Валентина Мухина-Петринская - Позывные Зурбагана
— Не хочу, — мрачно отозвался я. — Не хочу быть тренером. Разве после работы… Немножко.
— Нужно, Андрей, понимаешь? А. где Женя? В рейсе? — спросил отец о своем любимце.
— Сейчас придет, — отозвался Алеша. — Да вот и он.
Женя уже приветствовал всех. Умывшись и наскоро переодевшись, он присел к столу, заявив, что есть не хочет — пообедал, но чаю с горячей халой выпьет с удовольствием.
После чая мы все по приглашению Христины поднялись к ней наверх. У нее было уютно и как-то светлее. Комната уже приняла что-то от ее индивидуальности. Книги пока лежали на столе, на подоконниках и на полу. На стеллаже во всю стену, который ей смастерил Алеша (в армии в стройбате он научился плотничать), еще не просохла краска.
— Завтра покрою лаком, просохнет, и можешь раскладывать свои книги, — сказал Алеша.
— Спасибо тебе, Алеша! — поблагодарила Христина и взглянула на отца: — Андрей Николаевич, почитайте стихи. Помните, как вы читали нам у костра в экспедиции?
Отец не ломался.
— Что же прочесть?
— Что вам самому хочется. Из ваших любимых поэтов.
Мы уселись поудобнее. Я возле Христины, на ее тахте, ребята на стульях у стола, отец в единственное кресло. Он читал для всех, но смотрел на Христину. Читал он стихи хорошо, как читают сами поэты. И был очень красив и молод. Никогда не дашь ему сорока лет. Он читал Вознесенского.
Мир — не хлам для аукциона.
Я — Андрей, а не имярек.
Все прогрессы
реакционны,
Если рушится человек.
Не купить нас холодной игрушкой,
Механическим соловейчиком!
В жизни главное человечность
— Хорошо ль вам?
Красиво ль? Грустно?
Край мой, родина красоты,
Край Рублева,
Блока,
Ленина,
Где снега до ошеломления
Завораживающе чисты…
Когда он дошел до этих слов, у меня мурашки побежали по спине — так выразителен и звучен был его голос.
Выше нет предопределения
— Мир
к спасению
привести!
Отец еще долго читал стихи Блока, Цветаевой, Тарковского, Ахмадулиной. А я смотрел на него и думал о том, как я люблю своего отца! Видно, каждому мальчишке, каждому парню необходим отец… быть может, больше, чем мать. Хотел бы я стать таким, как он: добрым, умным, терпеливым и мужественным. У него не было ноги, но разве вызывал он жалость? И в голову бы не пришло никому жалеть его. Он был сильным человеком, мой отец, и я гордился им.
Внезапно он бросил читать стихи и попросил Женю спеть что-нибудь свое.
— Мое? После… Блока и Вознесенского?
— Каждая собака лает своим голосом, — напомнил отец слова Чехова.
— Я принесу гитару, — вызвался Виталий.
Женя охотно спел новую свою песню, сочиненную им за последний рейс.
Песенка нам всем понравилась. Вот она, переписанная целиком:
ИДУЩИЕ НА ОКЕАНМы, первопроходцы века,
Упрямо идем на восток,
Сквозь горы, тучи и реки…
За нами — рельсы и ток.
Мы видели странные, розовые
Цветы на искристом снегу.
В мае дремали морозы,
А мы врубались в тайгу.
Мы пели веселые песни,
Когда бесновался буран.
И мир нам казался тесен,
И рядом совсем океан.
Нам скучно в обжитой столице,
Мы будем Сибирь обживать…
Друзей загорелые лица
На старости лет вспоминать.
И мотив нам понравился, лирический и с грустинкой.
Чудесная мелодия!.. Особенно понравилась песня отцу.
— Надо спеть ее нашим работягам, — сказал он. — А зимой пошлем тебя на фестиваль самодеятельной песни. Подготовь еще несколько своих песен.
— А где будет фестиваль? — спросил польщенный Женя.
— В Тынде. Продлится три дня. Будут делегации Москвы, Ленинграда, Куйбышева и других городов, но с такими гитаристами и песенниками, как ты, и мы не ударим в грязь лицом.
— А ведь Виталий тоже поет, — вдруг сказал Алеша. — Спой, — попросил он.
Виталий сначала отказался наотрез, пришлось его довольно долго уговаривать. Затем он заявил, что аккомпанирует он себе сам, но лишь на рояле.
Рояля в пекарне не было, но мы так разохотились, что решили немедля отыскать рояль. Отец позвонил в Дом культуры, но там сегодня была лекция о международном положении, и все давно разошлись — долгие гудки свидетельствовали, что ни одного человека в Доме культуры не осталось. Тогда папа стал названивать поочередно — в театр, в НИИ, всем знакомым и, наконец, какому-то Кириллу Дроздову, который оказался дома.
