Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь
Попойка продолжалась три дня, — на столько хватило мелочевки, которая еще имела право хождения в виде разменной монеты. Надо сказать, что я не слишком нажимал на спиртное, больше подливал «друзьям» и соседям, удовлетворяясь видом их пьяных рож. Поэтому выход из недолгого запоя оказался более–менее сносным. Сняв с книжки восемьдесят тысяч, я поехал на базар, разведать обстановку. Каково же было удивление и разочарование, когда узнал, что за короткое время ребята чуть ли не удвоили свои капиталы. Оказывается, пока я обезумевшей под прицельным «кремлевским» огнем антилопой метался по магазинам с единственной мыслью любой ценой пристроить свое состояние, они продолжали спокойно покупать старые деньги у населения по коэффициенту ноль восемь. То есть, за старую тысячу давали восемьсот рублей. Набрав несколько миллионов, они неторопливо направлялись к ближайшей сберкассе, отзывали из очереди пенсионеров, домохозяек или просто алкашей с паспортами, но с паршивой сотней рублей в кармане, раздавали каждому по сто тысяч и после сдачи ими и простановке в их паспортах печати о приеме денег, заплатив по тысяче рублей за услуги, снова шли на рынок. Клиентов, желающих продать старые купюры и клиентов, готовых за штуку измарать свой паспорт, было навалом как с одной, так и с другой стороны. Мало того, любая кассирша из любого сбербанка меняла бабки, не требуя никакого паспорта. Брось на лапу по две штуки с сотни тысяч и волоки хоть сто миллионов. Вся эта карусель вертелась потому, что наши государственные мужи, отцы–радетели, «… решили пойти навстречу горячо любимому народу и продлить сроки обмена денег еще на месяц». Вот уж клоуны так клоуны. Дети Карандаша. Ни одно государство в мире не решится продлевать жизнь растоптанному им же, униженному, умирающему народу, хотя бы потому, чтобы не видеть предсмертных судорог. Садисты мы, дикие звери, что ли?..
— Вот так–то, писатель, с лимона сто восемьдесят тысяч навара. Чистыми, — пошлепал меня по щеке Аркаша. — А в начале бума коэффициент был вообще ноль пять, пополам. Одного не пойму, зачем ты сюда ходишь? Сидел бы за письменным столом и марал бы бумагу. Глядишь, когда–нибудь стал бы знаменитым. Впрочем, горбатого могила исправит, продолжай бухать дальше.
С сожаленьем, почмокав губами, Аркаша отвалил от меня ленивой походкой уверенного в себе джентльмена удачи. Я забыл сказать, что в ленинском райотделе, не найдя при шмоне ни золота, ни долларов, ребят отпустили по домам, оштрафовав каждого на десять тысяч за противозаконные таблички на груди, предупредив, что в следующий раз «червонцем» они не отделаются. Но как такового закона, запрещающего скупать у населения ценности, не было. Это понимали и сами менты. Так что угрозы больше походили на шлепок по заднице в домашних условиях.
— Рожденный пить — летать не может, — угрюмо бросил я вслед Аркаше, имея в виду себя.
Данко не оказалось на месте. Я закурил. После услышанного работать не было ни малейшего желания. На чем, собственно, крутиться, на восьмидесяти тысячах? Если ребята узнают, какая сумма оттопыривает карман, они просто засмеют. Сколько можно поддерживать, сочувствовать нерадивому человеку. Я потерянно прошелся от главного прохода до угла на базарной площади. Постояв немного, повернул назад. И вдруг заметил, что возле дверей рыбного магазина торчит Жан Луи Папен с табличкой на груди. Ваучеристы никогда не нарушали неписаный закон. Этот участок застолблен нами. Папену здесь делать нечего. Пусть идет вглубь базарной площади и промышляет там. С такими мыслями я направился к нему, но он опередил, тронувшись навстречу:
— Тебя не было, у Данко тетка заболела в Краснодарском крае. Думаю, дай постою, глядишь, что поймаю. Аркаша, вроде, не против, — зачастил Папен. Одному стоять опасно. Вчера двое пьяных громил едва ему в челюсть не заехали. Но раз ты пришел…
— Работай, — сменил я гнев на милость. Доводы Папен привел убедительные. — Только цену не завышай, у нас здесь свой микроклимат.
— Да что ты! Я наоборот стараюсь уломать подешевле.
— Ну–ну, — усмехнулся я.
— О, ты слышал о приколе в сбербанке на Нариманова?
— Нет.
— Представляешь, один цыган привез целый мешок сотенных. Это было в первый день обмена. Толпа как на Ходынском поле во время авиаспортивного праздника, — до прихода на базар, Папен работал начальником цеха на одном из военных заводов. По роду деятельности приходилось часто летать в Москву, поэтому я принял сравнение без недоверия. — Да, цыган попытался пробиться вне очереди. Естественно, ему свернули нос. Тогда он привязал мешок к заднему бамперу, как дал мимо сбербанка на своих «жигулях». Сзади хвост из стольников выше высоковольтных проводов. Говорят, до сих пор крыши обклеены.
