Валерий Алексеев - Повести: Открытый урок, Рог изобилия
Но, видите ли, разъяснили мне с предельной деликатностью, о чисто машинном обучении сейчас в мире никто не говорит. Второй программированный бум кончился лет пять назад, мы более трезво подошли к проблеме и пока не собираемся отказываться от преподавателей. Все наши обучающие машины рассчитаны на параллельную работу с преподавателем. На это я ответил, что, видимо, пришла пора третьего программированного бума: с какой, собственно, стати мы должны дожидаться новых Скиннеров и Краудеров? Мы сами в состоянии сказать первое слово. Тем более что у нас с экспортом языка дело обстоит хуже, чем у англосаксов, и есть резон поторопиться с машинизацией этого дела. А Скиннеры пусть себе не спешат: у них не горит, наверно.
Три дня я не показывался на работе. Всеобщий интерес к моей поездке не дал бы мне возможности обстоятельно во всем разобраться: начались бы расспросы, вызовы «на ковер», а мне не хотелось выдавать поспешные рекомендации. На эти три дня Лариска выпросила отгул и усиленно меня подкармливала, а я, разложив на полу десятки программ и пособий, сидел среди этой груды бумаг на кожаной подушке в позе роденовского мыслителя и мрачно прикидывал, во что же обойдется нашей' фирме «третий программированный бум». Дело было не в деньгах; громоздкий обучающий комплекс «Плато-2» в Иллинойском университете обслуживал 128 человек на базе одного лишь компьютера «Иллиак», который наша фирма давно бы списала в утиль как морально устаревший. Конечно, «Иллиак» тоже не безделица, он обошелся университету в несколько миллионов долларов, но тут Канаев мог не волноваться: среди недвижимости нашей фирмы были ящики повместительнее и повдумчивее, и речь могла идти лишь о закупке «терминалов», а это техника довольно дешевая.
24
На четвертый день я явился к Рапову.
— Ну, с чем приехал? — живо спросил меня старик.
— С выводом, Владимир Петрович, — ответил я.
— И то неплохо, — похвалил меня Рапов. — Докладывай. Постой-ка, расположимся сначала попроще, а то через стол неловко разговаривать. Сядем вот здесь, в креслицах, по-семейному. И тихо говори: мальчики очень интересуются. Надо нам сначала позицию согласовать, а в народ уж потом вынесем.
Мы выгрузили из кресел кипы разрозненных листов, сели, помолчали. Старик пригладил лиловатой рукой реденькие седые свои волосенки, пристально посмотрел мне в глаза.
— Не с добром ты, я вижу, вернулся, — сказал он. — Восторгом не пышешь. Ну, говори.
Я вкратце изложил свой генеральный вывод. Дешевле, разумнее и, видимо, солиднее, сказал я, не закупать никаких пультов: на нынешнем этапе программированное обучение может быть только безмашинным. Машин, которым можно было бы доверить обучение, практически пока еще нет. Все агрегаты, которые я видел, слепоглухонемые от рождения. Общаться с ними можно лишь кнопочным путем: они не слышат сказанного и не видят написанного и до сих пор еще, как в добрые старые времена, работают по принципу «множественного выбора»: то есть на каждый вопрос машина предлагает пять-шесть ответов, один из которых правильный, а остальные либо нелепы, либо провоцируют ошибки. Все сообщения об устройствах, которые печатают с голоса либо читают с листа, мягко говоря, преждевременны. Таких устройств пока еще нет нигде в мире, а те экспериментальные образцы, которые так воодушевляют корреспондентов, слышат не более сотни слов. И положение изменится лет через пять-шесть, не раньше.
Что же мы выиграем, закупив устаревшее оборудование? Проиграем в качестве, безусловно, поскольку перед глазами «иностранного гостя» будет постоянно мелькать информация, на четыре пятых неверная. А выиграем ли во времени — это еще вопрос. По принципу «множественного выбора» число кадров в нашей программе должно быть увеличено впятеро, а это попахивает четырьмястами часами непрерывного машинного времени. А за четыреста учебных часов я лично без всяких «терминалов» берусь обучить русскому языку добрый десяток пожилых иностранцев, не имеющих понятия даже о нашем алфавите.
— Так черт же тебя возьми, — сказал мне Рапов, не дослушав, — ты можешь обучить десяток, а машина — тысячи. Ну, брат, удивил ты меня! Два года трудились — и снова резину тянуть начинаем. Что ты предлагаешь-то, никак не могу понять.
— Повременить, Владимир Петрович, — коротко ответил я.
— Да с чем повременить, с чем? — вскричал старик. От досады и удивления он чуть не плакал. Видимо, он возлагал большие надежды на мой вояж: ему хотелось хотя бы перед уходом взглянуть на обучающий комплекс в собранном, так сказать, виде.
