Владимир Сотников - Фотограф (сборник)
– Вот… бывает. Испугался?
– И со мной бывает, – успокоил я его, – бывает.
Зачем я так сказал? Чтоб поддержать его?
– Пустота… вдруг. Заполнила все, как… этот свет, – Сергей обвел глазами комнату.
От этих слов я вздрогнул. Это было мне знакомо. Что это? Общая болезнь?
Мы молчали.
– Надо уснуть, – проговорил Сергей, – налей еще немного и запить дай. Может, уснем.
До чего же неподвижно светила луна! Я лег, и мне казалось, что я не смогу пошевелиться в застывшем окружившем меня полумраке.
Утром я проснулся от звуков детства – под крышей возились и чирикали воробьи. Я вышел в переднюю комнату. Сергея не было, стол был убран.
Он сидел на скамейке у дома, рядом с машиной.
– Завидую тебе – сел, поехал, куда хочешь.
Я удивился:
– Так в чем дело? Машину, наверное, смог бы купить?
– Не в этом дело. У меня, наверное, другое… увлечение, – подыскал он слово и усмехнулся.
– Ну поехали со мной. Обратно вернешься на поезде – вот и проветришься.
– Да нет. Тут, знаешь, уже жизнь держит. Это надо к жене поехать, чтобы она здесь побыла, ну и всякое там… Пусть все идет, как получается.
– Ну и пусть получится так, – попробовал подцепить я его на эту удочку.
– Да нет, ладно, – махнул он рукой. – Может, когда-нибудь сам приеду.
Он не стал уговаривать меня не спешить. Знал, что это мое дело, ехать или оставаться. До обеда мы прослонялись по двору – каждый сам по себе. Я действительно боялся пройтись по улице, боялся увидеть свой дом – или что там от него осталось. Слава богу, есть шаблоны, объясняющие простое поведение. В один из них я и вцепился: я хотел оставить в своей памяти дом таким, каким он был в прежней жизни. А может, я просто не хотел думать на эту тему. Не боялся, а не хотел.
Я ушел огородами к лугу, посидел там, посмотрел на лес. Луг приподнялся от некошеной травы, закрыл уже невидимую речку. Где-то там неостановимо текла вода. Тишина звенела в воздухе. А мне казалось, в ней застыл, как в натянутой струне, ночной крик.
Как мы хотим выделить себя из этой жизни, думал я. Не получается. Слова выделяются, а мы – остаемся. Вместе с людьми, с которыми не хотим иметь ничего общего, с их виной, которую не хотим разделить, с домами и деревьями, со всеми частицами, с их периодом распада и полураспада – и так бесконечно нам далеко до новой, соединенной заново, жизни. Хорошо, что я никому не говорил эти слова. Они остались полурастворенными, полупроизнесенными в этой звенящей тишине. Такими же, как все окружающие предметы, как невидимые частицы.
Мы с Сергеем попрощались – кивнули друг другу, одинаково улыбнувшись.
Период полураспада – перекатывались, не исчезая, передо мной слова, словно я видел их перед собой на дороге. Чьи-то сорок лет, проведенные в скитаниях по пустыне, уже превратились для нас как минимум в столетие – у времени свои законы. Обветшалые дома, старые заборы и деревья, гнущиеся под ветром, – куда все это исчезнет?
Кто хозяин времени? – думал я словами, которые можно произнести только наедине с собой, и они подгоняли меня вперед.
ВРЕМЕНА ГОДА
СОВПАДЕНИЕ
Январь
«Не перебежал бы заяц дорогу, – подумал Иван Тенишев, сворачивая на проселок. – Но ведь ничего и не изменится».
Тенишева не покидало желание решить одну странную в своей простоте задачу: что именно подтолкнуло его к этой поездке? Взгляд в окно на далекий лес за Кольцевой дорогой? Шапка, вдруг сама по себе упавшая с вешалки? Должна же быть какая-то капля, первой скользнувшая из прошлого в будущее. Связующая подробность. Самое незаметное, что есть в жизни. Бытовое, каждодневное чудо.
Его дом был крайним на деревенской улице. Тенишев не был здесь с лета. Пока он растапливал печку, расчищал снег, чтобы поставить машину под окна, совсем стемнело. Звезды засияли во всю силу, к ним тянулся и растворялся светлый дым над домом, в тишине отчетливо лаяли собаки, перекликаясь с эхом от леса.
«А ведь завтра Рождество», – вспомнил Тенишев и взглянул на небо, выискивая самую яркую звезду. Так же он разыскивал ее в детстве. И это воспоминание о празднике тоже связало прошлое и будущее.
Ему приснился яркий сон, сразу забытый, перечеркнутый взревевшей сигнализацией. Возле машины бегал какой-то человек, потом стал стучать в окно:
– Сосед, сосед!
«Современные колядки», – подумал Тенишев, вытаскивая из сумки припасенную бутылку водки.
На крыльце стоял Алексей, молодой мужик, живший через два дома. Он был без шапки, в незастегнутом полушубке. Наспех поздоровавшись и увидев водку, он выдохнул:
– Да нет, я не за этим… Жена рожает. Отвезешь?
Через десять минут они с Алексеем усаживали на заднее сиденье Татьяну. Она сдерживала тяжелое дыхание и виновато поглядывала на Тенишева: «Извините, что так…»
Алексей приговаривал: «Тише, тише», – то ли Тенишеву, чтобы вез поаккуратнее, то ли жене. По пустынным улицам городка подкатили к больнице, вызвали стуком в окно тетку в халате.
