Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника
— И очень почерк похож, — добавила она.
— Как похож?! — вскричал я. — Да не может этого быть! Если я не писал! Ты что, мне не веришь?
Целый вечер прошел, прежде чем я успокоил Валю.
— Вообще-то я ей показывала одну твою записку. Вот она и подделала руку… — вспомнила она вдруг, когда мы расходились.
Что я мог сделать? Если бы это был парень! Против девушки я был совершенно бессилен. С тех пор я просто перестал разговаривать с Ирой и никогда не отвечал на ее вопросы. В конце концов она поняла и отсела от Вали.
Однажды я достал две «болоньи». Болонья — это тонкий водонепроницаемый плащ из синтетической ткани, который можно сложить и убрать в карман куртки. Она только что входила в моду, во Львове болоньи были у считанных счастливцев, и вся улица оборачивалась, когда они проходили.
— Ой! Не может быть! — обрадовалась Валя. — Откуда это у тебя?
— Секрет!
— Ну все-таки?
— Какая разница? Надень.
Мы надели болоньи. На улице было не солнечно, но дождя не намечалось. Неважно! Мы взяли мороженое и слонялись без цели, облизывая свои трубочки, а потом вымыли руки в фонтане, и я вытер ей пальцы своим платком. Я помню, как мы шли по тротуару и все любовались нами, смотрели нам вслед, даже взрослые. Невиданная заграничная ткань ломко шуршала вокруг нас, мы размахивали руками, иногда касаясь пальцами, сплетая их, как мы любили, а потом расплетая снова, отпуская временно друг друга на свободу. Мы не сняли плащей даже тогда, когда выглянуло солнце, и дошли в них до самого Валиного дома…
В эту субботу Валина мать должна была приехать не утром, как обычно, а позже, и мы стали заниматься без нее. Мы были одни в комнате, нас тянуло друг к другу, но дверь могла открыться в любую минуту, так что мы только раз поцеловались коротким, почти невинным поцелуем. Конечно, наши пальцы постоянно встречались, математика не шла нам в голову, но я держал себя в руках.
— А я вчера борщ сварила, — сказала Валя, когда пришло время обедать. — Поедим?
— А как же мама? — удивился я. — Надо подождать…
— Если придет, я ей налью. На всех хватит, — ответила Валя.
Валя накрыла на стол. Я предлагал помочь, но она отказалась и пошла на кухню за борщом. Валина мама всегда приносила кастрюлю и ставила ее на подставку. Валя торжественно внесла борщ, уже перелитый в белую фарфоровую чашу с золотым обрезом и высокой куполообразной крышкой.
— Одолжила супницу у нашей соседки, — объяснила она, заметив мой взгляд. — У нее еще трофейная. Так красивее, правда?
Это был лучший борщ в моей жизни! Тем более что мама к обеду не приехала. Мы сидели вдвоем, друг против друга, и передо мной в красивой тарелке с голубыми птицами дымилось горячее, вкусное, алое блюдо, приготовленное Валей специально для меня. От поварешки по поверхности торопливо разбегались мелкие глазки навара, а густая сметана сама вплывала в поварешку вместе с гущей. Большие ложки и ножи были тоже другие, чем обычно, парадные.
— У нас сегодня что, праздник? — спросил я.
— Да нет, почему… — отвечала Валя, не глядя на меня. — Просто суббота…
После обеда я предложил прогуляться, но Валя наотрез отказалась. Она убрала со стола, я разложил тетради, книги, и она села на диван совсем рядом со мной. Кругом было тихо. Тикали квадратные часы над кроватью. За окном начинало темнеть, но было еще видно, и мы склонились над столом, не зажигая света. Я обнял Валю за плечи, она доверчиво прижалась ко мне щекой… Тетради были забыты. Я гладил ее по спине, по волосам. Я повернул ее к себе лицом и впервые так близко увидел эти нежные серые глаза, подернутые сейчас легкой туманной пленкой. Я смотрел ей прямо в глаза, и она не отводила взгляда. Вдруг моя рука машинально, почти против воли коснулась гладкого твердого колена, и словно электрический разряд побежал по ней к сердцу. Валя не отнимала моей ладони, и мы сидели так долго — я, замерев и не смея передвинуть руку, она, прижавшись ко мне лбом, обдавая меня своим свежим частым дыханием. Другой рукой я коснулся через кофточку ее маленьких, только недавно начавших поднимать платье грудок с твердой горошиной соска, и мне неудержимо захотелось зарыться в них лицом, носом, губами, подбородком! Пуговицу за пуговицей расстегивали мои пальцы на кофточке, и Валя замерла, сжалась, притихла, словно лишилась возможности двигаться. Пуговицы были почти все расстегнуты, уже была видна тонкая розовая рубашечка, как вдруг во входной двери начал поворачиваться ключ.
Валя разом вскочила на ноги, бросилась задернуть занавеску, включила свет и с невероятной быстротой привела себя в порядок.
Было слышно, как входная дверь отворилась, в коридоре раздались тяжелые женские шаги, не похожие на легкую поступь Валиной мамы, шаги приблизились к нам — и протопали дальше.
Валя снова села на диван, так же близко ко мне, как и раньше, но откинулась на спинку и прикрыла глаза. Я стал целовать ее в глаза, в щеки, в шею, но когда дошел до губ, она еле слышно проговорила:
— Мама…
— Что, мама? Где мама? Мама, может, и не придет! — вскричал я.
Валя покачала головой и опять прикрыла глаза.
Так мы и просидели на диване, с зажженным светом, до самой полуночи. Мои ладони стремились пробраться к ее телу, и Валины сильные спортивные руки ни разу не сделали движения, чтобы оттолкнуть меня. Я попытался проникнуть под кофточку снизу, где она входила в короткую юбочку, но каждый раз Валя отрицательно качала головой и шептала:
— Мама… мама может…
И этого было достаточно, чтобы меня остановить.
Но когда я снова принялся за пуговки и медленно, одну за другой, расстегнул их до конца, она ничего не сказала. Осторожно, замирая от счастья, повел рукой от ключицы вниз, под розовую рубашку, и Валя промолчала, впустила ее, словно родного человека с холодной улицы в дом. С этой минуты я ничего не слышал и не видел, ничего не чувствовал, кроме моей ладони.
На часах была полночь, потом час, потом два… Мы сидели, не двигаясь до утра. Мама так и не приехала. И когда много позже я вспоминал эту ночь, я удивлялся, почему мы не пошли дальше? Не то чтобы нам не хотелось, нет — наши сердца бились, как они не бились еще никогда, внутренний жар сушил нам губы, перехватывал дыхание. Но что-то нас удерживало, то, что сильнее желания, выше страсти — любовь!
Мы действительно любили. И мы были, видите ли, в тот момент ужасно, фантастически, невероятно целомудренны.
Под утро Валя перекинула ноги через мои колени и слегка сползла по спинке дивана. Если бы все-таки сейчас пришла мама, увидела нас таких — растрепанных, полураздетых, раскрасневшихся от счастья, переплетенных, обнявшихся, — она могла невесть что вообразить себе. Но я теперь уверен, я давно уже думаю: Валя знала, что она не придет… Мы полусидели, полулежали без сна до самого рассвета, и, когда раннее солнце ударило в занавеску, не сговариваясь, поспешно вскочили оба, и я выскользнул за дверь, на ходу приглаживая волосы руками и застегивая рубашку.
