Поль Моран - Левис и Ирэн
— Не каждый. Иногда вы не выходите из дому. Например, позавчера, мигрень…
— У меня не было мигрени. (Если бы вы знали, как приятно перестать врать!) Я принесла домой финансовые документы и приводила их в порядок, тайком от вас, закрывшись в комнате.
Левис некоторое время молчал, потом расхохотался:
— А я-то думал, вы лечитесь!
Вечером после ужина (за окном лил дождь, только что подключили отопление) Левис произнес, разжигая трубку:
— Я размышляю над моим утренним открытием. Это серьезнее, чем вы думаете, Ирэн. Самое неприятное в этом состоянии обманутого мужа, что вы и меня тем самым заставляете вернуться к работе. Мне этого совершенно не хочется, но я не тот восточный мужчина, что способен сидеть в кафе, пока жена его, как говорят в салонах на улице Алезиа, «опускается до бизнеса».
— Речь идет о двух неделях.
— Речь идет о всей вашей жизни, Ирэн. Вы не согласны отказаться от работы, без нее вы умрете. Вы заметили, как изменились с того момента, как вернулись в банк?
Ирэн села к нему на колени:
— Это правда. Я не очень сожалею об этом. И тебе лучше начать работать… Ты же понимаешь, надо приносить пользу. Не должно существовать двух Европ — той, что живет в чистоте и достатке, и другой, что покрыта вшами и грызет кору деревьев…
— Не жена, а Гражданский кодекс!
— Будь снисходительным. Стоит ли ждать, пока обстоятельства заставят людей любить друг друга? Ты дорого заплатил бы за этот опыт.
В полумраке она с трудом различала черты его лица — прежде очень энергичные, но приобретшие мягкость с той поры, как он бросил свою профессию.
— Я говорила себе, что и ты, наверное, хотел бы снова взять дело в свои руки, что ты не решаешься только из-за меня.
Левис поспешно подавил в себе желание быть искренним:
— Ничуть. Я твердо решил не возвращаться к делам. Ты усыпила во мне столько страстей…
— Мне как-то тревожно. Что происходит с теми страстями, импульсами, приносившими удачу, с той энергией, которой была наполнена твоя жизнь? Все эти страсти спят, чтобы, проснувшись, ополчиться на меня?
— Не беспокойся, я отходчив.
— А помнишь, ты говорил, что чувствуешь себя на Бирже, как на школьной переменке?
— Я повзрослел. У меня нет потребности играть.
— Ответь мне честно. Ты что, ни разу после женитьбы не принимался за какое-нибудь дело?
Левис повернул рычажок радиатора, чтобы стало теплее, — раньше в таких случаях начинали поэтически шевелить головешки в камине.
— Нет, — произнес он.
Снаружи бушевал, обрушиваясь на крыши, ветер. Левис подошел к Ирэн.
— Впрочем, однажды, в Греции, я, кажется, тебе не рассказывал… я сделал ставку на весь урожай винограда твоего острова и выиграл.
VIIIНекоторое время спустя основной французский филиал банка «Апостолатос» переместился из Марселя в Париж. Ирэн согласилась быть главным уполномоченным. Чем дальше, тем решительнее греческая фирма отказывалась от операций по фрахтованию или кредитных коммерческих операций, переходя к финансированию промышленности и основных государственных фондов. Благодаря новому направлению деятельности и удачному взаимодействию с иностранным капиталом филиалы этой фирмы — «Олимпийская компания химических продуктов» и «Спартанское общество электроснабжения» (для технологий Томсона и Хьюстона на Пелопоннесе) — за несколько месяцев удвоили стоимость своих акций. Имя Апостолатосов имело теперь в Париже добрую славу; выигрышные займы, финансовые обязательства в драхмах и т. п. стали находить себе спрос на французском рынке. Единственное, что омрачало этот успех, — итало-греческий конфликт, возникший в связи с захватом в Адриатическом море греческого парохода, что могло иметь опасные последствия.
Во Франко-Африканской корпорации ситуация была совершенно другой. Левис с трудом снова приступил к исполнению своих обязанностей. Уходя, он оставил фирму в полном беспорядке. Предпочитая руководить корпорацией бесконтрольно, Левис в течение долгого времени никого не вводил в курс дела, не фиксировал никаких распоряжений, не регистрировал никаких бумаг, вел переговоры без всяких подтверждающих документов, уносил домой папки с бумагами, которые его интересовали, а потом забывал их возвращать, и т. п.; как только он отошел от дел, многие начинания, шедшие в гору благодаря его смелости и энтузиазму, затормозились. Сразу нашлись недоброжелатели, которые поставили ему это в вину. Его инициативы обернулись ошибками, его смелость — безумием. К тому времени, как он вернулся, настроение управленческого аппарата было уже совсем другим; дела вершили боязливые прелаты, которые вели операции ни шатко ни валко, заботясь лишь о текущем дне, вяло и сонно. Левис ходил вокруг них, как хищник вокруг жвачных животных на лугу. Ему пришлось прибегнуть к проснувшейся в нем настойчивости, чтобы вернуть себе авторитет.
