Илзе Индране - Камушек на ладони. Латышская женская проза
У господского коня все четыре ноги были в порядке, и он спокойно мог бы плясать, если бы в именье предстоял лошадиный бал. Управляющий похвалил Вилюма и сказал, что, когда тот займет новую должность, здесь, в именье, его будет сильно не хватать. Но рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Вилюм слушал, ему, как и любому, нравились похвалы, и на сей раз мысли у него были легкими: ничего, если все пойдет, как я задумал, тогда уж пусть другой парень скребет умных лошадок и расчесывает им гривы. У Вилюма у самого будет конь, леснику нельзя без коня, такие площади ему объезжать. По дороге домой он нежданно повстречал Юленьку и перемолвился с ней парой слов. Юленька и вправду была красивая девица, а в последних лучах солнца была так хороша — ну, просто бери и целуй! Но Вилюм целовать не стал, девки потом невесть что выдумают, — он сдвинул шапку на затылок и ушел, задорно бросив «всего доброго», и Юленька с пылающим сердцем и щеками так и осталась стоять, глядя на свои ноги — они были вымыты добела и сейчас, в алом блеске зари казались розовыми, как у какой-нибудь благородной барышни. С такими ногами не стыдно улечься спать и на самые тонкие простыни. У Юленьки есть пара таких простыней с прошвами и кружевами, для свадебной ночи.
Вилюм уже завернул за угол пивоварни. Юленька вздохнула и пошла, и закат был так щедр, что озарил всю ее фигурку, алую как цветок яблони, алую, как стыдливая невеста.
В воскресенье Вилюм надумал пойти в церковь, но оказалось, священник заболел, вот, черт, в самый разгар лета. Так и не пришлось пойти в церковь, и товарищи его подивились, как близко к сердцу Вилюм воспринял это. До сих пор он вовсе не был таким уж богомольным. Но досада Вилюма не могла тягаться с окружающим благолепием, и, когда после обеда парни позвали его на реку, он согласился. Река текла темная под ольшаником, но когда она попадала на простор, где вдоволь солнечного света, оставалось лишь подивиться — каким разным может быть даже характер реки.
Неожиданно на берегу появилось несколько девиц из именья. Они улыбались и смеялись, и грешно было оставить их вот так стоять, когда плывет по реке послушная лодка. Лодка пристала к большой коряге, черной, как скопище бед, и девушки со смехом попрыгали в нее. Юленька тоже была среди них, и, хотя она сидела не рядом с Вилюмом, взгляды их то и дело встречались, вот диво-то! Девицы собирали водяные лилии и бросали их в лодку, а Юленьке нравились желтые кувшинки, они пахнут так сладко. Неужто и вправду пахнут, не верил Вилюм, и в доказательство получил прямо в лицо маслянисто-желтый цветок, тот коснулся кожи — прохладный и волнующий. Лодка скользила, девушки пели, и Вилюму казалось: хорошо все-таки жить на свете.
Да, в Янов день все благоухало и ликовало, барин не скупился для своих домочадцев, приказал экономке кормить всех до отвала — пусть знают и помнят, что такое праздник. К барину съехались гости, они веселились и в парке, где стоял застекленный павильон, и в самом барском доме, его окна сияли огнями, словно в зале зажгли маленькое солнце. Настоящее давно уже зашло, позолотив на прощанье макушки деревьев. Челядь веселилась возле людской, там для нее выставили две бочки пива и блюда с пирогами, а поначалу было даже мясо — вареное и жареное — не зря за два дня до того из свинарника доносился такой визг, как перед днем Мартина или перед Рождеством, когда наступает время забоя. Тогда последний тоненький визг откормка разносится далеко над замерзшей землей, не внушая никому горя по поводу ухода сытой души, ибо похороны свиньи — единственные радостные похороны, когда человеку дозволяется думать о вкусных кругах колбасы.
Коротка Янова ночь. К утру, когда упала прохладная роса и вокруг бродили серые тени, Вилюм почувствовал усталость. Парни из именья еще звали его куда-то, — то ли озоровать, то ли пиво пить, но Вилюму не хотелось ни того, ни другого, он тяжело зашагал в свою каморку. На шкафчик чья-то рука положила ночные фиалки, к утру у них тоже иссякли силы источать аромат, но всю ночь они пахли, и комната была наполнена самым летним, самым пьянящим запахом. Когда Вилюм проснулся, голова у него была совсем дурная.
Поскольку Янов день выпал на середину недели, через два дня было воскресенье, и священник — вот так счастье! — выздоровел. Хозяйка, узнав, что Вилюм пойдет к причастью, наказала девкам постирать и привести в порядок его одежду. Это сделала Юленька, Вилюм пошел в церковь в белой, как лебедь, рубашке, да, рубашка сверкала так ослепительно, что даже отбрасывала голубоватые блики.
