Виктория Токарева - Ни с тобой, ни без тебя (сборник)
Спектакль идет. Наши мамы незаметно плачут. Им жалко своих девочек – сироток, растущих без отцов. И себя жалко, брошенных на произвол судьбы. Мужья на том свете, им теперь все равно. А мамам надо барахтаться, и карабкаться, и преодолевать каждый день.
Мы ели однообразную пищу, но никогда не голодали. Мы росли без отцов, но не испытывали сиротства. Наши матери были далеки от педагогики, но они любили нас всей душой. А мы любили их. Не знаю, были ли мы счастливы. Но несчастными мы не были – это точно.
А вот наши мамы…
Папа погиб где-то далеко. Написали: смертью храбрых. Может быть, это какая-то особенная, приятная смерть…
Папин брат дядя Леня прислал маме траурную открытку: черное дерево с обрубленными ветками и одинокая пустая лодка, приткнувшаяся к дереву. И надпись: «Любовная лодка разбилась о быт…» Мама смотрела на открытку и плакала. Дерево с обрезанными ветками – это папина жизнь, прекратившаяся так рано. А одинокая лодка – это мама. Быт – ни при чем. Любовная лодка разбилась о Великую Отечественную войну.
Мама плакала, глядя на открытку. В этот момент вошла моя сестра Ленка, постояла и пошла себе, при этом запела своим бесслухим голосом. Точнее сказать – загудела на одной ноте.
Мама отвлеклась от открытки и сказала с упреком:
– Наш папочка погиб, а ты поёшь…
Ночью я проснулась оттого, что горел свет. Мама и Ленка плакали вместе, обнявшись.
Это было два года назад, в эвакуации. Я помню деревянную избу, и вой волков, и веселый огонь в печке.
* * *Дядя Павел, муж тети Тоси, вернулся с войны живым, но после тяжелого ранения. У него оторвало то место, о котором не принято говорить, и он не мог выполнять супружеские обязанности.
Тетя Тося не мирилась с положением вещей: вдова при живом муже. Она устраивала дяде Павлу скандалы, как будто он был виноват, и все кончилось тем, что тетя Тося стала приводить в дом мужчину, а дядя Павел и Нонна сидели в это время на кухне. Он держал перед глазами газету, но не читал.
А потом дядя Павел слег. Мы бегали в аптеку за кислородной подушкой. Ничего не помогло. Он умер. Умер он тихо. Стеснялся причинить беспокойство.
Тетя Тося поняла запоздало: какой это был хороший человек в отличие от ее ухажеров, имеющихся в наличии.
Дядя Павел больше жизни любил свою дочь Нонну, и не просто любил – обожествлял. И в этом они совпадали с тетей Тосей. А для всех остальных ухажеров Нонна была пустым местом, и даже хуже, поскольку мешала.
После смерти дяди Павла тетя Тося пошла работать крановщицей. Однажды ей понадобилось подписать какой-то документ. Она вошла в цех и отправилась в кабинет к начальнице.
Кабинет располагался в углу цеха, – это была фанерная выгородка, над фанерой стекло, чтобы проникал свет.
Тетя Тося постучала в дверь. Ей не открыли, хотя она чувствовала: за дверью кто-то есть. Тишина бывает разная. Это была тишина притаившихся живых существ. Насыщенная тишина.
Тетя Тося снова постучала. Послушала, затаив дыхание. Но похоже, что и там затаили дыхание.
Тетя Тося подтащила к фанерной выгородке стол, на стол воздвигла стул и полезла, как на баррикаду. Ее глаза оказались вровень со стеклом. А за стеклом происходило что-то совершенно непонятное.
Тетя Тося обескураженно смотрела и считала количество ног. Вообще-то ног было четыре штуки, по две на человека. Но тете Тосе показалось, что их гораздо больше, а посреди всего этого переплетения – голый зад.
– Жопа, – определила она и крикнула: – Зин!
Подошла ее сменщица Зина.
– Чего тебе? – спросила Зина.
– Там жопа.
– Чья?
– Не знаю…
Зина полезла на стол, привстала на цыпочки. Ее роста хватило, чтобы заглянуть в стекло.
– Это Колька, – узнала Зина.
– Колька худой. Он туберкулезник. А этот упитанный… – не поверила тетя Тося.
Возле фанерной выгородки стали собираться люди. Народ всегда собирается там, где что-то происходит.
Позже начальница цеха Клава Шевелева скажет тете Тосе:
– Какая же ты сволочь, Тося…
– Это почему? – искренне не поняла тетя Тося.
– Ты тоже молодая и без мужа. Могла бы сочувствие поиметь.
– А зачем на работе? Что, нет другого места?
– Значит, нет.
Тетя Тося подумала и сказала:
– Я за правду…
Правда тети Тоси состояла в том, что она пришла подписать документ, ей не открыли. Она заглянула и увидела жопу. Вот и вся правда. И это действительно так. А такие понятия, как деликатность, сочувствие, – это оттенки, не имеющие к правде никакого отношения.
Вернувшись с работы, тетя Тося рассказала эту животрепещущую историю моей маме.
Разговор происходил на коммунальной кухне. Мама варила перловый суп – нежный и перламутровый. Мамины супы были не только вкусны. Они были красивы.
– А если бы ты оказалась на ее месте? – спросила мама, пробуя суп с ложки.
– С Колькой? – удивилась тетя Тося.
– И твое имя полоскали бы на каждом углу?
– Плевать! – Тетя Тося даже сплюнула для наглядности. – Пусть говорят что хотят. За себя я не расстраиваюсь. Но за Нон…
– Дай луковичку, – перебила мама.
Тетя Тося достала из кухонного шкафчика и протянула маме круглую золотую луковицу.
– Но за Нон… – продолжила она начатую мысль.
– Дай перчику, – снова перебила мама.
Для мамы был важен супчик, а для тети Тоси – любовь к дочери. Нонна – это святое.
– Но за Нон… – попыталась тетя Тося в очередной раз.
– Дай соли, – перебила мама.
Тетя Тося схватила свою солонку и вывернула ее в мамин суп.
Мама обомлела. Дети ждали обед. И что теперь?
Мама вцепилась в волосы лучшей подруги. Тетя Тося отбивалась как могла. Соседка Софья Моисеевна делала вид, что ничего не происходит. Держала нейтралитет. Она знала, что через час эти гойки помирятся и будут пить крепленое вино.
Так оно и было.
В квартире водились крысы. Их пытались извести, но крысы оказались не глупее, чем люди.
Однажды в крысоловку все же попалась молодая сильная крыса. Я стояла и рассматривала ее. Мордочка, как у белки, но хвост… У белки хвост нарядный, пушистый, завершающий образ. А у крысы – голый, длинный, вызывающий омерзение.
Крыса нервничала в крысоловке, не ожидая от людей ничего хорошего.
И была права.
Моя мама поставила крысоловку в ведро и стала лить в ведро воду. Она решила крысу утопить.
До сих пор не понимаю, почему мама не выпроводила меня из кухни, не освободила от этого зрелища. Прошло полвека, а я до сих пор вижу перед собой розовые промытые пальчики крысы, которыми она хваталась за прутья крысоловки, взбираясь как можно выше. Как в тонущем корабле…
Моя мама жила как получалось. Без особой программы.
К ее берегу прибило двух женихов, оба Яшки. Одного мы звали «Яшка толстый», а другого «Яшка здохлый».
