Мордехай Рихлер - Кто твой враг
С того дня Эрнст попал под подозрение. Все же он скопил кое-какие деньги, увез отца назад в западную зону и подыскал ему комнату.
— Раз ты с ними, — сказал тогда старик, — ты с ними одним миром мазан.
— Хватит.
— Ты ничем не лучше вора.
— Старый дурак, — сказал Эрнст. — Что ты понимаешь.
— Я-то к ним никогда не примыкал.
— К нацистам, ты хочешь сказать.
— К нацистам…
— Нет, ты не примыкал к нацистам. Но и подпольщикам не помогал.
— Я — твой отец. Изволь разговаривать со мной уважительно.
— Моя группа помогала подпольщикам. Мы не такие, как вы. Мы боремся за то, чтобы мир стал лучше.
— Опять?
Эрнст оставил отца без ответа.
— Ты с ними заодно, — сказал тогда отец. — Значит, ты с ними одним миром мазан. Они недалеко ушли от нацистов.
— Старый дурак, — орал Эрнст, — ну что ты смыслишь в истории?
Затуманенные горем глаза старика посуровели: он озлился.
— Не приходи ко мне. Ты мне больше не сын.
Эрнст заплатил за комнату за месяц вперед. А вернувшись в восточную зону, обнаружил, что СГБ[78] установила за ним слежку. Он еще некоторое время вел себя, как примерный комсомолец, но через месяц почувствовал, что и дня больше не вынесет. И бежал. Отец снова отказался его видеть, но время от времени писал ему, просил денег.
Салли предупредила Эрнста, чтобы он не рассказывал про это на вечеринке. Среди друзей Нормана много попутчиков: они ему ни за что не поверят. Лучше всего, сказала она, вообще не упоминать о Германии. И политических дискуссий тоже лучше избегать.
В ночь перед вечеринкой Эрнст так и не заснул.
Столько лет он рисовал себе в мечтах, как его вводят в интеллигентное общество и он вращается среди художников, врачей, юристов и так далее. В этих фантазиях ему представлялось, что у него преданная жена, дети, они задают обеды для избранного круга, их, в свою очередь, зовут в гости. И никаких тебе мундиров. Ни преступлений, ни голода, ни безденежья — ничего. Такие люди, как Норман, охотно водят с ним компанию. Не видят в нем немца. Считают его своим. Он почтенный человек. Благополучный конформист, не хуже других.
И вот, наконец, его введут в такое общество. Перед выходом Эрнст выпил для храбрости.
— Не трепыхайся, — сказала Салли, — ты им понравишься, и еще как.
— Это не имеет значения, — оборвал ее Эрнст. — Меня их мнение не интересует.
Но, сев в такси между Норманом и Карпом — у того с лица не сходила улыбка, — занервничал и, невпопад вмешавшись в общий разговор, выпалил:
— Норман, я хороший плотник. Хотите, я построю вам полки? В подарок.
Норман принялся протирать очки, заерзал на сиденье.
Салли предупреждающе сжала руку Эрнста, но его несло. Он обернулся к Карпу.
— А я и электрик хороший. И теперь буду чинить у вас электричество бесплатно.
В такие минуты Салли особо остро ощущала, до чего ж она — по сравнению с ним — зеленая, до чего ж не битая. И с трудом сдержалась, чтобы не заплакать.
— Вот мы и приехали, — сказал Норман.
Эрнст заплатил за такси. И ничьих возражений слушать не стал.
VIВечер устроили в честь Колина Хортона. Хортон, прогрессивный журналист, только что приехал в Лондон. У Хортона, плотного сложения мужчины слегка за сорок, была узкая шишковатая голова, лоснистые черные волосы и черные, плоские, как шляпки гвоздей, глаза. Нортон подозревал, что скромность была его профессиональным приемом, таким же, как меканье в поисках нужного слова у радиоведущих. Но журналистом Хортон — отрицать не приходится — был квалифицированным и при других политических взглядах наверняка занимал бы сейчас большой пост в одном из крупных общественно-политических еженедельников.
— Сегодня в такси со мной произошел весьма знаменательный случай, — рассказывал Хортон. — Шофер узнал меня по фотографиям в газетах и отказался взять плату за проезд. Каждого, кого выжили из Америки, сказал шофер, он в любой день повезет бесплатно. После всех надругательств, которые мы с женой, — жену он означил тычком трубки, — претерпели в Америке, я был растроган до глубины души. А рассказываю я об этом вот почему: думаю, всех вас обрадует, что наш отпор надвигающемуся фашизму нашел отклик среди рабочего класса…
Норман отошел к бару.
— Мне просто не терпится посетить страны народной демократии, — сказал Хортон. — Какое же это счастье — побывать в стране, где слово «мир» — не ругательство.
— Кстати, — сказал Карп, — я непременно должен познакомить вас с Эрнстом. Он из Восточной Германии. Надо думать, вам двоим есть о чем поговорить.