Подошел Аркаша.
— В городе, слышал, старика задавили. А сколько их в больнице с инфарктами. Последние копейки люди несли, — дополнил он рассказ Папена. — Разве нельзя было сразу объявить, что обмен продляется еще на месяц? Страна идиотов.
— Они хотели отсечь кавказские и азиатские мафии. Читал про фальшивые «авизо»? — повернулся к нему Папен.
— Кому нужно, тот давно обменял, — сердито отрезал Аркаша. — И обменяет. Из Армении, из Грузии до сих пор чемоданы волокут, багажники не закрываются. Пока мы только их да хохлов обслуживаем. Еще цветочки, скоро Казахстан с Узбекистаном подключатся, Молдавия. Все страны, которые ввели национальную валюту.
— Да, братцы, работы нам по горло, — поддержал Папен. — Я своей намекнул, чтобы она не отирала задом стены в квартире, а шла сюда на помощь.
— Ты скоро всю семью пригонишь, — беззлобно ощерился Аркаша. — Я бы тоже пригнал свою бабу, но ее и пряником не заманишь. Стесняется.
Я натянуто улыбнулся. Хотел подколоть, мол, колбасу с колбасного таскать не стесняется, но промолчал. Вспомнил некстати, что первым нарушил базарный закон, приведя соседа. Слава Богу, что избавился от него. Больше двух месяцев ощущал себя почти трезвым человеком, иначе бы вообще не просыхал. Папену хорошо, у него семья. Мне помогать некому. Людмиле до лампочки, старшая дочь Юля по телефону обрадовала тем, что ходит беременная. Значит, скоро стану дедушкой. Остальных детей не видел сто лет. Как там Наташка с Сережкой, какими стали! Наташке уже шестнадцать, Сережке скоро пятнадцать. Но я дал слово никогда не появляться на пороге их дома, потому что бывшая супруга вновь вышла замуж. Дай им Бог здоровья и удачи. Аленка далеко, с бабушкой в Ставропольском крае. Тоже одиннадцатый год…
Стряхнув грустные мысли, я отошел от ребят, и поплелся на свое, пока не занятое место. Рассуждения Папена и Аркаши о том, что работы непочатый край, немного взбодрили. И, правда, не успел прицепить табличку к отвороту пальто, как подкатил первый клиент. Это был высокий подполковник в помятой шинели, в голубых петличках серебряные крылышки. Летчик. Скорее всего, воевал в Афганистане. Слишком молод для большого чина.
— Старые бабки берешь? — нависая надо мной гранитной глыбой, спросил он.
— Беру.
— Почем?
— Один к восьми.
— А мне сказали, что можно сдать к девяти.
— Я такого не слышал. Мы берем к восьми, — развел я руками.
В голове пронеслось, что кто–то из ваучеристрв начал повышать ставки. — Сколько у тебя?
— Полтора миллиона. В отпуске прочухался, а теперь бегаю. У родственников штампы в паспортах стоят. Даже у тещи, не говоря уже о жене. Друзья, сослуживцы тоже отметились. Короче, осечка. Ну, так как мы договоримся?
— А у солдат? — забыл я о своей службе в армии.
— У солдат паспортов не бывает. Денег таких тоже.
— Прошу прощения, запамятовал. Если хотите по коэффициенту ноль восемь, я помогу вам скинуться. Сто тысяч куплю сразу, остальное возьмут ребята.
— Согласен, все равно деваться некуда. Где будем рассчитываться?
— В магазине, — кивнул я на раскрытые двери.
Выкупив сто тысяч рублей, я поспешил к Аркаше.
— Возьмешь лимон четыреста? По ноль девять.
— Если бы лимона три, хотя бы, то возьму, — замялся тот. — А лимон четыреста по ноль восемьдесят пять. Потолок.
— Лады. Если Папен не согласится, я подгоню клиента к тебе.
— Он и по ноль девяносто пять перехватит. Что ты, Папена не знаешь? Ты его не приучай.
— Но я не хочу упускать клиента.
— Где он? Давай сам договорюсь.
Вот хитрый еврей, прямо чувствует, что здесь что–то не так. Нюх как у хорошей собаки. Отмахнувшись, я рванул к Папену.
— По ноль девять, лимон четыреста. Берешь?
— Беру.
— Отстегивай бабки.
Пока тот перебирал купюры, я мысленно подсчитывал навар, одновременно думая о том, что Аркаша оказался прав. Вот кто поднимает ставки, загребая все подряд. Конкуренция здесь бессмысленна. Раздавит. Единственный выход, сыграть, как сейчас, на перекидах. Иначе дело труба.
