Катарина Причард - Негасимое пламя
— А ну, влепи ему, Стэн!
— Выпусти ему кишки!
Кид шатался, как пьяный, и наконец упал под волчий вой разъяренных зрителей. Но судья не успел досчитать до десяти, как он снова был на ногах и ринулся в бой, Стэн не давал ему передышки, нанося безжалостные удары то правой, то левой в голову, грудь, бока. Собрав последние силы, Кид размахнулся и нанес противнику сокрушительный удар правой. Стэн пошатнулся: предвкушая победу, он стал несколько неосторожен. Рев ликования раздался со стороны болельщиков Кида. Но когда в следующем раунде сильный апперкот свалил Кида с ног и он пролежал без сознания все время, пока судья вел счет, те же люди злобно кричали, насмехаясь над ним, стараясь обидеть как-нибудь побольней.
Среди соседей Дэвида нашлись осведомленные, которые клялись, будто заранее все было подстроено так, чтобы победа досталась Киду, а Стэн Льюис смешал карты. Достанется же ему теперь от покровителей Кида и от букмекеров, ставивших на него!
— Жульничество одно в этом боксе, — проворчала соседка Дэвида, когда они вставали с мест. — Все равно как на скачках. Никогда не знаешь, честная ли игра!
— А вы часто бываете здесь? — спросил Дэвид, притиснутый к ней в давке.
— Ни разу не пропустила ни одного большого матча, — похвасталась опа. — Немножко поволноваться — это, знаете, никогда не мешает, забываешь обо всем.
— Пожалуй, — согласился Дэвид, — Только неприятно смотреть, когда два таких славных парня избивают друг друга до полусмерти.
Она взглянула на него с любопытством.
— Им ведь тоже надо зарабатывать на жизнь, мистер, — не только вам. А бокс приносит большие деньги. Драться-то не каждый может, а вот посмотреть, как за него это делают другие, — тут охотников хоть отбавляй!
— Зато на войне все дерутся, — сказал Дэвид.
— Это уж точно, — ответила женщина. — Я потеряла мужа в первую мировую войну и двух сыновей во вторую. Всего и остался у меня один сыпок. Так что хватит с нас войн.
Толпа устремилась к выходу. Несмотря на толчею, Дэвиду удавалось не отставать от своей спутницы.
— А ведь ядерная война может смести с лица земли не только воюющие армии, но и всю эту толпу, целый город и все, что в нем находится, — произнес он, желая испытать, как она отнесется к его словам.
— Это все брехня коммунистов. — Женщина метнула на него косой взгляд.
— Я не коммунист, — ответил Дэвид. — Но ведь это действительно так, и мы должны стараться не допустить войны, вы согласны?
— Как же, не допустишь ее, — усмехнулась она. — Войну, мистер, затевают боссы, а наше дело — расплачиваться.
Она заторопилась к выходу и исчезла в толпе.
Садясь в трамвай, идущий в город, Дэвид вспомнил, что ему надо взять чемодан, пишущую машинку и найти где-то ночлег, но им все еще владели недавние впечатления: мелькали, как в круговороте, чьи-то безумные лица, слышался рев толпы, и он не мог ни на чем сосредоточить мысли. Казалось, на какое-то мгновение Дэвид увидел звериную изнанку человеческой натуры. Бездна порока и низменных страстей разверзлась перед ним. Он и прежде видел подобные матчи и знал, как ведут себя завсегдатаи стадионов, которые восхваляют доблесть боксера, оправдавшего их ожидания, и поносят и осыпают оскорблениями побежденного фаворита, особенно если теряют на этом деньги; и как воет вся эта толпа, требуя, чтобы жертву их ярости изувечили, избили до полусмерти.
Мужественный спорт, как часто о нем говорят, на деле просто предлог для развязыванья грубых животных инстинктов, о существовании которых в себе большая часть людей даже не подозревает! И вряд ли эти люди вообще обращают внимание на искусство боя или на красоту здорового и сильного человеческого тела. Для большинства посетителей ринга боксер всего лишь механизм «из хорошо тренированных мускулов и костей», на который можно поставить деньги и сорвать куш или хотя бы получить удовлетворение от одержанной победы.
И все же нечестная игра их возмущала. Недозволенные приемы вызывали у них бурю протеста. И это их как-то оправдывало. Ведь эти люди — сами жертвы обмана и подлых махинаций поджигателей войны! Если бы только их удалось убедить, что их протест, столь же страстный в делах государственных, может во много раз укрепить силы, противостоящие войне!