Вместе с другими прихожанами Вилюм опустился на колени перед алтарем, а в середине стоял священник с большой серебряной чашей и блюдом облаток. Вместе с Вилюмом была и Юленька, она старалась держаться во храме как подобает и не смотреть на Вилюма, но глаза ее то и дело метали взгляд наискосок, и тогда она видела, как изыскан и благороден Вилюм — ни дать ни взять настоящий лесник. Такой мог бы держать несколько коров и возить масло в город. Лесник в волости большой вес имеет, перед ним даже те, что старше, хозяева, шапки снимают, чтобы благорасположения добиться. Мы будем как сыр в масле кататься, замечтавшись, думала Юленька и вздрогнула, когда к ней приблизился священник, лицо его над крахмальным воротничком выглядело таким суровым. Может, он умеет читать мирские мысли своих прихожан? Юленька быстро проглотила облатку и выпила несколько капель красного вина, сухая облатка долго сидела в горле и не хотела спускаться вниз, и Юленька с завистью глянула на Вилюма, как быстро и легко он справился.
Потом, светлые и обновленные, они вышли из церкви. И колокола на башне пожелали им успеха своими металлическими голосами.
Юленьке очень хотелось спросить, не возьмет ли Вилюм ее с собой посмотреть Каршкалны, но не смогла собраться с духом.
У ворот церкви они расстались сами того не желая, навстречу шла знакомая девушка и поздоровалась, а Вилюм тем временем был уже далеко. Слабыми еще были связи, соединявшие их.
По пути Вилюм встретил кузнеца.
— Ну, был у причастия? — спросил тот, и Вилюм кивнул.
— Хотел тебе сказать, — продолжал кузнец, — то, о чем мы с тобой тогда в кузне говорили…
— О чем? — спросил Вилюм с таким равнодушным видом, что кузнец не стал продолжать. Чтоб не обрывать разговор на полуслове, они обсудили виды на сенокос, дни стояли — лучше не придумаешь, а по весне долго держался холод и было сухо, конюх считал, что на взгорках с косой еще делать нечего.
— Своей-то буренке я по горстке наберу, — говорил кузнец, и в голосе его звучала уверенность, что уж больше будет, чем по горстке. Вилюма, казалось, не очень заботили виды на сенокос. Он выглядел занятым.
Да, Вилюм был занят. Ровным шагом он поспешил в именье, где было спрятано Янкино ружье. Резво взбежал на второй этаж к каморкам холостых батраков. По пути никто не встретился, это хорошо. Ничего запретного и тайного Вилюм не сделает, но и свидетелей он тоже не жаждал. Когда станет ходить с ружьем на плече и это будет его обязанностью, тогда дело другое. Разум Вилюма словно подменили после той встречи в кузне. Теперь препятствия ему создавали собственная нерасторопность и недостаток уверенности.
На шкафчике больше не было ночных фиалок. У летних цветов короткая жизнь, потому они так и хороши.
Солнце на небе поднялось в самый зенит, и с синих высот лился зной. Барин, должно быть, сокрушается, что не может в воскресенье заставить людей работать. Самое время для сенокоса, все, что сегодня скосишь, завтра можно в сарай складывать. Когда Вилюм поселится в Каршкалнах, в такие дни он воскресенье соблюдать не станет. Священнику это не понравится, но разве священник станет зимой заботиться о скотине Вилюма? В такое время сено сохнет, как табак. А уж душистое… еще душистее, чем табак!
В этакий зной трудно было идти, и Вилюм с нетерпением всматривался в синюю кромку леса, а та все не хотела приближаться. Как доберется до нее, будут ему и тень, и прохлада.
В еще не скошенных лугах стрекотали кузнечики, к Янову дню они и появляются, будто ждут, когда трава настолько вырастет, что в минуту отдыха можно на нее и скрипку повесить. Но кратки радости в покосных лугах, скоро здесь будет голое место, и кузнечикам придется столкнуться со всякими опасностями. К осени они начнут забираться на деревья и кусты, чтобы их самые последние песни разнеслись далеко-далеко и на всю жизнь остались в памяти слушателей. Говорят: беззаботный как кузнечик. Да, возможно, этакому кузнечику и неплохо живется, что с того, что в конце концов придут зима и мороз, зато все лето он поет в свое удовольствие!
Наконец вот она тень, но ружье по-прежнему давило плечо. Вилюму хотелось поскорее сделать дело, ради которого он пришел сюда, но непреодолимое желание гнало его прежде завернуть в Каршкалны. Здесь он будет жить, здесь останется. Он миновал большой муравейник, где все замерло, видно, и муравьи чтили полуденный час. Невольно Вилюм помрачнел. Это же тот самый час, когда всяких духов, добрых и злых, выпускают на волю, и они стремятся делать свои дела, для которых и созданы.