— С чем повременить? — переспросил я. — Да с закупкой этой чертовой техники. Она годится только экзамены принимать. А обучать мы и без нее можем — программа-то почти готовенькая!
— Кто это «вы»? — побагровев, спросил Рапов.
— Мы — это мы. Люди, Владимир Петрович. Денег-то жалко! Ведь миллиона в полтора эти ящики обойдутся — и все равно преподавателей придется держать. Вот лет через пяток…
Но Рапов не хотел меня слушать. Он тупо смотрел на программы, которые я ему подсовывал, чтобы подкрепить свои доводы, и повторял машинально, меняя только порядок слов, одну и ту же фразу:
— Сумных надо было послать. Сумных послать было надо. Надо Сумных было послать…
Наконец это вывело меня из равновесия.
— Да разве дело в том, кого послать? — закричал я, сгребая со стола свои вещественные доказательства. — Кого ни пошлите — все с тем же приедет, если, конечно, не круглый дурак!
Тут Рапов поднял лицо — и я поразился, сколько красных прожилок выступило на белках его глаз.
— Умен ты слишком, — сказал он мне безжизненным голосом. — Слишком умен ты, в этом твоя беда.
С меня было достаточно.
— Знаете что, — ответил я Рапову, — отчет о командировке я вам подавать не буду. Я передам его прямо Ивану Корнеевичу. И разговор считаю законченным.
Я хлопнул дверью так, что зазвенели все матовые стекла, и, чертыхаясь вполголоса, прошел на свое место.
— Ну что ты, ей-богу, — мягко сказал мне Дыкин, — разве можно так волноваться? Смотри, весь в пятнах сделался. Хочешь чайку?
— Его-то удар не хватит, — не поднимая головы, проговорил Молоцкий. — У него шея длинная, он к апоплексии не склонен. За старика боюсь.
— И правда, — подхватил Ященко, — сходить, что ли, к шефу, проверить? А то так до вечера с покойником рядом и просидим.
— Ты помолчи-ка, парень, — сказал ему Сумных. — Молод еще такие шутки шутить.
— Ну и шуму было! — осторожно заметил Ларин. — Сейчас из РИО прибегут за новостями. Они там привыкли, что у нас всегда тишина.
Одна Анита не произносила ни слова. Она даже старалась избегать глядеть мне в лицо: чувствовала, должно быть, что я мысленно еще доругиваюсь с Раповым.
Тут дверь закутка открылась, и сгорбленный, тщедушный начальник наш, ни на кого не глядя, прошел через комнату и вышел в коридор. Мне стало неловко — и одновременно я почувствовал облегчение оттого, что не успел сказать того, что задним числом придумал.
Я посмотрел на Аниту — она поймала на себе мой осмысленный уже взгляд и, подняв глаза, ласково мне улыбнулась.
«Ну что, набезобразничал? — говорили ее глаза. — А теперь самому неловко».
И Анита покачала головой.
— Похороны откладываются, — сказал тут Ященко, имея в виду раповский проход.
— Да, пожалуй, жить будет, — промолвил Молоцкий. — Ну-с, молодой человек, — сказал он, обращаясь ко мне, — может быть, вы изложите коллегам суть ваших разногласий?
А вот этого я как раз не хотел делать. Мои выводы — это только мои выводы, пока я держу их про себя. Но, когда они станут достоянием Дыкина, Ященко и Ларина, отдел придется закрывать.
Однако старшие наши внимательно на меня смотрели и ждали разъяснений. Какие-то, слова надо было говорить. И тут, почувствовав, видимо, мое замешательство, на помощь мне (в который уже раз!) пришел мой верный Дыкин.
— Да что там излагать? — сказал он легкомысленным тоном. — Старик рассчитывал, что Сережа привезет готовые терминалы. А Сережа ему бумажки выложил, вот он и взъярился.
Такая трактовка была много ближе к истине, чем полагал сам Дыкин. Поэтому я всецело ее поддержал. Произнеся несколько плоских шуточек на тот предмет, что, мол, я не грузчик, у нас тут и помоложе деятель есть, я осторожно прикрыл эту тему и принялся переписывать свой отчет на машинке: экземпляр себе на память, экземпляр Рапову и экземпляр Дубинскому — в этом пункте я считал необходимым быть последовательным.
25
Видимо, я правильно сделал, не доверившись машбюро: там на мой отчет нашлось бы слишком много читателей, и через день о моей точке зрения знал бы весь институт. Получив свой экземпляр, Рапов молча положил его в ящик стола и, поблагодарив меня кивком головы, дал понять, что аудиенция окончена. От Дубинского же первые сигналы поступили дней через десять. Рапов вызван был в верха, вернулся оттуда чернее тучи и, позвав Сумных и Молоцкого к себе в кабинет, около часа о чем-то с ними совещался. Вышли они оттуда исполненные строгой значительности. Молоцкий не удостоил меня даже взглядом, а Сумных посмотрел осуждающе и счел нужным заметить:
