Валерий Зеленогорский - В лесу было накурено
Рынок есть рынок, а на рынок она ходить любила. С ее зарплатой она могла только смотреть. А так хочется всего, вот и приходится слушать эти речи похотливых козлов в часы предрассветные. С.С. набрал номер, долго соединяли под музыку из фильма «Девять с половиной недель». Он видел его в видеосалоне МЭИ на Энергетической улице двадцать лет назад. Голос из далекого Гондураса ответил: «Слушаю, милый».
С.С. слегка оторопел. Что говорить, он не придумал и тупо сказал: «Здрасьте!» Он подумал, что это глупо и надо все прекратить, но на другом конце провода зажурчал хриплый и задушевный голос, который попросил: «Опиши себя».
С.С. думал о себе хорошо, но не настолько, чтобы представлять себя Полом Ньюменом, которого он не видел, а вот фамилию запомнил — она ему просто нравилась на слух.
Он решил не врать и сказал, что он карлик из Подольска, ему пятьдесят семь лет, временно не работающий, что было правдой. Он два дня пил и на работу не ходил, хотел сказать, что он без вредных привычек, но, вспомнив вчерашнее, не смог. Во рту был сушняк, описывать свои физические кондиции он не стал — не гордился он своей дельтовидной. Он даже не знал, в какой части тела она находится. Возникла пауза, и она стала описывать себя подробно, как на глобусе — где выпуклости и впадины, где леса и пустыни. Все это отрепетировано для увеличения трафика и, соответственно, гонорара.
Описание прелестей не убедило, все оказалось лоховской разводкой, а этого С.С. не любил.
Он решил поломать сценарий услуги. Когда его наложница в удаленном доступе запыхтела с придыханиями и дрожащим, с тренированными интонациями нетерпения голосом сказала: «Войди в меня!» — С.С. ответил: «Стоп! Я надену презерватив!» На том конце провода повисла пауза, реальная, видно, что-то упало. Потом совершенно другой голос произнес: «Спасибо, какой ты заботливый!» С.С. с ужасом узнал голос классной руководительницы своей дочери, преподающей литературу и язык. Он нажал отбой и тупо сидел несколько минут, переваривая произошедшее. Переварив, он почувствовал неловкость за спектакль, устроенный из-за блажи и дурости своей. Он представил учительницу, заработок которой за год он бездарно проиграл. Он пошел в душ, долго стоял там, потом вышел из дома, выпил водки, съел суп. Неприятности отступали по мере наступления винных паров, решение пришло мгновенно, как таблица Менделееву: надо перевести дочь в другую школу, а то там научат!
Ночь 63-го года
1 января Сергеев, как всегда объевшийся и разочарованный, не находил себе места. Он вернулся из клуба, где жена заставила его встречать Новый год в компании не менее тысячи идиотов и их детей, изображающих радость от того, что еще на год приблизились к смерти — охуенный повод радоваться под бой курантов с бокалом в руке.
Сергеев мрачно взирал на это безумие и не понимал, что заставляет этих людей сбиваться в толпу и бить копытами до утра под музыку и взрывы петард.
Он много лет назад понял, что праздники выдумали люди, которым не интересно с собой каждый день, — вот и придумали десять дней в году веселиться. На каждый день придумать себе повод непросто, да и не надо, надо уметь жить скучно — это требует большей выдумки.
Он вспомнил свой первый Новый год в седьмом классе, когда две сестры-одноклассницы пригласили к себе домой весь класс встретить праздник по-взрослому, с вином и с танцами.
Эти две девочки выделялись крупными формами и прославились тем, что их мама, одинокая женщина, тренировала им походку и учила прочим методам обольщения. Сергеев подслушал, как они рассказывали одноклассницам, что надо ходить так, чтобы жопа выписывала восьмерки. Они советовали зажимать карандаш между ягодицами и идти так, чтобы карандаш описывал воображаемую восьмерку или, точнее, знак бесконечности.
Много лет спустя у Сергеева была знакомая модель, рассказавшая ему по секрету тайну своей головокружительной походки: их учили зажимать в то место маслинку. Сергеев тогда восхитился своими одноклассницами и их мамой, которая не желала дочерям своей одинокой доли. Она была пионером в этой сфере в далеком 63-м году в Калуге, а в Париже об этом тогда не знала даже Коко Шанель.
Сергеев сдал деньги на новогодний ужин, не спросив маму: он боялся, что она его не пустит в ночное, но он хотел и рискнул, разбил копилку типа «свинья» и сдал накопленное на складчину (это в далекое советское время означало праздник, где все платят свою долю, сейчас многие норовят уйти из-за стола до расчета — вот такой у них расчет, особенно у тех, кто во многом преуспел).
Из класса деньги сдали семь девочек и пять мальчиков, остальные не были готовы к взрослой жизни. Группа заговорщиков сразу повысила свой рейтинг, независимо от успеваемости и положения в пионерской дружине.
Кирик и Абазовский купили вина, мама сестер сварила холодец и настругала винегрет, еще обещали на десерт мусс из клюквы — деликатес, которого сегодня не найдешь.
Сергееву поручили найти пластинки для танцев. Дома у него было две пластинки — А. Райкин и оркестр Камчатской филармонии с песнями о рыбаках. Больше в его фонотеке ничего не было, но он нашел у соседа, взял в аренду «Мелодии зарубежной эстрады» и гибкие пластинки из журнала «Кругозор». Пришлось заложить перочинный нож с крестиком — самую дорогую вещь у Сергеева в седьмом классе.
31 декабря он подошел к маме и поставил ее перед фактом: он сдал деньги и надо идти. Мама повела себя странно: отпустила, получив от него слово, что он останется до утра и не будет пить.
Сергеев через много лет никак не мог понять ее мотивы: он сам был дважды отцом и отпустил свою дочь на ночь из дома только в 21 год и не спал до утра, рисуя страшные картины группового изнасилования на турбазе «Связист». Сына он вообще не отпускал из дома до армии. На их доводы: «А ты сам почему в четырнадцать лет ушел?» — он им говорил: «Другое время было, ребята». Однако понимал, что врет, просто трясся над ними — вот и все.
В семь часов вечера Сергеев стоял у дверей дома, где планировалась новогодняя феерия в исполнении группы пионеров средней школы с биологическим уклоном.
Дверь открыли две сестры. Сергеев их не узнал — они выглядели, как девушки из фильма «Человек-амфибия», а Сергеев — как персонаж книги «Витя Малеев в школе и дома». Его послали на кухню резать хлеб. Пока он это делал, пришла двоечница Чернобаева в капроновых чулках и в губной помаде, над губой у нее чернела мушка. Сергеев даже испугался за нее: ему показалось, что она сошла с ума, но она была весела и совершенно не переживала по поводу своей успеваемости.
К восьми подтянулись все, мама-хозяйка накрыла на стол и ушла, пожелав им счастья и мирного неба.
Сергеев менял пластинки и никак не мог решить, пить ему или не пить. Решил не пить.
Все остальные выпили красненького, из девочек пили Чернобаева и сестры Бэрри — так Сергеев их стал называть, он слышал эту пластинку, на конверте которой была фотография двух девушек, похожих на одноклассниц, таких же ярких и недоступных.
Начались танцы. Звездой была Чернобаева: она крутила задом покруче сестер, видимо, отсутствие успехов в школе компенсировала навыками, приобретенными в общежитии, где жила с мамой в окружении настоящих мужчин. Она собиралась после седьмого класса в ПТУ и готовилась к взрослой жизни основательно.
Кирик и Абазовский, главные кавалеры класса, шли нарасхват, были пьяные и здоровые. Сергеев заведовал пластинками, а Василевский и Шаров не отходили от стола: они ели холодец и винегрет, а потом сели за шахматы и играли на торт, который стоял на подоконнике и ждал, когда Шаров грохнет Василевского в пяти партиях.
Остальные девочки, кому не достались кавалеры, делали вид, что им очень весело, и шептались, поглядывая на чулки Чернобаевой и бюстгальтеры сестер, которые те нагло демонстрировали под прозрачными блузками. Остальным в те годы показать было нечего, и они осуждали этих бесстыжих дур и ходили в кухню поправлять бантики и рейтузы, чтобы не выпирали во время танцев.
Сергеев тоже волновался за свой внешний вид: мама заставила надеть кальсоны, но он их снял в подъезде и теперь боялся, что они выскочат из рукава пальто, которое валялось в куче в коридоре.
Он менял пластинки и смотрел во все глаза на Чернобаеву, которую недооценил. Она блистала во всех номинациях. Когда она кружилась в своей короткой плиссированной юбке, он увидел, что она без трусов. Он не поверил своим глазам, но это было так — видимо, трусы были, но он еще таких не видел. Чернобаева заметила его взгляды и продолжала эпатировать классную общественность, потом все пошли на кухню и стали курить. Сергеев решил здесь не отставать и тоже закурил; курили болгарские сигареты «Джебал», маленькие, с белым фильтром и очень противные, они пахли осенними листьями и лосьоном «Свежесть». Свежесть была такая, что хотелось на воздух, чтобы не задохнуться.
