Розамунда Пилчер - Начать сначала
— Ну вот это, — неуверенно сказал он, отошел и встал рядом с Робертом. Тут Роберт вынул из кармана запечатанную пачку сигарет и протянул ее юноше. В последовавшей затем тишине Пэт Фарнаби осторожно снял целлофановую обертку, вытянул сигарету, прикурил и затем, вороватыми движениями человека, который не хочет, чтобы видели, что он делает, сунул пачку в карман своих брюк.
Часом позже Роберт возвратился к машине. Эмма увидела, как он спустился по ступенькам амбара и начал прокладывать себе путь через двор. Она наклонилась, чтобы открыть ему дверцу, и, когда он сел рядом с ней, спросила:
— Как успехи?
— По-моему, все хорошо. — В голосе его звучала некоторая осторожность, но он был явно взволнован.
— Он показал вам работы?
— Почти все.
— И это заслуживает внимания?
— Мне кажется, да. Быть может, мы стоим перед необычайным открытием, но у него там все в таком хаосе, что трудно разобраться по-настоящему. Все картины без рам, никакой последовательности…
— Я была права или нет — он правда чокнутый?
— Сумасшедший, — сказал Роберт. И усмехнулся: — Но гениальный сумасшедший.
Он вырулил со двора и, что-то тихонько насвистывая сквозь зубы, повел машину по проулку к главной дороге. Доволен собой, сказала себе Эмма, хотя и возбужден, но, видимо, действовал удачно.
— Теперь вы хотите переговорить с Маркусом, — сказала Эмма.
— Я обещал ему сразу же позвонить. — Роберт отодвинул манжету и взглянул на часы. — Четверть седьмого. Он сказал, что подождет в галерее до семи, потом пойдет домой.
— Если хотите, можете высадить меня на перекрестке, я дойду пешком.
— Но зачем мне вас высаживать?
— У меня же нет телефона, а вам надо успеть доехать до отеля.
Он улыбнулся.
— Ну уж такой-то срочности нет. И кстати, если бы не вы, я, вероятно, еще до сих пор разыскивал бы Пэта Фарнаби. Самое меньшее, чем я могу вас отблагодарить, это доставить вас домой.
Они уже ехали через пустошь, высоко над морем. Ветер заметно ослабел, теперь он повернул на запад, и казалось, небо впереди вот-вот раскроется, там появились голубые просветы, с каждой минутой они становились все больше и больше, и вот уже протянулись бледные солнечные полосы. Эмма сказала: «Вечер обещает быть чудесным», — и, сказав это, поняла, что ей вовсе не хочется, чтобы Роберт поехал в отель и оставил ее одну. Он так неожиданно ворвался в серый, унылый день, наполнил его смыслом, делом, она вдруг стала нужна, и ей не хотелось, чтобы все это кончилось. Она спросила:
— Когда вы намерены возвращаться в Лондон?
— Завтра утром. В воскресенье. В понедельник утром должен быть в галерее. Отсутствовал целый уик-энд.
Значит, у него остался только этот вечер. Она представила, как он звонит Маркусу с тумбочки возле своей кровати. Затем принимает душ, быть может, выпьет чего-нибудь и пойдет ужинать. В субботние вечера в «Замке» после ужина устраиваются танцы: оркестранты в белых пиджаках, освобождается площадка для танцев. Бен считал эти увеселения невыносимо скучными и манерными, и Эмма, которая безоглядно разделяла его мнение о чем бы то ни было, привыкла относиться к местным субботним танцам так же скептически, но сейчас ей захотелось послать Бена с его скепсисом ко всем чертям. Ей захотелось посидеть за столиком, покрытым накрахмаленной скатертью, с лампочкой под розовым абажуром, послушать прошлогодние хиты, поучаствовать в привычном ритуале выбора вин.
Рядом вдруг заговорил Роберт, прервав ее мечтания.
— Когда ваш отец написал картину, где вы на ослике?
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Просто думал о ней. Она очаровательна. У вас там такой серьезный и важный вид.
— Я такой себя и ощущала: серьезной и важной. Мне было шесть лет, и это единственная картина, где присутствую я. Он меня написал только один-единственный раз. Ослика звали Моки. Он возил нас на берег на пикники, с корзинами с едой и прочим.
— Вы жили в коттедже?
— Не всегда. Только с тех пор, как Бен женился на Эстер. До этого мы останавливались либо в пансионах, либо у друзей. Иной раз располагались прямо в мастерской. Очень было весело. Но Эстер сказала, что у нее нет никакого желания вести цыганский образ жизни, купила коттеджи и перестроила их.
— Хорошее сделала дело.
