Виктория Токарева - Рассказы и повести (сборник)
Она подошла ко мне и остановилась очень близко. Боковым зрением я видел ее юбку в складочку и вязаный свитер с короткими рукавами. Подумал почему-то, что она сама сшила это и связала на спицах.
Она шагнула еще ближе, и не успел я опомниться, обняла меня за шею.
Я обжегся об ее руки, испуганно скинул их. Вскочил со стула, обо что-то споткнувшись.
— Ты что? — закричал я. Мне плевать вдруг стало на свой затылок и на свой профиль. — Как ты себя ведешь? Черт знает что…
Гелана вся сжалась, виновато отошла к дивану, постояла возле него. Осторожно, будто выверяя каждое движение, села. Потом легла лицом вниз и застыла.
Я не знал, что мне делать: сказать что-нибудь или лучше помолчать. Подойти к ней или лучше держаться подальше…
Мне хотелось сказать ей «Лека», как назвала ее Наташина бабушка. И я почему-то помнил, что она самостоятельная и учится на «пять».
— Брось, — сказал я. — Не переживай. Дурак он, Саша твой. Что он понимает?
Я был совершенно убежден сейчас, что Саша этот круглый дурак и ничего, абсолютно ничего не понимает. Иначе бы он не заставил ее плакать здесь.
— Что вы знаете? — вскрикнула Гелана, оторвала от дивана голову. Глаза у нее были бешеные, даже какие-то веселые от бешенства. — Что вы вообще можете знать? Вы все ничтожества рядом с ним! Я умру…
Она снова ткнулась лицом в диван и заплакала. Сначала тихо, потом громче и, чтобы я не слышал, сильнее прижалась лицом к жесткому дивану.
А я слышал, и мне казалось, что у нее от духоты и отчаяния хрустнут ребра. И мне самому было душно.
Я отошел к окну, стал смотреть в сумерки. Напротив стоял дом. В прошлый раз, когда я сюда приходил, он еще не был заселен, а сейчас там светилось несколько окон. Я смотрел на окна и думал о том, что по мне никто так не заплачет и не скажет: «Я умру».
Мне нравилось бывать в обществе женщин. С ними я чувствовал себя талантливее и значительнее. Я всегда любил не их, а себя в них. Знакомясь, я обычно сразу предупреждал, что не собираюсь жениться. Я сразу так говорил, чтобы больше потом к этой теме не возвращаться. И получалось, что женщины действительно на меня не рассчитывали, а относились несерьезно, как к эпизоду.
И мои ученики никогда не станут профессионалами. Они вырастут, и каждый будет заниматься своим делом. Может быть, иногда вспомнят, что ходили когда-то на музыку. А может, и не вспомнят. Забудут, как неинтересный эпизод.
За окнами двигались тени. Я смотрел на них и думал о том, что моя жизнь — сплошной эпизод, а сам я — эпизодический персонаж.
А я мог бы играть главную роль в жизни того же Миши Косицына, если бы иначе относился к нему. Вернее, к себе. И женщина сумела бы по мне заплакать. А почему нет? У меня хороший характер, я ни от кого ничего не требую, и со мной легко.
Я ничего не требую, потому что сам ни в кого и ни во что себя не вкладываю. А «где ничто не положено — нечего взять».
— Пойдем, — сказал я Гелане. — Я тебя домой отвезу.
Мы шли по улице. Она плакала так, чтобы этого никто не заметил.
— На! — Я протянул ей носовой платок. — И не реви. Люди подумают, что это я виноват.
Гелана взяла платок и сказала:
— Я выстираю и верну. — Гулко высморкалась, добавила: — Только не вздумайте меня жалеть…
— А я и не жалею, — сказал я.
Дориан стоял под вывеской «Галантерея. Трикотаж», как мы условились, и ждал меня. Вернее, не меня, а свои ключи.
Мне не хотелось возвращать ключи при Гелане и не хотелось, чтобы он видел ее заплаканной.
— Подожди здесь. — Я оставил ее возле газетного киоска. — Только стой на месте и не двигайся. Я сейчас.
Дориан скакал с одной ноги на другую — то ли развлекался, как умел, а может, грелся подобным образом. Увидев меня, перестал скакать, встал на обе ноги.
— Порядок? — участливо спросил Дориан.
— Порядок, — сказал я и отдал ему ключи.
БУДЕТ ДРУГОЕ ЛЕТО
Вечером мне позвонила из Ленинграда Майка и спросила:
— Ты на свадьбу ко мне приедешь?
— У меня разлад мечты с действительностью, — сказала я.
— Что?!
— Я хотела бы подарить тебе шубу, а могу только зубную щетку.
— Привези щетку, у моей как раз отломилась ручка.
Я представила себе, как приеду в Ленинград, как мне удивятся и обрадуются.
— Если тебя не будет… — у Майки ослаб голос.
— Не реви, — посоветовала я. — У тебя только три минуты.
— А приедешь?
— Приеду.
Утром я провожаю своего брата Борьку на работу.
Сижу, подпершись ладошкой, гляжу, как он ест и пьет.
Глаза у Борьки синие, как у мамы, выразительные. Они могут выражать все, что угодно, но Борька этим преимуществом не пользуется и ничего своими глазами не выражает. Ест сырок, помахивая вилкой.
Мой брат — раб своего организма. Когда он хочет есть или спать, ему не до духовных ценностей.
— Вкусно? — спрашиваю я.
— Резина, — говорит Борька и принимается за другой сырок.
Уходя, он пересчитывает мелочь.
— Тебе оставить?
— У меня есть.
— Я оставлю двадцать копеек, — великодушно решает Борька и уходит, щелкнув замком.
Итак, у меня двадцать копеек. На них я должна пообедать, съездить в редакцию, купить Майке подарок и взять билет на Ленинград.
Раньше, когда была жива мама, она беспокоилась о Борьке, потому что он рос слабый и болезненный. Сейчас о нем беспокоюсь я, и Борька не представляет, что можно беспокоиться еще о ком-нибудь, кроме него.
Я сижу и думаю, где достать денег: во-первых, у кого они есть; во-вторых, кто их даст. Можно взять у Татьяны, соседки справа. У нее есть, и она даст, но на это уйдет два часа.
Татьяна — борец за правду. Она все время решает со мной общечеловеческие вопросы, при этом крепко держит за рукав, чтобы я не убежала.
Поначалу ее интересовало — отчего врачи, несмотря на ответственную работу, получают маленькую зарплату.
Сейчас, когда зарплату врачам повысили, мою соседку заинтересовал вопрос о человеческой неблагодарности: почему люди часто не помнят хорошего и на добро отвечают злом.
Я каждый раз не знаю, почему это происходит, и каждый раз коченею от тоски.
Я иду за деньгами к Игорю — соседу напротив. Игорь закончил станкостроительный институт и работает в журнале «Крокодил», помещает в нем карикатуры и изошутки.
Когда была кампания против взяточничества, Игорь рисовал краснорожего взяточника. Когда стоял вопрос, чтобы не скармливали хлеб свиньям, он рисовал краснорожего мужика, который сыплет свиньям крендели и булки.
— Привет! — весело говорю я.
Игорь поднимает встревоженные глаза.
