Майя Кучерская - Бог дождя
Письмо было обращено лично к ней, Анне, Анюте, Анечке, рост средний, волосы светло-русые в рыжину, глаза темно-карие, черты лица правильные, нос курнос, кожа белая, особая примета – родинка на правом виске. Заинтересованность в ней, неподдельное участие человека, которому она – что там! их знакомству не исполнилось и полугода – которому она совершенно чужая, – вот с чем она не могла справиться и понять. Да не этого ли она и ждала, не на это ли втайне надеялась, составляя послание? Нет, нет, ни на что подобное, она, конечно, надеяться не смела. В письме ее, при всей открытости, был элемент авантюризма: получится – хорошо, нет – что поделаешь. Но три громадные страницы каллиграфическим почерком!
И еще сквозь все эти, такие верные батюшкины соображения улавливалось свечение другого, потаенного смысла, не облеченного в физическое слово, пробивающегося через фантастическую опрятность почерка, интонацию, сквозь все эту истовую старательность, какое-то почти ученическое усердие, каким дышал весь ответ. В конце концов в самой скорости, почти поспешности отклика слышалось все то же: то, о чем она написала, было самое важное, жить не во Христе невозможно, поэтому так быстро, поэтому так подробно он ответил. Не просто жить не во Христе, но и жить с мыслью, что жить не в Нем можно (потому что неизбежно), – уже падение. Вот какой религиозный максимализм прочелся ей в письме, вот что не давало опомниться и жить дальше.
Но через несколько дней, прямо на исповеди, быстро выслушав ее и покивав, отец Антоний вдруг сказал:
– Знаешь, я написал тебе длинное и премудрое письмо, – он опустил глаза, улыбнулся тихо. – Ты его прочитала?
– Конечно, несколько раз!
– Ответил я на твои вопросы?
– Да, огромное спасибо!
– Так вот, теперь положи его куда-нибудь подальше, потому что, понимаешь ли, – он немного замялся, – все это, конечно, хорошо – во Христе, не во Христе, я об этом долго вчера думал, но это все-таки немножко, ну, может быть, на самый кончик, – он показал кончик мизинца, – красивые мечтания, тщеславие, понимаешь? Во Христе – не во Христе, это от большого ума. Не надо. Ты будь поглупее. Ты вот все думаешь-думаешь, мне уже восемнадцать лет, грехи, падения… Не обижайся, но ты еще такая маленькая, – он засмеялся, – да мы все, все мы – в духовной жизни младенцы. Живи как живешь, выполняй заповеди, ходи на исповедь, молись. И все. У тебя молитвослов-то есть?
– Есть.
– Утреннее-вечернее правило читаешь?
– Не всегда.
– Ну вот. О чем тут можно говорить? Вот тебе и не во Христе, прости Господи, – он перекрестился. И накрыл ей голову епитрахилью.
Точно в сказке, после этого наставленья клубок изъевших ее мыслей откатился прочь. А тут еще наступила Пасха, ночная пасхальная служба растопила даже воспоминание о прежних сомнениях и муках; и «Добротолюбие» Аня пока отложила. Внутри проклевывалась что-то совершенное новое, чистое, неразумное.
Она и сама не понимала что, но кажется, в ней просыпалась душа. И оказалась маленькой, оказалась дитём. Легко радовалась и легко грустила, утирала слезы от огорчения, улыбалась, когда все было хорошо, всему удивлялась, доверчиво жалась к вчера еще незнакомому ей бородатому дяде. Аня глядела на эти перемены почти взглядом постороннего, это ведь не она была, себя-то она знала – она была намного сложней, злей, осторожней, а эта – дура дурой. Дурочка такая, но иногда вдруг она умела заговорить с Богом запросто, с родственной почти простотой, как никогда не сумела бы сама Аня, и она смотрела, боясь шевельнуться, немея и глохня, на это чудо рождения, Господи Боже ты мой!
Никогда ничего похожего не происходило с ней раньше, столь же прекрасного, столь чисто и глубоко звучавшего. Каждый день с ней случалось что-то новое, опять, как после крещения, она купалась то в восторге, то в радости – пока в какой-то момент не кольнуло предчувствие: не навсегда. Надо было скорей писать, записывать все, как родители записывают про своих новорожденных детей, про это быстро проходящее чудо, нужно было обязательно сохранить эту новую, таинственную, младенческую жизнь – хотя бы в слове. Несколько лет назад она вела дневники, собственно, почти все школьные годы, но бросила в начале десятого класса: стало не до того, да и непонятно зачем. Заносить на бумагу свои чувства, описывать события – и что? Остановись, мгновенье, ты прекрасно? Возможно, и не стало у нее больше таких мгновений. Но тут сопротивляться было немыслимо, вся жизнь превратилась в одно сплошное такое мгновение, она послушно купила в канцелярском отделе университетского книжного толстую черную тетрадь и стала писать чуть не под диктовку, изо всех сил стараясь не мешать.
Часть вторая
СЛАДОСТНЫЙ НОВЫЙ СТИЛЬ
Дневник
15 февраля. Сретение Господне. Была в храме. Причастилась Святых Христовых Тайн. После литургии батюшка благословил меня и подарил просфорку. Шла домой пешком, смотрела, как летит мягкий, крупный снег, кусала от душистой, такой вкусной просфоры, потом пошла прокладывать тропинку в парке. Все время молилась и не знала, что мне сделать еще от этого бесконечного счастья.
25 февраля. После вечерней службы говорила с отцом Антонием несколько минут, просила у него прощения. Он улыбнулся ласково: Бог простит. И благословил молиться весь Великий пост по четкам (Глеб подарил к Рождеству), как выдастся свободная минутка. Сказал, что четки – мостик к Богу, но пока достаточно проходить по нему один раз. В четках 50 узелков. Завтра начинается первый Великий пост в моей жизни.
27 февраля. В столовке обедали с Олькой, не ела мясо. Олька удивлялась, она знает, как я люблю котлетки. Я объяснила, что недавно крестилась, пощусь, хожу теперь в церковь, звала ее с собой. Она снова удивилась и сказала, что ей это совсем не нужно. «Это ведь для тех, кто слабый». Но я ее уговаривала, говорила, что как раз наоборот, вера – для тех, кто сильный, ведь столько сил нужно, чтобы исполнить заповеди, в конце концов она согласилась как-нибудь вместе сходить.
28 февраля. Сегодня после универа поехали с Олькой ко мне домой, она жаловалась на свою жизнь, даже плакала. У нее несчастная любовь. Андрюха с четвертого курса – он и правда отличный, но любит другую, бывшую свою одноклассницу. Утешала Ольку изо всех сил, чувствовала себя странно-взрослой и уверенной. Снова звала в церковь. Она говорила: «Надо, конечно», но так и не договорились пока.
2 марта. Пожаловалась отцу Антонию на Олю. Что хотя она и близкая моя подружка, но в церковь со мной идти не хочет. Ей только нравится, когда я ее выслушиваю и утешаю. Отец Антоний даже рассердился, перешел на вы:
