя Петя вошли в зал. Ботвиник что-то доказывал дяде Пете, продолжая начатый за дверью разговор:
– ...поэтому и говорю, что роспись пидорская. Чистейший пидор. Он и в стихах про это писал. Я, правда, не помню точно, в молодости читал. Ну вот был у него, например, стих, где он сначала гречонка пялит, как лорд Байрон. А потом ножиком его чик... С таким сверхчеловеческим хохотом...
– Это где? – спросил дядя Петя.
– Ну как там, – Ботвиник наморщился, вспоминая. – «И тогда я смеюсь, и внезапно с пера мой любимый слетает Анапест...» Вообще-то пидор тут только Анапест, автору не предъявишь. Но по другим стишатам можно и предъявить. Его маленькие девочки не интересовали, он только вид делал. Чтоб люди не поняли, кто он на самом деле, пять-восемнадцать, вон галка полетела... У дворян ведь тоже своеобразный кодекс чести был.
– Не знаю, – сказал дядя Петя. – Если уж стихи, то я больше Есенина люблю.
– А его-то за что?
– За стиль, – ответил дядя Петя. – «Шардоне ты мое, шардоне...» Божественно.
Ботвиник перекрестился и сплюнул.
– Знаешь, как Оскар Уайльд говорил? Стиль – последнее убежище пидараса.
– Наверное, – робко согласился дядя Петя. – А что, лорд Байрон действительно греченков... греченят... того?
– А ты думал, – ответил Ботвиник. – И дневник вел. Ладно, я тебе не лектор из общества «Знание».
Он обвел взглядом комнату и увидел Лену.
– Привет, зеленая! – сказал он с улыбкой. – Вот, пришел, как обещал. У меня полчаса.
Дядя Петя из-за спины Ботвиника сделал страшные глаза и качнул подбородком вниз. Лена поняла, что ей следует спуститься с пьедестала. Она постаралась сделать это с максимальным изяществом. Спрыгнув на пол, она гимнастически спружинила и присела в вежливом, но полном достоинства реверансе.
– Ну ты скачешь, зеленая, – пробормотал Ботвиник.
– Я пойду тогда, – сказал дядя Петя, – вы тут сами разберетесь. Девчат, музыка!
Он пошел к дверям. Вера запела «Колеса любви», а Ася с Кимой замурлыкали, изображая инструментальное сопровождение, – это был давно отработанный номер, где Лена пела на второй голос. Сейчас она молчала, но и без нее получалось неплохо.
Ботвиник снял халат, оставшись в одних трусах – черных «боксерах», как и положено последнему русскому мачо. Лена увидела на его плече татуировку – знаменитую летучую мышь.
