Нина Федорова - Уйти по воде
Ей было тяжело сидеть со всеми за столом и болтать о пустяках, она больше молчала, но это нужно было делать так, чтобы никто не догадался, почему она молчит, почему не смотрит телевизор вместе со всеми От праздных разговоров – она чувствовала – уходит по капельке великая эта радость, поэтому Катя быстрей бежала в свою комнату и закрывала дверь, чтобы остаться одной со своей радостью, чтобы радость эта не пролилась зря.
Теперь она искренне не понимала, зачем читать книги, зачем увлекаться этим вымыслом, придуманными мирами и людьми, когда есть Бог? Зачем вкусно есть, долго спать, смотреть телевизор, ходить в университет, получать образование, когда это все так отвлекает от главного?
Она молилась:
– Господи, дай мне сейчас умереть! Я хочу остаться в таком состоянии навсегда, я не хочу ничего больше, мне ничего не нужно, кроме Тебя и этой огромной Твоей любви! Я теперь понимаю, что такое «вечная литургия», это такое счастье – если литургия будет длиться всегда, если можно славить Тебя вечно, никуда не уходить от этой радости
Она слышала где-то (может, отец Митрофан говорил), что Бог забирает человека в лучший момент его жизни, его развития, когда видно, что человек уже не сможет стать лучше, тогда Бог забирает его душу Разве могло ей быть лучше? Почему Бог не забирал ее?
Так хотелось, чтобы осталась только душа, чтобы мешающее ей, ненужное тело умерло, и освобожденная душа взлетела к Богу, Которого она будет славить вечно.
Но Бог не забирал ее душу, несмотря на молитвы Она должна была жить, есть, спать, ходить в университет, болтать о чем-то незначительном, слушать лекции, чувствовать запах сигарет, вариться в кипящем котле университетской жизни, недоумевая – зачем это все? Почему Ты не заберешь меня, Господи?
И, замирая, ждала ответа – может быть, все-таки, прямо сейчас?
V
Она очнулась в каком-то кошмаре, почему-то тут же вспомнила рассказы о возвращении души в тело – об отвращении, тяжести и тошноте, которые испытывали при этом люди. Ей было плохо, как-то мутно, Катя не помнила даже, что случилось – в коридоре она упала вроде бы, дальше все терялось, даже какой сейчас день недели, она вспомнила с трудом Мама сказала, что это тяжелое отравление или кишечный грипп, по крайней мере похоже на то, а вообще ничего не понятно, лучше лежать и поправляться.
Она лежала Ей было очень плохо физически, грубая плоть взяла свое, как будто мстила за забвение и пренебрежение, теперь Катя была раба плоти, теперь душа ее подчинялась и – молчала.
Радость куда-то ушла Нет, отголоски ее еще жили в душе, но она просачивалась, протекала, Катя не могла это остановить – не было сил, в отчаянии она наблюдала, как сдувается понемногу полная счастья душа, превращается в клочок, маленькую сморщенную тряпочку, лопнувший воздушный шарик.
Она пыталась молиться, но молиться получалось плохо, плоть, которой она так пренебрегала, оказалась тоже важна – было плохо плоти, было плохо и душе, легкости, каких-то воздушных пузырьков, которые наполняли ее всю Светлую неделю, больше не осталось.
Катя проболела почти три недели, лежа без мыслей, без эмоций, в тумане и бреду. Несколько раз поднималась высокая температура, которую никак нельзя было сбить, мама растирала ее спиртом: оказалось, что у нее еще и непонятно откуда взявшееся воспаление легких.
Когда ей разрешили выходить на улицу, она первым делом пошла в храм на всенощную Она еще надеялась что-то вернуть: раз молитвы не помогали, надо прийти туда, на место Встречи Но, как и с молитвой, – ничего не вышло Царские врата были уже закрыты – как будто захлопнулись двери в рай, и только подсвеченные, как обычно, до Вознесения, красные буквы X. В. еще горели, как горькое напоминание о том, что было и не вернется.
Душу, с треском лопнувшую, уже нельзя было починить. Радость не приходила Всенощная, долгая, с длинным чтением канона, с песнопениями, с помазанием, была привычной и снова скучной. Не получалось вновь славословить от полноты души – Катя автоматически повторяла знакомые слова молитв, но ничего не отзывалось в ней, все было мертво.