— Да, она умная. Но Бен никогда коттедж своим домом не считал. Его домом была мастерская, и когда он оказывается в Порткеррисе, он проводит в коттедже как можно меньше времени. Я думаю, коттедж ассоциируется у него с Эстер, и это его угнетает. Он, наверное, всегда смутно опасается, что она вдруг войдет и скажет, что он куда-то опоздал, или наследил на ковре, или положил тюбик с краской на диванную подушку…
— Похоже, творчеству противопоказан порядок.
Эмма рассмеялась.
— Вы полагаете, что когда вы с Маркусом сделаете Пэта Фарнаби богатым и знаменитым, он предпочтет по-прежнему сидеть на насесте вместе с курами миссис Стивенс?
— Это как знать. Поживем — увидим. Но если он все же приедет в Лондон, то, без сомнения, кому-то придется хорошенько его отмыть и вычесать вековую грязь из его кошмарной бороды. И все же… — Роберт с наслаждением откинулся на спинку сиденья, — …все же это будет того стоить.
Они перевалили через вершину холма и поехали вниз по длинной дороге, ведущей в Порткеррис. В спокойном вечернем свете море светилось прозрачной голубизной, как крылья бабочки; отлив кончился, и залив венчала арка чисто вымытого песка. После дождя все вокруг сверкало свежестью — и вересковые поляны, и поля, мимо которых они ехали, и узкие улочки Порткерриса. Эмма смотрела на распахнутые навстречу свежему вечернему воздуху окна, вдыхала пьянящий аромат роз и сирени, плывущий с крошечных, с почтовую марку, садиков.
Доносились и другие запахи: вечерние субботние запахи жарящейся рыбы и прочей снеди. По мостовой прогуливались принарядившиеся горожане, парни и девушки, рука в руке, направлялись в кино или в маленькие кафе, которые здесь, в районе порта, то и дело попадались на глаза.
Остановившись на перекрестке по знаку постового полисмена, Роберт смотрел на юные парочки.
— Эмма, а что делают в Порткеррисе молодые влюбленные в субботние вечера?
— Смотря какая погода.
Постовой полисмен показал, что можно ехать.
— И что же предпримем мы? — спросил Роберт.
— Мы?
— Ну да. Вы и я. Могу я пригласить вас поужинать?
На какой-то миг у Эммы мелькнула мысль, что она мечтала вслух…
— Э-э… я… вы не должны чувствовать себя обязанным…
— Я и не чувствую себя обязанным. Я хочу с вами поужинать. Мне это будет приятно. Так куда мы пойдем? Ко мне в отель? Или вы его просто не переносите?
— Нет, почему же…
— Может быть, у вас тут есть какой-нибудь веселый итальянский ресторанчик, который вам нравится больше?
— В Порткеррисе нет веселых итальянских ресторанчиков.
— Боюсь, и правда, нет. Так, значит, будут пальмы в кадках и центральное отопление?
— И будет джаз-банд, — сказала Эмма, посчитав, что должна предупредить его. — По субботам играет оркестр. И люди танцуют.
— Вы говорите так, как будто это что-то неприличное.
— Я подумала, что вам, быть может, не нравятся такие развлечения. Бену они не нравились.
— Нет, почему же! Это может быть очень весело, если у тебя приятный партнер.
— О партнерах я как-то не думала.
Роберт рассмеялся и снова взглянул на часы.
— Половина седьмого. Я отвезу вас домой, потом поеду в отель и поговорю с Маркусом и затем заеду за вами. В половине восьмого, хорошо?
— А я угощу вас замечательным виски, — сказала Эмма. — Бену кто-то десять лет назад подарил бутылку «Дядюшки Ремуса» — натуральное ржаное виски, и она до сих пор стоит неоткупоренная. Я уже давно мечтаю его попробовать.
Однако Роберт энтузиазма не проявил.
— Я, скорее, предпочту мартини, — сказал он.
В отеле он забрал свой ключ и вместе с ним три сообщения.
— Когда вы их получили?
— Время отмечено, сэр. В три сорок пять, в пять часов и в половине шестого. Звонил из Лондона мистер Бернстайн. Он просил позвонить ему сразу же, как вы придете.
— Я как раз и собирался это сделать. Спасибо.
Роберт нахмурился: Маркусу такое нетерпение было несвойственно. Он поднялся в номер. Эти звонки его обеспокоили. Может быть, до Маркуса дошли слухи, что за молодым художником охотится другая галерея. А может, по зрелом размышлении, он решил отказаться от этой затеи.
В его номере шторы были задернуты, постель убрана, камин включен. Он сел на кровать, взял трубку и заказал телефон галереи, затем достал из кармана три сообщения и сложил стопкой на тумбочке. «М-р Бернстайн просит вас позвонить. Звонил м-р Бернстайн, позвонит позднее. М-р Бернстайн…»
— Кент 3778. Галерея Бернстайна.