Узнав, в чем дело, Дроздов пригласил нас всех к себе домой завтра вечером, предупредив только, что у него не рояль, а пианино.
— Пианино устраивает? — спросил отец у Виталия. Тот кивнул головой: «Вполне».
Вскоре отец собрался уходить и пригласил нас утром — или днем, когда сможем, — к нему в НИИ, который ему очень хотелось нам показать.
Он терпеливо ждал, пока мы договорились (дело было в Жене и Алеше, Христина ведь работала в этом институте), и, попрощавшись, ушел.
Институт произвел на меня (на ребят тоже) огромное впечатление, хотя мама вдосталь потаскала меня по всяким НИИ. (Уверен, что в душе ей страстно хотелось, чтоб я стал научным работником.)
Бросалось в глаза, что этот научный институт далекого городка Восточной Сибири был оснащен новейшей техникой. Лаборатории просто ослепляли сложнейшей аппаратурой, приборами. Я сказал об этом.
— Филиал Сибирского отделения Академии наук1 — усмехнулся отец. — А теперь, ребята, я познакомлю вас с весьма интересным человеком. Математический гений. Ему еще и тридцати не исполнилось, а уже доктор наук. Автор потрясающих открытий. Вот так-то, ребята!..
Он постучал в дверь, и мы вошли, немножко стесняясь.
Из-за письменного стола, заваленного бумагами и рукописями, поднялся навстречу нам высокий сутуловатый молодой человек. Прямые белокурые волосы, зачесанные со лба назад, падали до плеч. Темные, почти черные глаза на бледном лице смотрели иронично и дерзко.
— Садитесь, товарищи, Андрей Николаевич, садитесь… — Кирилл пододвинул кресло отцу, мы присели на стулья. Стало очень тихо. Кирилл молча смотрел на нас.
— Может, расскажете ребятам о своей работе… — нерешительно попросил отец.
Кирилл пожал плечами.
— Не обижайтесь, но… ведь никто из вас ничего не поймет? Вы мне представьте их, Андрей Николаевич. Кто из них ваш сын?
— Пожалуй, не поймем. Мне в Новосибирском академгородке рассказывали, что, когда Кирилл Дроздов защищал кандидатскую, один академик сказал, что в этом переполненном учеными конференц-зале, кроме самого Кирилла и этого академика, может, только трое-четверо ион я л и, о чем говорил Кирилл. Что-то совсем новое, непохожее — в алгебре. Бо-ольшой шаг вперед в науке. А когда его диссертация космонавтике послужила, получил и Ленинскую премию.
— Да что говорить, характер у него…
— Ложь насчет характера, — серьезно опроверг Кирилл, — был на зимовках — не конфликтовал. А здесь? Со всеми отличные отношения. Так кто из троих ваш сын?
— Угадайте.
— Этот?
Кирилл, к моему великому возмущению, указал на Женю. Все рассмеялись. Отец представил нас, подчеркнув, что Женя — выдающийся автомобилист-гонщик, а я мастер фигурного катания.
Об Алеше добродушно сообщил, что он хороший пекарь. Виталий был дома — готовил опару. И хорошо, что его не было: как его представлять? Не подонок же? Бывший студент? Уголовник?
— То-то мне знакомо твое лицо, — сказал Кирилл, — я видел тебя по телевидению. Конечно же, Андрей Болдырев… В паре с девочкой. Марина…
— Марина Шалая.
— Да. Помню. Чудесная девчушка. И как это ты смог бросить спорт после такого-то успеха? Ну, а математикой никогда не увлекался?
— Н-нет, учился по математике на одни четверки. Вот кто у нас математикой увлекается — Алеша.
— Да, это у Алеши хобби! — подтвердил Женя.
— Да бросьте, ребята! — смутился Алеша.
— Помолчи, все равно скажу. — Он — прирожденный математик, может, гений, которому не дали проявиться. Вам дали, а ему не дали, понимаете?
— Нет.
— Андрюша!
— Алеша, помолчи! Он занимается математикой наедине, как пишут стихи. Ведь я просто преклоняюсь перед ним. Прежде всего за то, что он — личность. Он же умеет противостоять любому плохому влиянию. Когда он был маленький и жил с родителями, окружение могло влиять только плохо… Нелегко учиться, когда у тебя болит голова от побоев, когда ты голоден, когда не хватает просто ласки, душевного тепла. Каждый вечер пьянка, брань, побои… И в таких условиях сохранить душу. Алеша привык стесняться людей, которые его всегда недооценивали, вот он и молчит при них. Но при мне он не молчит. И сколько же глубоких мыслей я от него слышал. Вот он сидит с нами, стесняясь: «всего лишь пекарь»! Всего лишь, хотя без хлеба никто из нас жить не сможет. Не знаю, в чем проявится талант Алеши — в математике или в чем другом, может, и в хлебопечении или доброте, но Алексей найдет себя. Вот так-то!
