Павел Сутин - 9 дней
— У меня живой товарищ, — тихо сказал Шевелев, — я без претензий.
* * *— Я был рад до усеру, что Вова спустился, и все обошлось. А потом подумал: действительно, странно. Всю ночь висел на стене, терял силы… И все-таки спустился — в темноте, помороженный.
— А он рассказал, как спускался?
— Нет. Проспал до вечера. Потом поел супчика и опять залег.
Шевелев подлил чаю себе и Бравику.
— На следующее утро я поднялся к тому месту, где он ночевал. Вынул спиты, веревки собрал.
* * *В расщелинах сочился влагой посеревший снег. Шевелев поднимался к месту, где Гаривас схватил холодную. Шел он быстро, по всему маршруту были пробиты крючья. Он прошел монолит, полку в обход жандарма, увидел шлямбуры, пристегнул к нижнему карабин и, отдыхая, повис. Со стены открывался вид изумительной красоты. Слепило солнце, по ярко-голубому небу уходила на запад вереница облаков. Шевелев прижал ладонь к скале и закрыл глаза.
Исчезли солнце, теплый ветерок, сухой камень стены.
Сек снег, хлестал ледяной ветер, репшнуры уходили вниз, в густую тьму.
Шевелев поежился, открыл глаза и потер лицо. Вокруг него были хрустальный воздух ущелья, нагретая солнцем скала в блекло-оранжевых пятнышках лишайника и редкие пушистые облака. Со стены как на ладони просматривались лагерь и палатки кемеровчан. Шевелев достал из кармана монокуляр и навел на лагерь. Там, спиной к склону, сидел на валуне Гаривас и бросал в реку камешки.
* * *— Что он там передумал на стене, когда его било-колотило при минус двадцати, одному богу известно. Может, минуты считал. А может, с Витькой прощался. Как он нашел силы спуститься в темноте? Он не говорил, я спрашивать не стал. Мы вечером собирали бутор, он все молчал, молчал, а потом отошел в сторонку и стал камешки в реку бросать… Долго бросал. Лицо от меня прятал.
* * *Шевелев засунул в рюкзак бухту репшнура и поднял голову. Гаривас стоял метрах в десяти от палатки и глядел на бурлящую реку.
— Вова, может коньячку?
Гаривас не ответил.
* * *— Ему так худо было, что в него коньяк не лез.
— А почему, собственно, худо? Ведь все обошлось. Он немного поморозил лицо, но все обошлось. Почему он так раскис?
— Выбирай слова. Вова не раскис. Его подломило. Ты повиси десять часов на стене при минус двадцати в гортексе на тонкий свитер — я на тебя просмотрю.
Шевелев допил чай и сгорбился на пуфике, уперев локти в колени.
— У меня есть товарищ, Коля Литовцев, — сказал он. — В девяносто девятом он сильно поломался на Чегете. Три раза оперировали, был остеомиелит, Колька полгода ходил с аппаратом Илизарова. Но в конце концов восстановился. Ну, там — боли на погоду и после нагрузок… Но физически он восстановился полностью. До травмы он катался на лыжах лет пятнадцать, и любил это дело больше, чем жену. В Терскол ездил три раза за сезон. Так вот, физически он восстановился, а кататься перестал. Подломило.
* * *— Вот такая история, — сказал Бравик.
— Интересное дело… — Гена свернул с Нахимовского на развязку к Варшавке. — Ты можешь мне сказать, почему Шевелев знает про Гариваса такие вещи, а мы нет?
— Он был там с ним — вот и знает.
— Мы дружили с Вовкой двадцать шесть лет. А он не рассказал нам, как чуть не погиб.
— Ты обижаешься на него, что ли?
— Вроде того, — признался Гена.
— У него была одна очень симпатичная мне черта: он делился только хорошим. Все плохое он оставлял при себе.
* * *Ольга набрала сестру и сказала:
— Ленка, справку Вите напишут. Я вот подумала: а не нужно справку о прививках?
Лена ответила: нет, только обычную справку о том, что не противопоказаны занятия в плавательном бассейне.
— Но ты мне еще раз скажи: тебе все это не в тягость будет?
— Что ты глупости какие-то несешь, — сказала Лена. — Ну когда это мне Витюшка был в тягость?
— Тебе нужно по-человечески отдохнуть. Поэтому я спрашиваю.
— Все, хватит об этом, Оль, — сказала Лена. — У Витюшки отца не стало, а ты манерничаешь. Я все-таки твоя сестра, не говори глупости.
— Спасибо тебе. — Ольга вздохнула. — Я сейчас брать отпуск не могу, а Витьку надо обязательно увезти из Москвы. Чтоб были новые впечатления, чтоб поменьше вспоминал Вову.
— Оль, я все понимаю, не дура, — сказала Лена. — А Аркадий просто в восторге.
— Аркаша не возражает? Правда?
Лена засмеялась.
— Аркадий? Да он целый план составил: и в поход они пойдут, и под парусом, и рыбалка, и сто тысяч приключений.
— Ну ладно, — сказала Ольга. — Я тебе еще позвоню.
Она положила трубку.
— Ма! — позвал Витя из детской. — Бравик приедет, да?
— Не Бравик, а дядя Бравик, — громко сказала Ольга. — Откуда знаешь, что он приедет?
Она прошла в детскую. Витя собирал «лего», палас был усыпан деталями.
— Ты с ним по телефону говорила, — сказал он. — Я слышал. И Гена приедет.
— Не Гена, а дядя Гена.
— А Никон — дядя Никон?
— Да. Не надо фамильярничать со взрослыми.
— А и не да.
— Что еще за новости?
— А Васен говорит просто Никон.
— Это невежливо.
— А я Никону говорю «Никон», а он не обижается совсем.
— А Никон твой, который не обижается совсем, тебя распустил совсем.
— И все остальные мужики меня тоже распустили, да?
— Какие мужики?
— Папа так говорит про Гену и про себя. И про Никона. Что они все мужики. А я мужик?
— Нет.
— А кто мужик?
— Кто двух генералов накормил.
— И Никон генералов кормил?
— Не знаю.
— А Бравик?
— Не Бравик, а дядя Бравик.
— Кормил?
— Бравик не кормит генералов, он делает операции.
— Рассекает и ушивает.
— Это он тебе сказал?
— Он папе сказал.
— Когда?
— На Селигере. Когда в палатках жили. Папа сказал, что он лузер, а Бравик делом занят.
— И что Бравик?
— Бравик сказал, что он только рассекает и ушивает в нужном месте и в нужное время. Они у костра сидели, а я не спал. Васен спал уже, а меня комары ели.
— Кокетничает твой Бравик.
— Он не мой, а папин. А что такое «кокетничает»?
— Скромничает.
— А что такое «скромничает»?
— А что такое «демагог»?
— Болтун.
— Вот ты и есть болтун. Мой руки, кушать пора.
— Я не буду лапшу.
— Здрасьте!
— Я пиццу хочу.
— Хуже порчи и лишая мыслей западных зараза.
— Это как?
— Пицца — итальянская еда. А тебе полезно лапшу.
Ольга ушла на кухню и поставила на плиту кастрюльку с куриной лапшой.
