Канта Ибрагимов - Седой Кавказ
– Мы купим «Волгу», – раскрыла Алпату оружие привлекательности дочек на выданье.
– Меня посадят, – взмолился отец.
– Если за блядство не посадили, то за покупку машины тем более не посадят, – логически рассуждала жена. – Ради детей трудимся.
– Ты-то где трудишься, дура? – вскричал Домба.
– Ах ты, старый развратник! Тебе все мало? От зари до зари бегаю: то базары, то магазины, то…
– Правильно, все деньги мои проедаешь, – перебил ее муж.
– Где я проедаю, что я ем? Посмотри! – с рождения костлявая Алпату развела руки. – Всю жизнь не ела, тебе берегла, а теперь ты хочешь моей смерти. На молодой хочешь жениться! – воплем запричитала она, но слез еще не было. – На сучек деньги бросаешь, а на своих детей жалко?! Мне-то что?! Я все терпела. Ты сгубил меня. Пожалей хоть детей, – теперь она действительно стонала, слезы покатились ручьями.
– Не смей издеваться над матерью, – хором возмутились дочери.
– С моей солидностью только в «Волгу» я смогу сесть, – примирял родителей Албаст.
– Что я ем, что? – ободрилась поддержкой Алпату. – Куском хлеба попрекает… Да если бы не я, сидел бы ты в своем Ники-Хита вонючем, баранов пас.
– Ты мою родину не трожь!
– Ну и поезжай в свой навозный аул.
– Так ты тогда с голоду помрешь.
– Не волнуйся – жить хуже не будем, – подбоченилась Алпату.
– Дура, – в сердцах вымолвил Домба и отступил, но все-таки дорогую машину купить не позволил.
Еще несколько месяцев он сдерживал яростный натиск, предлагая купить что-нибудь поскромнее, и нечаянно он узнал, что завскладом «какого-то паршивого мясокомбината, какой-то «колбасник» купил «Волгу». Этот прецедент стал решающим – Домба скрытно от всех знакомых в Назрани через подставных лиц купил машину, спрятал ее под замком в гараже. Это произошло в воскресенье, а через день, во вторник, его вспомнили хранители «огонька». После обеда он, ссутулившись, сидел в кабинете помощника Шаранова (дальше уже не впускали). Пожилой сухопарый служащий, с пожелтевшими от никотина пальцами, в сером, как и лицо, поношенном костюме испепеляющим взглядом так впился в Докуева, что аж в жар бросило.
– Как же Вы, Домба Межидович, на свою мизерную зарплату купили «Волгу» по базарной цене?
– Я не купил, – поднял взгляд «непобедимый Зубр», но под встречным сокрушительным натиском сник и едва слышно прогнусавил последнее оправдание: – Я ее по госцене взял.
– Мы знаем, по какой цене, где и у кого Вы ее взяли.
– Я ее верну.
Помощник закурил, долго, молча глядел в окно на площадь Ленина.
– Ладно. Что сделано, то сделано. Только особо на ней не шикуйте.
У помилованного Домбы глаза увлажнились, с рабским повиновением он смотрел в глаза спасителя, и теперь он окончательно понял, что этот взгляд не сжигающий, а просто согревающий.
Однако лицо помощника было еще хмурым.
– Вы, наверное, забыли? – как показалось Докуеву, более мягким голосом, продолжал служащий. – Заявление Елены Семеновой об изнасиловании, справка судебно-медицинской экспертизы, показания свидетелей и очевидцев, а также акт проверки совместной ревизии лежат у нас.
– Нет, не забыл, я все знаю, – вскочил Домба.
– Сидите, сидите. Если бы не он, – указал в сторону кабинета секретаря обкома, – лет пятнадцать схлопотали бы… Нянчится он с Вами, – помощник достал последнюю папиросу, скомкал пачку и, прицелившись, бросил в урну. Не долетела. Докуев вскочил, прилежно ликвидировал неряшливость.
– Ему-то что? – закурил помощник. – А тут и папирос купить не на что… А у жены день рождения в субботу.
– Разрешите вечером к Вам приехать.
Многозначительная пауза. Тишина.
– Ну если только по работе, по службе, то конечно. А так… Я очень поздно возвращаюсь с работы.
Еще один замок повесил Домба на гараж с «Волгой», запретил открывать. Однако изредка Албаст с матерью и дочерьми выезжал вечерами «в свет». Отец семейства злился, ругался, но прекратить пользоваться роскошью не смог. Сам он никогда в «Волгу» не садился и только отправляясь в родное Ники-Хита, на поминки Самбиева, впервые позволил себе покрасоваться перед односельчанами.
…Перед городом, на посту ГАИ, машина сбавила ход. Домба очнулся от дремоты. Почему-то на сердце было тревожно, печально. Он вновь со скорбью вспоминал Самбиева.
– Так где расписки? – тихо спросил он.
– Дались тебе эти бумажки! Откуда я помню? – огрызнулась Алпату.
– Отвези меня к Эдишеву, – это был приятель Домбы, известный городской повеса.
– Опять до утра шляться будешь?
Докуев промолчал. Он решил сегодня отвлечься от горестных мыслей, а утром вытребовать расписки Денсухара и сжечь их. В честь траура по другу он в этот вечер не поехал в пригородный пансионат, где намечался кутеж с приезжими артистками, не стал пить, а сел за карты. Ему на редкость везло в эту ночь. Под утро сонный, но довольный явился домой, и чтобы не портить победного настроения, не стал общаться с женой по поводу расписок. До обеда работа, масса проблем, в полдень – сытная еда и два-три часа сна у новой, тихой дежурной любовницы. К вечеру опять на комбинате, за ним заезжают друзья, вновь куда-то едут гулять – и так каждый день, и он забыл о расписках, да и кому они теперь были нужны?… Самбиев свой долг исполнил.
Так и позабыли Докуевы о Самбиеве и его расписках, пока через год их не обнаружил случайно Албаст.
* * *
Как ни странно, в семье Докуевых мальчики были значительно симпатичнее девочек. Особенно хорош был старший сын – Албаст. В отличие от смуглых и невзрачных родителей – светлый, высокий, блондин. Окружающие иногда подшучивали, что он от соседа, на что Домба без обиды отвечал:
– Да кто мог позариться на такую ешап*, кроме меня, дурака слепого.
Любили родители Албаста больше других детей, гордились им, в душе и вслух, наедине, восторгались им.
– Ну прямо весь в меня, – говорила как-то Алпату, выглядывая из окна во время завтрака на моющего во дворе машину сына. – Особенно эта походка, эта осанка!
– Какая походка, какая осанка? – передразнил ее муж. – Посмотри на себя в зеркало внимательней – аппетит на день потеряешь.
– Ой, да что ты говоришь? Это ты меня такой сделал. На тебя всю жизнь горбатила, четверых детей родила, тебя – бестолочь в люди вывела, а ты вместо благодарности и любви, меня в грязь втолочь готов, я чистая и честная женщина, а ты беспутный разгильдяй.
Этот диалог мог быстро перейти в очередной скандал, но в столовой появился кто-то из детей, и родители сдержали себя от очередных откровений. Чтобы не смотреть друг на друга, оба, попивая чай, вновь обратили взоры во двор и, любуясь сыном, заулыбались.