Сонни отвел Нормана в сторону.
— Ну-ка объясни, — сказал он, — чего ради ты привел в мой дом этого поганца?
К ним, сияя улыбкой, подошла Белла.
— Норман, Испания пошла тебе на пользу. Ты выглядишь просто прекрасно.
— Ты знала, — спросил Сонни, — что он приведет этого поганца?
— Я навязал его Белле, — сказал Норман. — Хотел познакомить с тобой. Думал: вдруг ты поможешь ему с работой.
Винкельман побагровел.
— Я кто, по-твоему? Иисус Христос?
— Послушай, Сонни, ты же его не знаешь. Он…
— А на кой мне его знать? И ты всерьез просишь меня, еврея, принимать этого нацистского гада?
— Он — не нацист.
— Не слишком ли многого ты просишь? — спросила Белла.
— Послушай, — сказал Сонни, — Белла тебя любит. Что бы тебе ни понадобилось: деньги, баба, лучший психиатр в Лондоне — только попроси, и все у тебя будет. Но если тебе понадобилось, чтобы я вел себя, как — этого еще не хватало — христианин, играй в эти игры у себя дома, милок. А здесь — территория на все сто процентов антиамериканская и еврейская.
— Не ерепенься, — сказал Норман.
— Попроси меня о чем-нибудь, — гнул свое Сонни. — Проверь меня.
— Он тебя дразнит, — сказала Белла.
— Пошли. — Сонни провел Нормана в кабинет, выписал ему чек на двести фунтов.
— Зачем ты привел меня сюда? — спросил Норман. — С деньгами я мог бы и подождать.
— Нас слушала Джои. Ты же не хочешь, чтобы Чарли знал — так ты мне сказал, — что его сценарий будешь переписывать ты.
— Ты думаешь, она что-то слышала?
— Нет.
— Джои все видит насквозь.
— Да брось, эта дамочка видит насквозь разве что своего мужа — заметил, как она буравит его глазами. Слушай, а что ты можешь сказать о Чарли?
— Ты это о чем?
— Дрейзин говорит, что он даже в «Красных каналах»[79] не числится.
— Будь спокоен. Я Чарли сто лет знаю.
— Меня интересует одно: с какой стати он уехал сюда, раз вполне мог заработать на жизнь в цивилизованной стране.
— Он попал в черные списки — вот с какой. А что его не внесли в «Красные каналы», так он недостаточно крупная фигура.
Вернувшись в гостиную, Сонни познакомил Нормана с Джойс Дрейзин. Завтра у Джойс предполагался обед с ее литагентом.
— Завтра, — сказал Боб Ландис, — я намерен подыскать другого аналитика. Этого мои шутки не смешат.
— А я завтра обедаю с возможным инвестором, — сказал Бадд Грейвс. — Если дело выгорит, будет о чем вам рассказать.
— Ты бы поменьше налегал на эти обеды, — сказал Чарли.
Бадд Грейвс походил на арбуз, который вот-вот лопнет.
— Чарли прав, — сказал Ландис. — Еще пара-другая таких обедов, и вся королевская конница, вся королевская рать не смогут Бадда, не смогут Грейвса собрать.
— Если завтра дело выгорит, — снова начал Бадд Грейвс, — я…
— Чарли, — прервал Грейвса Ландис, указав на Салли и Эрнста, — что стряслось? Я-то думал, это сливочно-белое тело приберегают для Нормана.
— Вот и Норман так думал.
— Как хотите, а Норман, он не вполне кошерный, — сказал Бадд Грейвс.
— Но его сценарии раскупают, — сказал Чарли, — ведь так?
— Делов-то, — сказал Ландис. — Все мы — поденщики. И каждый, кому не лень, способен навалять такую лабуду и толкнуть ее. Но Норман, он среди нас своего рода Иона[80].
Как же, как же, подумал Чарли. Каждый может толкнуть такую лабуду. Спасибочки вам. А я не могу ничего толкнуть, потому что не пишу лабуды, и не исключено еще и потому, что моя фамилия — не Липшиц.
— Расскажи мне о Саллином дружке, — попросил Ландис.
— Он — немец, — сказал Чарли. — Из Восточного Берлина. «Выбрал свободу».
— Кто его привел? — вскипел Грейвс. — Норман?
Эрнст был тут, там, везде. Стоило достать сигарету, как Эрнст подскакивал с зажженной спичкой. Стоило допить рюмку, как Эрнст хватал ее и кидался за другой. Стоило завязаться спору или флирту, и тут Эрнст подлетал с тарелкой, навязывал — как нельзя более некстати — закуски.
Чем враждебнее к нему относились, тем больше он рвался угодить и тем большим прилипалой представал. Салли, как можно более мягко, пыталась угомонить его, убедить, что вечеринка это тебе не гонки, но он не мог угомониться. Салли услышала, как кто-то обронил: «Типичный немец», и в ожидании неминуемой стычки убито опустилась в кресло.
