Армандо Салинас - За годом год
После ужина, когда хозяин уходил домой, оба продавца, если они не очень уставали в тот день, отправлялись погулять по кварталу.
Рамон был замкнутым, неразговорчивым человеком. Излюбленным его занятием было забраться в таверну на улице Леон и напиться там до бесчувствия.
— Неужели ты никогда не вспоминаешь родную деревню? — спрашивал он у Матиаса. — А я вот каждый день. В этом магазине я и солнца не вижу. Ты по крайней мере хоть разносишь заказы.
Изредка и Матиас испытывал тоску по родным краям. Вспоминал улицы, по которым гулял зимний ветер, низкий очаг и тюфяк, набитый маисовой соломой. Воскресные танцы на площади, беседы с девушками в темноте.
Но тоска его длилась недолго. Несмотря на тяжелый труд, он чувствовал себя теперь городским человеком. Образ родной деревни постепенно стирался в памяти, Матиас стал забывать даже имена односельчан. Его влекли к себе кафе, которые не закрывались всю ночь напролет, танцы в окрестностях города, проститутки.
— Ну что, пойдем сегодня поглядим на шлюх?
— Пойдем, — соглашался Рамон.
Они приходили на площадь Антона Мартина. Закурив, начинали глазеть на проституток в окнах Сарагосского бара.
— Вот эта хороша, да? — показывал Рамон на одну из женщин, ожидавших у стойки.
— Еще как хороша.
— Но такая штучка отхватит три дуро да еще за постель отдельно. Всего не меньше пяти дуро. И все за минутку. Лучше положить пять дуро под ботинок и полюбоваться этой бабой, а потом поднял ногу — и деньги целехоньки.
— Вон эту зовут Анхела, я ее знаю. Иногда она приходит к нам в магазин за покупками.
— Я тоже ее припоминаю.
Несколько дней спустя, прихватив накопленные чаевые, Матиас отправился в Сарагосский бар, чтобы поразвлечься с приглянувшейся ему проституткой. До этих пор он не знал женщин.
За год пребывания в магазине Матиас сделался совсем другим человеком. Купил синий костюм и белую сорочку. В свободные воскресенья, облачившись в свой новый костюм, он отправлялся на танцы вместе с другими продавцами бакалейных лавок и соседних магазинов. Матиаса стали тяготить однообразный труд и сверхурочная работа. Порой он цапался с хозяином.
— Почему тебе не поискать другого места? — как-то сказала ему молоденькая прислуга, делавшая покупки в их магазине. Он уже несколько раз гулял с ней.
— Если бы найти что-нибудь получше… — протянул Матиас.
— Хочешь, я могу поговорить с моим хозяином, он занимает большой пост в Трамвайной компании.
— Если найдешь мне хорошую работу, женюсь на тебе, — пошутил Матиас.
Вскоре он сделался вагоновожатым и стал постоянно гулять с помогшей ему девушкой. Он быстро привязался к ней, и они поженились. А через год у них родился Хоакин.
В Эскориале священник с семинаристами сошли с поезда. В Вильяльбе железнодорожный жандарм попросил пассажиров предъявить документы.
— Никак не найду, — забеспокоился отец девушки.
— Какой ты растяпа, не иначе как потерял, — вспылила жена.
— Причем тут рассеянность? — пожал плечами жандарм.
Девушка встала на сиденье и принялась рыться в чемоданах, которые лежали на полке.
— Вот они! — вдруг сказала она. Когда она усаживалась на место, у нее приподнялась юбка.
— Прикройся, дочка, — цыкнула мать.
Девушка покраснела. Она была без чулок.
Матиас накинулся на Лусио с расспросами о деревенских делах. Все сидели за большим столом в ожидании ужина. Мария внимательно прислушивалась к разговору, хлопоча и накрывая на стол.
— Что сегодня на ужин? — спросил Матиас.
— Картофельное пюре с рыбой.
— Подавай скорей, Лусио небось здорово проголодался.
— Я перекусил в поезде колбасой с хлебом, — ответил Лусио.
— Ну, как там все?
— Хорошо. Старик сейчас, наверное, косит. Немного пошумел, когда я уезжал.
— А как живут те, кого я знал?
— Хуана, сына дядюшки Эулохио, убили при взятии Овьедо. А ты помнишь дона Эмилио, священника? Такой боевой был, вел себя, как настоящий храбрец. Как только узнал о восстании[10], тут же собрал всех нас в церкви. А после, как мы захватили аюнтамиенто, пошел с нами па фронт.
Хоакин молча смотрел в окно, выходившее во двор.
— Я заработал сержантские нашивки. Здорово было на войне.
Слушая рассказы двоюродного брата, Матиас вспоминал старые времена.