Работа возвратилась, как верный друг: Ирэн, ведущая свою фирму к процветанию, и Левис, упорно исправляющий положение в своей, — оба были уверены, что работа свяжет их еще крепче, чем любовь.
После дел, которые разводили их в разные стороны, после ранних отъездов, после внезапно прерванных обедов часы, проведенные вместе, должны были цениться особенно высоко; удачи должны были стать еще значительнее, неудачи — менее болезненными. Но нежные взгляды почему-то меркли при сообщении о выгодной сделке; срочный выкуп какого-нибудь залога разрушал соединявшее их желание. Они хотели направить по новому пути стремление к идеалу, которое часто губительно для человеческих отношений. Все это — волшебство деловых соглашений, опасные игры, рискованные финансовые проекты, неустойчивость обменного курса, патетика банкротств или биржевых сделок — должно было способствовать установлению между ними отношений такой уверенности, полноты и устойчивости, которые не могла бы породить даже размеренная совместная жизнь.
IXНо все складывалось по-другому.
Несмотря на то что их взаимную любовь питали естественные, сильные чувства, оба они, однако, ощущали: счастье уходит от них с каждым днем. Первым виновником и первой жертвой оказался Левис. Он не обладал таким возвышенным сердцем, как Ирэн.
Обоим случалось распечатывать письма, адресованные другому. Ирэн, взглянув на первую строчку, сразу извинялась. Левис же, даже поняв, что речь идет о делах банка «Апостолатос», не мог отказать себе в удовольствии дочитать до конца.
Ирэн работала без помощников, обдумывая серьезные решения на ходу, пока приводила себя в порядок или одевалась; Левис не мог обходиться без секретаря. Снова в повседневную жизнь вошел Марсьяль.
Как и большинство бизнесменов, Левис был не в ладах с цифрами, путаясь хуже ребенка в пределах четырех арифметических действий.
Ирэн над ним посмеивалась:
— Вы кончите, как мой дядюшка Приам; как-то вечером он подводил итоги и обнаружил огромный дефицит. Взял пистолет и застрелился, а наутро оказалось, что была всего лишь ошибка в подсчетах. Он оставил моей тете Клитемнестре шесть миллионов.
Зазвонил телефон. Левис поднял трубку, спокойный, но помрачневший.
— Это вас, дорогая, — произнес он.
Профессиональное мастерство Ирэн навевало на него тоску. Он задавал себе вопрос, как она одна со всем справляется. Она никогда не опаздывала, принимала посетителей, составляла картотеку, отвечала на письма, диктовала отчеты и, казалось, делала все это без малейших усилий. Рабочий кабинет Ирэн был всегда прибранным, она наводила там порядок каждое утро. А в кабинете Левиса скапливались счета, послания, которые неделями ждали ответа. Ирэн привыкла при ведении дел к широким жестам («свободно отпускала поводок», как она говорила), особенно с греками. Чувствовалось, что на переговорах царит полное доверие, что предательство здесь невозможно. Он же шел в одиночестве, постоянно настороже, не снимая руки с рукоятки пистолета, вынужден был среди западных бизнесменов, склонных к интриганству, ни на минуту не терять бдительности.
Ирэн происходила из семьи банкиров, имевших дело с золотом, торговавших золотыми слитками. Левис же принадлежал к поколению, умеющему делать вклады только в промышленность; он в глаза не видел золота, относясь с презрением к операциям финансирования под залог и к банкам, этим занимающимся. Сам он использовал средства с депозитных счетов как ему заблагорассудится, порой не считаясь с интересами их владельцев. Ирэн соблюдала традиции, свято относилась к сбережениям клиентов, прибегая к выпуску облигаций или к государственным фондам; не ленилась задабривать парламентариев и прессу. «Быть банкиром, — объясняла она, — это значит соблюдать тысячу мелких правил, никогда не рисковать».
Левису, воспринявшему самомнение послевоенных лет, не нравилась такая медлительность, и тут он был не прав. От союза политики и банка дети рождаются некрасивые, но выносливые.
