Василь Ткачев - Под городом Горьким
Митук жил на Кривой Берёзе, самой дальней улице, до почты было немногим более километра, и он рванул напрямки – через колхозную рожь. Колосья стегали по голенищам, путались под ногами, мешали, но припоздниться нельзя: навесит Люба замок на двери, тогда хоть кусай его.
Этой дорогой Митук когда-то бегал в школу – что росло на делянке, по тому и торил стежку. Кое-как вымучил семилетку и однажды, от нечего делать лежа с хлопцами на горушке за школой, прикрыл лицо жесткой, как фольга, газетой, чтоб не сильно припекало. Мечтали хлопцы, решали, куда в белый свет податься. А в газете той – объявление, что в Горловку, на шахту, требуются парни. Заинтересовало. Прочёл ещё раз, передал газету дружкам. Собрались второпях, не обращая внимания на возражения родителей. Только и видели ребят – поехали! Рубали уголёк. Как-то незаметно Митук остался в Горловке один, попробовали этого хлеба хлопцы-земляки да и дали тягу: деньги деньгами, их все не загребёшь, но нависла угроза – спиться можно, как дважды два. Каждый день, после подъёма на поверхность, по традиции «полоскали горло» от пыли вином и водкой. Земляки разъехались, а Митук «полоскал горло» ещё лет пятнадцать, здоровый был – надолго хватило, вот руки стали сдавать, дрожали, не слушались. Никаких существенных перемен в его личной жизни не произошло, семьёй не обзавёлся, приобрёл, правда, кое-что из одежды. Да ещё дали отдельную однокомнатную квартиру. Поредели во рту зубы, чтобы лечить, надо бросить пить, да где ж тут выкроишь время для зубов? Не получилось. Он и в Искань вернулся беззубым, но с хорошим настроением – улыбка не сходила с морщинистого худого лица. Приняли его земляки так, как и принимают возвращенцев: вилы в руки и – вперёд. В колхозную колею он ступил без разбега, твёрдо. Характер у Митука отзывчивый, покладистый, каждого приветит, каждому посочувствует, за рюмку готов в блин распластаться, услужить односельчанину чем только может. Безотказен Митук. Вот и с выпивкой тоже. Пил, как и работал, до победного конца. Поэтому бригадир Шалабод точил на него зуб. Известное дело – прогульщик. Обычно, постучав в раму Митуковой хаты, Шалабод козырьком приставлял ко лбу ладонь, всматривался: не видать ли хозяина, а Митук, лёгок на подъем, уже торчит перед окном, трёт глаза на немытом лице.
– Чего?
Шалабод мгновенно вспыхивал, сыпал соль на раны – у Митука же, после вчерашнего, голова, как бочка.
– Спишь? Дрыхнешь, лодырь? Да? Значит, запомни…
– Или говори громче, или заходи, а только выпивки у меня нету, – заявлял Митук, дыша на стекло и оставляя на нём капли. Бригадир кивал на них, мол, можно соскрести и опохмелиться…
– Слушай сюда. Значит, так, коня больше не дам…
– А на хрена он мне? Хватит, что с отбойным молотком натаскался!
– На горбу своём дрова носить станешь? На горбу!
– Да я на зиму прибьюсь к какой-нибудь Марье!
– Как ты колхозу, так и он тебе! Сотки по самые окна обрежем!
– Право не имеешь! Ты в шахте был?.. Тебя, тетерю, там бы сразу удавили!..
– Он же ещё и костерит меня! – раздосадованный бригадир, крутя круглой, как арбуз, головой, поглядывал по сторонам, видать, надеялся, что кто-нибудь да слышит, какой трудный разговор у него с лоботрясом и чего это стоит бригадирову здоровью. Жаль, жаль, поблизости никого нет. – Нехай бы послухали, как и куда ты посылаешь исполнительную власть!
– У тебя всё? – выкатывал глаза Митук, нахально вперившись в лицо Шалабода.
– Иди на работу-у! Бросай всё – и давай!.. Сегодня с вилами! Шуруй! Приедут забирать, чтоб лечить от пьянки, – я их на тебя первого натравлю. А ты как думал? Хаханьки ему!
– Да пошёл ты!.. – Митук задёргивал занавеску, чёрную, что комбинезон тракториста, валился на койку и закрывал глаза: спать, спать, спать!
А бригадир, забрасывая своё жирное тело на подводу, ворчал:
– Это ж надо!.. Здоровый бугай, а годовой минимум и близко не вырабатывает, гад. И совести нет у человека. Пропил всю совесть начисто! Вот вернётся из отпуска участковый, он его в ЛТП зафугует. Сил моих больше нет. Хватит. Баста. Такие люди слов не понимают! А если про Веру мою подтвердится, голову оторву!