Она вспомнила рассказ о преподобном Серафиме и Мотовилове, о том, как Мотовилов был наказан, нет – сам просто не вынес испытания Благодатью, которой не заслуживал, Катя, видимо, тоже не вынесла, грешная плоть предала ее, Бог послал ей эту болезнь, потому что она не заслужила радости, не смогла ее сохранить Пусть так получилось само собой, но она недостаточно защищалась, она жила в суете, недостаточно, видимо, блюла себя, чтобы не повредить плоду, – произошел выкидыш, душа лопнула, и она потеряла все
Чем дальше отходила она от Пасхи, тем непонятней и болезненней ей казалось все, что с ней тогда произошло Оно было чем-то нереальным, эфемерным и даже неправильным: слишком много эмоций, восторгов и слез, слишком все было тонко, напряженно, даже болезненно Восторги, умиления – разве это правильно? Во всех православных книжках писали, что это дурной знак, когда испытываешь какие-то «состояния». Что если это не Благодать была, а выдуманный ею экстаз? Бог вовремя отрезвил ее, послал ей болезнь, чтобы она не возносилась, не впала в духовную прелесть Да и вообще стало ясно – выкидыш в любом случае был бы неизбежен, невозможно было долго жить так, как она жила, невозможно было выжить в мире с беременной душой, такое просто не выживает здесь, в этом мире, в этом воздухе. Нельзя не есть, не пить, ни с кем не общаться, на земле надо жить – приходится жить, а жизнь груба, конкретна, материальна, и все эти «состояния» – не для земли, а для неба.
Она чувствовала безмерную усталость и какое-то невнятное отчаяние. Ей вдруг стало все равно Смысла теперь уже не было ни в чем – и этот путь тоже был пройден, он кончился тупиком.
Катя смотрела по сторонам – а как тогда остальные, как они со всем этим живут? Как они могут совмещать – все эти люди, огромная толпа, те, кто приходят в храм каждое воскресенье: семейные, пенсионеры, холостые, молодые, зрелые? Не задаются этими вопросами? Не чувствуют, что беременная душа тут не выживает? Исполняют букву закона и мучаются, утешая себя тем, что идут по правильному пути?
Вот родители, например: службы, молитвы, им вроде и не тяжело, им как будто нравится и в то же время они могут жить этой жизнью, обычной, мирской, с телевизором, книгами, праздными разговорами. Как им это удавалось?
Катя могла бы жить так же, как родители, но перспектива снова читать два раза в день молитвы, стоять на службах, исповедоваться, «нудить» Царство Небесное – теперь уже без пламенеющей души, без любви к Богу – вгоняла ее в тоску, к тому же ей казалось, что бессмысленно так жить, даже кощунственно, ради чего это всё? Только чтобы исполнить то, что «нужно», «положено» для спасения? Из страха оказаться не в Царствии Небесном? А какой смысл тогда оказаться там, какой смысл в «спасении», если оно станет тяготить, если вечная литургия не в радость, если так и не научишься славословить и будет тянуть в праздность, осуждение, пороки?
Она чувствовала себя страшно разбитой и усталой. Она старалась задвинуть подальше все эти мучительные вопросы, не решать их, забыть о них, тянуть опять кое-как привычную лямку со службами и молитвами – сейчас у нее, измотанной и опутошенной, не осталось сил разбираться в чем-то сложном, но впрягаться в знакомые до ужаса, привычные «обязанности христианки» было чуть ли не физически больно. Да, она знала, конечно, что всегда так – сначала «призывающая Благодать» и радость, а потом работа – молитвы и посты, Бог поддерживает поначалу, а потом отпускает в самостоятельное плаванье, но она так устала за десять лет от этого плаванья, от этих вечных понуждений, что возвращение в прежнее состояние казалось кошмаром
Она немного отвлеклась на сессию, надо было срочно все догонять, много пропустила из-за болезни, но надвигающееся лето пугало ее – праздностью, которая неизбежно позволит вылезти наружу всем мучительным мыслям, прятавшимся в глубине ее души
«Что мне делать?» – спрашивала Катя куда-то в никуда, но ответ не приходил
Неделя о Фоме
І
Они вернулись с юга в пыльную августовскую Москву, с поезда их встречал один из приходских друзей, и Катя, сидя в чужой машине и глядя в окно, с непривычки поражалась – какая же Москва гигантская! После жизни в маленьком городке у моря, где они отдыхали до середины августа, она успела отвыкнуть от широких улиц и высоких домов, но радости возвращения не чувствовала – ей не хотелось уезжать оттуда, из затерянного между горами и морем мира. Там было так хорошо и спокойно, и уже на вокзале, куда по горной опасной дороге доставил их усатый мрачный таксист, она знала, что прощается не только с узкими улочками, маленькими домами и морским ветром, она прощалась как будто со всей своей прошлой жизнью Никогда уже не будет так, как прежде, – вот что она чувствовала, вспомнив вдруг Наташу Ростову и Николая, возвращавшихся домой после святочных гуляний, тогда Наташа тоже сказала брату – никогда не будет уже так, как прежде, – потому что предчувствовала беду