Эта мысль подняла настроение Дэвида, хотя он не мог отделаться от открывшейся ему горькой истины, что существуют люди, готовые растоптать слабых и беспомощных, стоит лишь задеть их личные интересы.
Он шел по улицам, забыв о времени, не замечая, что город постепенно пустеет, останавливаются трамваи и лишь отдельные машины изредка еще проносятся мимо.
Как преодолеть эту звериную жестокость и равнодушие к страданиям других? Что, если порок гнездится в глубинах самой человеческой натуры и не в наших силах его искоренить? Дэвид не допускал этой мысли. В конце концов такие же люди, как те, что были сегодня на стадионе, участвуют в войнах и революциях и совершают чудеса героизма и самопожертвования. Значит, все дело в побудительных мотивах? Дайте людям цель, достойную того, чтобы за нее бороться, и их перестанут удовлетворять дешевые подачки, которые швыряет им серая, безрадостная жизнь, полная тщеты и лишений!
То, что он увидел сегодня, просто одна из сторон человеческой жизни. Разумеется, он всегда знал о ней. Знал о том, что злоба, алчность, жестокость существуют на свете. Но он не задумывался над этим. До сих пор все это его мало касалось. Сейчас он впервые столкнулся с этой проблемой вплотную. Может быть, так бывало и со многими другими людьми. Они просто закрывали глаза на всякие неприятные явления, даже когда сами были повинны в дурных поступках, о которых не желали думать.
Есть какие-то основные качества человеческой натуры, которые присущи всем людям, как хорошим, так и плохим. Какие-то черты характера, по-человечески роднящие и грешников и святых. «Столько хорошего в худших из нас, и столько дурного в лучших»! Общий для всех знаменатель — доброта; она присутствует и в самом грубом материале, надо только суметь отыскать ее. Это жизненный импульс, который пробивается на свет, несмотря на то, что его подавляют веками, что в борьбе за власть понятия истины, добра и красоты оказываются растоптанными; и в результате распространяется продажность, разложение, растет бесчеловечная, преступная истерия войны. Смерть — отрицание жизни. Но смерть часто представляют не как конец жизни, а скорее как освобождение от ее мук.
Жить, и жить хорошо, — не к этому ли стремятся все люди? «Жить хорошо» — это можно понимать как удовлетворение естественных человеческих потребностей: дышать, есть, расти и размножаться. А это опять возвращает нас к конфликту между потребностями Большинства и Меньшинства. Проблема урегулирования неравных потребностей казалась Дэвиду неразрешимой. Она преследовала его, поворачиваясь все новыми гранями, которые слепили и жгли, как искры автогенной сварки.
От всей этой сумятицы мыслей у Дэвида раскалывалась голова. Он начал ощущать усталость в ногах. Было уже поздно, слишком поздно идти на вокзал за чемоданом и машинкой. Город как-то странно притих, хотя витрины многих магазинов и окна контор были еще ярко освещены. Кое-где уже вышли в ночную смену рабочие, которые рыли котлован и ремонтировали какие-то постройки. Дэвид знал, что жизнь города не прекращается и ночью: полицейские патрули обходят переулки и темные улицы, ночные сторожа дежурят у входа в банки и роскошные гостиницы.
Ниже, у пристани, где он в конце концов очутился, тяжелые грузовые машины все еще грохотали по булыжникам мостовой. Прорезая сырой воздух, по набережной разносились гудки и свистки пароходов; скрипели подъемные краны и лебедки. Время от времени темная тень пересекала полосу света, падающего от фонаря, и исчезала во мраке улицы. Тощая кошка, рывшаяся в мусорном ящике, опрометью кинулась в сторону от одинокого пешехода.
Дэвид споткнулся о ступеньку какого-то подъезда и без сил опустился на нее, слишком усталый, чтобы сделать еще хоть один шаг. Подняться бы в подъезд и прикорнуть там в темном углу, подумал он.
— Эй, милок! Да ты замерзнешь тут! — раздался чей-то сиплый голос, в котором звучали заискивающие потки, — Пойдем со мной. Я тебя согрею.
Это была худая, не первой молодости женщина в грязном сером пальто и красной шляпке; пряди жидких белесых волос обрамляли иссохшее голодное лицо, на котором как рана зиял ярко накрашенный рот.
— Спасибо, — ответил Дэвид, — но мне пора идти.
— Совсем нет денег? — осведомилась она. — Ни одного шиллинга? Времена нынче пошли тяжелые, милок. А девушке, хочешь не хочешь, жить надо.
— Да, да, конечно! — Дэвид вспомнил, что, покидая утром коттедж, он не захватил с собой денег. Он опустил руку в карман: там звякало всего несколько шиллингов.