Митук, когда бригадир пугал его принудительным лечением в ЛТП, тут же поджимал хвост, прикладывал руку к сердцу, растягивал рот в кислой улыбке и клялся завтра же, с первыми петухами, быть там, где прикажут. ЛТП он боялся. Сидишь, как в тюрьме, больше месяца. А насильно – что за лечение? Никакой пользы. Пшик. Остаётся лишь мстить тому, кто туда загнал. А сидят в ЛТП сплошь наркоманы, и, чтобы не потерять клиентуру, подозрительные личности ухитряются передавать прямо «на лечение» и коноплю, и мак, и ещё всякие зелья. К этому все привыкли, об этом все знают, но никто и палец о палец не ударит. Закрывают глаза. Пытались угостить и Митука. Как отвертелся – и сам не поймёт. Но гордится, ставит себе в заслугу, что не соблазнился.
Своё возвращение оттуда Митук отметил довольно широко – накачался в местном магазинчике и долго шатался по улицам, цепляясь к прохожим и хвастаясь, как здорово вылечили его от водки бригадир и участковый!
Ещё пока жил в Горловке, к Митуку приехал младший брат Колька – вырвался из деревни без документов; в те годы паспорт в колхозе мог получить только отпрыск какого нибудь начальника. Больно хотелось и ему, Кольке, отведать шахтёрского хлеба. Хвалился же Митук, что вкусный. Старший брат помог Кольке определиться на шахту, всеми правдами и неправдами добился своего. Существовал приказ – не брать. Сам Хрущёв подписал. Но Митук уже привык глубоко копать, и никакая порода, даже самая твёрдая, не выдерживала его натиска. Колька рубал уголёк в одной с ним бригаде, а раз Митук ежедневно сильно закладывал за воротник, то хлопец собирал торбочку-ссобойку на двоих, сам и нёс её. Митук, встречая знакомых, кивал:
– Брат, Колька. Меньшой. Не пьёт. Можно не предлагать.
Когда мужчины и парни чуть постарше Кольки выпивали, тот, всем на удивление, лишь «переводил закусь», как иной раз бросал кто-нибудь из выпивох, и слушал, о чём ведётся беседа. Но говорилось это так, в шутку.
Вскоре Колька отбился от брата. Встал на ноги, осмотрелся и понял, что, если не исчезнет из Митукова поля зрения, тот рано или поздно доконает его своим: «Тяпни!» Колька вечно отнекивался. Митук, махнув рукой и крякнув, пил один, набирался, как собака блох, и прямо из-за стола брёл, сметая всё по пути, к кровати, падал на неё, как подкошенный, храпел. Спал всегда в том, в чём ходил.
Колька же выбился в начальники. Окончил вечерний институт, помаленьку-полегоньку пошёл в гору и уже сидел в собственном кабинете. А когда Митука выгоняли с шахты, развёл руками:
– Прости, братан. Ничем помочь не могу. Могу только сказать, что тебе следует полечиться от пьянства. Это твой последний шанс. Думай.
– Да иди ты… – стиснув зубы, в сердцах выдавил из себя Митук, сгрёб свои вещички и взял билет до Быхова.
Да кабы не Колька, его и сегодня донимал бы бригадир Шалабод: «Давай минимум, лодырь!» Приехал как-то Колька в отпуск, увидал Митука на телеге с вилами, а дома за ужином, словно невзначай, поинтересовался: «Разве тебе пенсии мало, что в колхозе на работу ходишь?» – «К-какой… такой… пенсии?!» – «Ведь ты, считай, на шахте двадцать лет отпахал… под землёй… в забоё. А нужно – пятнадцать». – «Ё-моё! Ё-мм… моё! Ну, погоди, Шалабод! Минимум ему, упырю, подавай, когда я давным-давно на пенсии! Ну, спасибо, брат, что надоумил, а то до шестидесяти бы маялся… Ну, спасибо… Дак, слышь, я уж пять лет как законный пенсионер?» – «Само собой!» – «Ё-моё!..»
И вот сейчас Митук спешит на почту получать пенсию – за последние шесть месяцев, говорят, дадут. Хорошо, хоть так. А гроши за четыре года с хвостиком нехай государству останутся. Ему тоже надо. Митуку хватит. Митук на седьмом небе от счастья. Это ж какая уйма деньжищ! Он отродясь не держал в руках такую пачку тех самых бумажек, без которых ты… Ну кто ты?! Может, телеграфный столб, уж ему-то ничего не нужно! А Митуку нужно, ой нужно! У кого по утрам трещит голова после вчерашнего – тот поймёт. Попробуй, займи «на лечение», фигу кто даст. Отвернутся, скривятся: «Нету». Вот такая, значит, репутация. Эх вы, люди! Теперь-то крыть нечем. Перед вами не абы какой пенсионер, а шахтерский! Интересно, что на это скажете?
Митук ещё издали заприметил возле почты грузовик «Связь», и сердце ёкнуло: а вдруг денег не привезли? А если ему не хватит? Всё может статься, времена ненадёжные. Митук тогда дуба даст, кончится. Решил ведь устроить праздник для земляков, уважающих выпить, сам помышлял хорошенько горло промочить… Чем поворачивать назад, хоть на день откладывать важное мероприятие – лучше помереть!
Фу-у ты, вот и почта. У крыльца никого, почтовая машина уехала, и Митук, сплюнув в сторону, потянул на себя дверь с таким видом, будто она вела на тот свет. Правда, едва переступив порог, повеселел.