— Да, здорово ты Лоле подсуропил, — смеялся Лусио. — Мужа ее расстреляли как красного. Никто толком не знал, откуда и кто он, этот Франсиско, ну, считался леваком, а на поверку оказался сенетистом[11].
— А что теперь делает Лола?
— Не знаю. Уехала из деревни с детьми.
Хоакин посмотрел дяде в лицо.
— Здесь тоже такое происходит. Отца моего друга Антона приговорили к смертной казни. Его выдал привратник.
— Антона? Из третьего подъезда? — спросила Мария.
— Да, вчера узнал.
Беседа на минуту угасла.
— Послушай, Лусио, — сказал вдруг Матиас. — А ты не мог бы за меня замолвить словечко перед этим генералом, к которому у тебя рекомендательное письмо?
— Если будет повод, попытаюсь.
— Можешь рассказать ему про меня, — настаивал Матиас. — Я никуда не лез, спокойно делал свое дело. Не был ни за, ни против националистов. Я даже не знал имени Франко. И в политике ничего не петрил. А когда еще до войны ко мне приставали, чтобы я вступал в левые организации, я всегда отказывался. Только когда началось восстание, мне пришлось отметиться в Народном доме и пойти копать окопы. Ну, в чем тут моя вина?
Лусио пожал плечами.
— Я делал только то, что мне приказывали, и все, — продолжал Матиас.
— Но ты все же отмечался в Народном доме.
— Да, — протянул Матиас, словно оправдываясь.
Мария ушла на кухню мыть посуду. Трое мужчин продолжали вести беседу в столовой. Раздался стук в дверь, и вошла квартирантка.
— Добрый вечер, — поздоровалась Антония, проходя мимо мужчин к себе в комнату.
— Это одна из наших жиличек, я тебе уже говорил о ней, — заметил Матиас.
— Да.
— Ты только пойми меня.
— Посмотрим, что можно будет сделать, Матиас. Я понимаю твое положение, да потом мы как-никак одной крови. Чего доброго, могло и со мной приключиться такое, но я попал в другой лагерь.
Матиас улыбнулся, казалось, он немного успокоился. Хоакин лег спать, а двоюродные братья еще долго разговаривали.
— Дела у нас в семье неважные. Мария говорит, что сыта мной по горло, да и мне она надоела. А теперь, знаешь ли, стала пить.
— И ты позволяешь?!
— Я уж все перепробовал и бил ее не раз.
— Женщина должна слушаться. Иначе в доме ад, — сказал Лусио.
Они немного помолчали. Матиас снова завел свое:
— Когда пойдешь к генералу, замолви за меня словечко.
— Ладно, у меня очень хорошее рекомендательное письмо. Отличное письмо. Уверен, место служителя мне обеспечено. Дон Эмилио говорит, что его двоюродный брат обязательно станет министром.
* * *
Солнце пряталось за горы. Лишь одинокие красные лучи пламенели на неприступных вершинах горного кряжа. Свежий ветер поднимал пыль на шоссе.
Трое парней сидели вокруг небольшого костра и смотрели на Малыша. Главарь стоя говорил. Лукас полулежа внимательно слушал. Хуан неторопливо грыз прутик. Педро глубоко засунул руки в карманы брюк.
Малыш, опустив руки в карманы куртки и подняв воротник, повторял:
— Кому не нравится план, говорите сейчас же.
Никто из группы не возразил ни слова. Все молчали.
Кругом стояла могильная тишина. Лишь время от времени шумел ветер да раздавался писк пролетавшей пичужки.
— Очень хорошо, — продолжал Малыш. — Если вы считаете, что можно сделать лучше, говорите сейчас же. Потом возражения не принимаются.
Солнце зашло. Стайка птиц вспорхнула с дерева и перелетела на другую сторону шоссе.
Четверо молодых людей молча смотрели на долину и шоссе. Изредка к Холму львов поднимались грузовики. Они появлялись из-за крутого поворота дороги.
— Этот? — спросил один из парней у Лукаса.
— Нет, не этот. Наш большой «форд».
В долине, куда спускалось шоссе, мерцали огоньки селений.
— Вон там Гуадаррама, — сказал Малыш, указывая рукой на одно из селений.
— А чего в ней особенного?
— Да такая же, как и все остальные, красивая.
— А мне больше нравится Серседилья. В Серседилье можно купаться, — сказал Хуан.
— Гуадаррама недурное местечко, там есть таверна с отличным вином. Я с Долорес не раз в ней обедал.
— А потом резвились в сосняке, да?
— Ну, это само собой. Время от времени подышать озончиком полезно, — ответил ему в тон Малыш.
Педро вытащил руки из карманов и стал греть их над костром. Потом медленно поднялся.
— Надо потушить огонь, нас могут заметить гвардейцы.
