Алексей Варламов - Стороны света (сборник)
Катя осталась и сама не могла понять, нравится ей эта жизнь или нет. Настроение ее менялось по три раза на дню под стать байкальской погоде, которую она исправно летописала по очереди с членами курловского семейства. Начальника же все это как будто не касалось. У него была своя непонятная жизнь. Он часто уезжал на лодке в море или уходил в тайгу, иногда к нему прилетали на вертолете гости, и в такие дни все сбивались с ног. Старуха готовила угощение и рыбные пироги, Курлов топил баню, а из бурановских хором раздавались возгласы, пьяные крики, и рыхлые сытые мужики с удивительно похожими лицами среди бела дня бухались в море, омывая в чистых водах жирные телеса. Кате в эти дни Буранов велел носа из дома не высовывать и до нее лишь доносились слова пьяной благодарности:
— Все у тебя, Андреич, хорошо, только девочек нет.
— А если поискать? Может, найдется кто?
Дальше следовали скабрезные шуточки, матерные перебранки — Буранов поддакивал, пока наконец утомленные гости не падали где попало. И Курлов с Аленой Гордеевной относили их спать.
Зачем нужны были начальнику эти противные люди, Катя не понимала. Ей казалось, что он и сам не очень-то их любит, и когда они улетали, увозя с собой рыбу, тушки козлят и птиц, облегченно вздыхал и уходил на несколько дней в тайгу.
И снова долго тянулись и быстро проходили размеренные однообразные дни, раз в неделю на мыс заходили катера и уходили дальше в Нижнеангарск, в Листвянку, на Ольхон или в Давшу. Пустынное море перекатывало гальку и уносило с берега забытые вещи, выкидывая взамен темные, словно обуглившиеся стволы, волновалось, штормило, но к середине лета выдохлось и лишь слабо ворочалось и тихо вздыхало в глубоком ложе, как ленивое животное.
2
В одну из таких теплых июльских ночей Катя шла по двору в легком платьице, как вдруг дорогу ей преградила высокая худая фигура, обняла и смачно со знанием дела поцеловала в губы. Катя растерялась и пропустила этот поцелуй, как соня-вратарь пропускает мяч, а потом возмущенно отпихнула фигуру и заехала наглецу по физиономии.
— Да за кого вы тут все меня держите?
— Ммм, — обиженно замычала фигура, — я же с дружескими чувствами.
— Знаю я эти чувства, — буркнула Катя и пошла к дому, но фигура бросилась за ней следом и умоляюще сказала:
— Не уходите.
— Ты кто будешь-то?
— Сударыня, — фигура выпрямилась, стукнула ногой о ногу и совсем не по-сибирски, сильно напирая на звук «а», отрекомендовалась: — Абъещщик здешних угодий Евгений Адоевскай.
— Лесник, что ли?
— Если вам так угодно. А вы, стало быть, красавица Катрин, о которой говорит все побережье от Онгурен до Мужиная и которую до сих пор никто не видел?
Голос у него был хороший и теплый, и в тон леснику она ответила:
— Так меня никто и не зовет.
— Я со своей стороны, — забормотал Одоевский, — сударыня, помилуйте, я к вашим услугам хоть сейчас. Я отвезу вас в такое место, которое вы в жизни никогда не видели и больше не увидите.
— Сейчас поздно.
— Завтра, — живо сказал новый знакомый и поцеловал ей ручку. — А теперь я бегу и никому обо мне не говорите. Я тут инкогнито.
Катя проводила его удивленным взглядом и усмехнулась: «От Онгурен до Мужиная». Ей сделалось весело и легко, захотелось с кем-нибудь поговорить, но вдруг в ночи она услыхала голоса.
— Что этот придурок тут делал?
— А кто его знает, пустобреха.
— Пустобреха, — передразнил Курлова Буранов. — Смотри опять понаедут, цепляться начнут.
— Ну, скажете своим дружкам — вот и весь разговор.
При свете дня Одоевский Катю разочаровал. На вид ему было лет тридцать, и выглядел он помятым и неряшливым под стать своей хлипкой, страшной лодке. При такой внешности развязный тон казался неуместным, как если бы Алена Гордеевна вздумала кокетничать с Бурановым.
— Поедемте в Хаврошку.
— Куда? — засмеялась она.
— А что тут смешного? — внезапно обиделся ее кавалер. — Чем это вам наша Хаврошка не нравится? Уж по крайней мере пристойнее ваших мертвецов.
Хаврошкой оказалась та самая избушка, которую заприметила Катя с катера. Правда, внутри чудный домик выглядел довольно убого: нары, печь, высокий грубый стол, горшки, сковородки, керосиновая лампа на подоконнике. За столом сидел парень в белом овечьем свитере и читал.