– Звонок же есть, – недовольно буркнула она, нажав для убедительности на черную кнопку у двери.
Тенишев остался в машине.
«Хорошо бы мальчик – в самый сочельник», – думал он. К машине подошла, виляя хвостом, собака. Так бывает всегда: когда чего-то ждешь, то вдруг особенно замечаешь животных или внимательно смотришь на деревья – как будто природа в ответе. Ждать пришлось долго. Выходил Алексей, уговаривал уехать. Когда через час Тенишев решил все-таки возвращаться один, Алексей выскочил снова.
– Сын! – Он уселся на переднее сиденье, захлопнул дверь. – Все, поехали. Ну, спасибо. В честь тебя Иваном назову.
Ехали медленно. Тенишев сказал:
– А сегодня Рождество – вон, уже полпервого. Что, в деревне сейчас гулять начнут?
– Да кому там гулять! Молодежи нет. Да и мы тоже весной переедем, я в городе устроился.
– И не гадают, не колядуют?
– Да когда это было, – махнул Алексей рукой. – Но еще при мне гадали.
И он начал рассказывать историю, которую закончил уже дома, за столом.
Десять лет назад он возвращался из армии. Служил на дальней точке, поэтому дембель вышел поздний, после Нового года. И возвращался он в деревню как раз на Рождество. Было поздно, автобусы уже не ходили, и Алексей пошел из райцентра пешком. То бежал, согреваясь, то опять шел. Какая-то собака следом увязалась. Он останавливался – и она ждала. Поначалу даже испугался: не волк ли? Нет, собака, небольшая. В деревне, когда уже повернул на свою улицу, оглянулся – собаки сзади не было. И вдруг Алексей понял, что стоит он как раз у дома своей девушки – той, с которой переписывался. Окно мерцало. Он подошел, потрогал дверь – не заперта, сама открылась. Словно кто подтолкнул ноги – он в сени вошел, еще одну дверь открыл. Тихо. За столом сидит девушка, перед ней свеча и зеркало. Алексей тихо подошел, не подав голоса, и заглянул через ее плечо в зеркало. Она закричала, вскочила и упала на его руки.
– Увидела своего суженого, – сказал Тенишев. – Узнала?
– Узнала, а как же. От страха чуть не умерла.
– А что у вас дальше было? – не удержался от простого вопроса Тенишев.
– Как что? Да ты же ее только что отвез. Третьего сына родила.
Тенишев ошеломленно смотрел на спокойного Алексея.
– Так ведь это она тебя и нагадала! Бывают чудеса…
Алексей махнул по своей привычке рукой:
– Какие там чудеса! Просто совпадение.
Когда Тенишев провожал Алексея, с крыши упала и разбилась сосулька. Тенишев вдруг увидел, что в каждом осколке отражаются звезды. И эти отражения, и его, как оказалось, неслучайный приезд, и эта ночь – все соединилось в простом объяснении.
«Пусть живет, как знает, – почему-то подумал Тенишев про Алексея. – Пусть считает чудо совпадением».
Он был впервые счастлив вместо другого человека.
СРЕДА
Февраль
Нет дня недели более обычного, чем среда. Середина времени. У Тенишева была своя особенная связь с этим днем. Эта странная связь началась давно, с далекого детства. Тогда еще он решил, что первые дни недели спешат к среде, приостанавливаются и после некоторого онемения двигаются наконец дальше.
И всегда в жизни, выйдя в такой день на улицу, он вспоминал: надо же, среда. Такая же, точно такая же.
Сейчас он шел в садик за сыном. За оградой пушистая фигурка в шубке отделилась от стайки детей, побежала навстречу, ухватилась за руку.
По дороге к дому Тенишев рассказывал сыну какие-нибудь истории из своего детства. Правдивые кончились, и Тенишев давно уже выдумывал что-нибудь. Но сегодня была среда, и Тенишев вспомнил такой же день, давным-давно.
– Я был тогда совсем маленьким, – начал он, и сын затаился внизу, не мешая, стараясь не перебивать. – Я был таким же, как ты сейчас. Может, старше, я шел тогда в школу. Был мороз, и воздух был синим, неподвижным. Снег еще и не думал, что когда-нибудь начнет таять, тропинка в нем казалась протоптанной навсегда. Я дошел уже до середины пути, до деревенского магазина, и совсем замерз. Наверное, надо было идти быстрее, чтобы согреться, но я этого не сделал сразу, а у меня такой характер – если начну делать какое-то дело одним способом, то только так и продолжаю. Но я почему-то остановился. Увидел привязанную у ограды лошадь, от которой даже не шел привычный пар, а комочки замерзшего снега давно пристали к ее шерсти, и ясно было, какая замерзшая эта лошадь. Как и я. И голову она опустила покорно, подогнув переднюю ногу. Что думала она при этом? Вспоминала теплое стойло, ждала, чтобы быстрее вышел из магазина ее хозяин – а может, и не думала ничего вовсе? Я оглянулся кругом, увидел, как с большой старой березы свисают застывшие ветви, все в инее, и не переливался этот иней под солнцем, потому что солнца не было видно. Все вокруг оставалось серым и безжизненным. И дорога была старой и какой-то ненужной, на ней отсвечивал слабый одинокий след от полозьев, но и тот был присыпан инеем. Наверное, с деревьев.