— Сударыня, позвольте представить: мой близкий друг и коллега Александр Дедов.
Услышав фамилию, Катя хмыкнула, но в этот момент парень поднял голову, хлопнул длиннющими мохнатыми ресницами, и она поняла, чьи глаза привиделись ей три недели назад на берегу таежного озерца. Да, это были те самые пронзительные, цвета хвои глаза, смотревшие теперь немного смущенно.
— …умница и книгочей, идеалист, борец с браконьерами и лучший защитник Байкала.
— Не говори ерунды, — сказал парень и снова уткнулся в книгу.
— Дед, — не останавливался Одоевский, — в конце концов, это просто неприлично. Вы представить себе не можете, как он перепугался, когда узнал, что к нам пожалует дама. Одичал-с в тайге.
— Угу, — пробормотала Катя, — бурхан.
Через полчаса она чувствовала себя в этой избушке лучше, чем дома. Одоевский, хоть и довольно плохонько, играл на гитаре и пел тенорком жалостливые песни о бродягах, туристах и белых офицерах. Дедов сидел набычившись, и ей жутко нравилось дразнить их обоих взглядами, кокетничать и шалить. Водился за Катенькой этот милый грех, но выходило у нее всегда так невинно, что никто на нее не обижался.
Наконец пришло время прощаться. Одоевский, уже с трудом сохраняя непринужденность, спросил:
— А тебя там не обижают, моя пери?
— Вот еще, — повела она плечиком, — я сама кого хочешь обижу. Да и есть у меня защитник.
— Вовчик, что ли? — расхохотался москвич.
— Да нет. Буранов. — И она заметила, что они оба нахмурились. — У него, кстати, и книг много, — сказала Катя, обращаясь уже к одному Дедову, — хочешь, я для тебя что-нибудь попрошу.
— Не хочу.
Обратно ее вез Одоевский. На полдороге мотор заглох и дальше шли на веслах. Катя рассеянно отвечала на вопросы бодрившегося гребца и с ужасом смотрела на море. Никогда она не казалась себе такой беззащитной. Чтобы срезать расстояние между двумя мысами, они плыли довольно далеко от берега, и страшно было подумать, что под ними такая же глубина, как темная гора на берегу. А лодка, казалось, стояла на месте. Одоевский кряхтел, чертыхался, грести было неудобно, и легкий ветерок, дувший с берега, отгонял их в открытое море. После полуночи он успокоился, и через два часа лодка ткнулась в гальку.
Наутро она проснулась влюбленной. Она сама не знала, в кого именно влюбилась, но ей нравилось все — тихое море, теплые доски на крыльце, мягкий южный ветер култук и редкие причудливые облака, зависшие над горою. Даже Курлов не казался ей в то утро таким противным. Он ходил прибитый и печальный, и не умевшая ни на кого долго сердиться Катя решила, что ему надо отпустить грехи.
Ее обидчик удил рыбу в той самой фетровой шляпе и был похож на не полностью утратившего достоинства бича.
— Здравствуйте, Владимир Игнатьевич, — налетела на него Катя со спины.
Курлов пробурчал что-то нечленораздельное.
— Да что ж вы на меня и не смотрите-то?
— А че мне на тебя смотреть?
Он дернул удочку и стал крутить катушку, но согнувшееся было удилище внезапно обмякло, и Курлов вытащил пустой крючок.
— Черт! — прошипел он недовольно.
— Так это вы нас, значит, всех рыбой кормите?
— Угу, — он наконец скосил на нее мутноватые глазки, — глупая ты до чего ж!
— Ну вот! — огорчилась она.
Не слушая ее сетований, Курлов снова приклеился к поплавку, едва видневшемуся на фоне слепящей воды. Катя так и не увидела ничего, как вдруг Вовчик подсек, откинулся на спину и стал судорожно подматывать натянувшуюся леску. В воде показалась отливающая серебряным боком здоровая рыбина. Она шла к берегу недоуменно, но довольно покорно. Однако когда до берега оставалось меньше метра, рыбина вдруг круто развернулась, Курлов дернул на себя удилище, рыбина слетела с крючка и оказалась на камнях совсем рядом с водой. Мгновение — и она исчезнет.
Катя кинулась к ней, и в последний момент отбросила подальше от воды.
— Ух ты! — воскликнула она восхищенно.
Повеселевший рыболов засопел, с благодарностью посмотрел на свою помощницу и неожиданно вздохнул:
— Эх, Катя, хорошая ты девка, а достанешься какому-нибудь негодяю.
— Почему негодяю? — опешила она.
Он снова закинул мудреную снасть с большим поплавком и несколькими грузилами, одно задругам расположенными на леске, и вопросом на вопрос ответил:
— А я гляжу, ты давеча в Хаврошку ездила?
— Ну ездила. А что?
