Джефф Дайер - Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси
— Не Будда ли учил принимать все, что кладут тебе в чашу для подаяния? — вопросил Бен.
— Золотые слова!
Охваченные внезапным вдохновением, они чокнулись чашами для подаяния и пригубили божественный напиток — пригубили в том смысле, что выпили его залпом. Хотя, как выразился Джефф, беллини был и вправду сильно освежающим напитком, бороться с удушающей жарой не получалось. В атмосфере было что-то маниакальное. Атман закрыл глаза и отдался звуковому ряду, гулу голосов, пандемониуму разговоров и смеха, замечаний и вопросов на разных языках, хлопков шампанского, звона бокалов, шуток и веселья, брызгами разлетавшихся повсюду. Этот саундтрек можно было бы занести в фонотеку с пометкой «Толпа народа хорошо проводит время». И послать эту запись в какую-нибудь отдаленную часть Солнечной системы в качестве звуковой иллюстрации к понятию «общественно-развлекательная жизнь землян» — ну, или хотя бы «даровые возлияния на высшем уровне». Джефф открыл глаза. Перед ним расстилался Большой канал. Словно ты проснулся и понял, что оказался во сне, куда более чудесном, чем все, что видел, пока спал. Что за город, что за удивительное, прекрасное место! Кто-то похлопал его по плечу. Он обернулся.
Это была она, Лора. Та же самая женщина, но в другом платье.
Ну конечно в другом. Что за пиршество для глаз — лицо, волосы и платье с маленьким желтым бейджиком, слова на которым были слишком малы, чтобы их можно было прочесть. Его счастье было столь велико, что он почувствовал себя свободным и уверенным.
— Вы меня нашли! Я же говорил, что так и будет.
— Разве это не вы должны были меня искать?
— Я быстро понял, что единственный способ преуспеть в этом деле — это прекратить все поиски и позволить вам найти меня. Хотя где-то внутри я никогда не переставал искать. Я и сейчас вас выглядывал — только не в той стороне.
Настало время поцеловать ее. В губы. Что он и сделал, не испытывая по этому поводу ни малейшего замешательства.
— Я рад, что нашел вас, — сказал он.
— Я тоже.
В такой близи он смог прочитать, что написано на ее бейджике: «Мое стоп-слово — ОЙ!!»[81]
— Как вы проводите время? Все отлично?
— Да, а вы?
— Должен признать, что все сложилось просто превосходно.
— Вы были в Джардини?
— Да. А интересно знать, когда там были вы?
— Я пришла около половины второго.
— А на мосту Академии вы были где-то в шесть?
— Да, кажется, примерно в это время. Почему вы не подошли?
— Вы с кем-то разговаривали. И к тому же не было времени соскочить с вапоретто. Я как раз сделал то интервью с Джулией Берман, и дело кончилось тем, что она накурила меня травой. Так что все вокруг было чуть странным. Я был немного не в своей тарелке.
— Вас накурили?
— В итоге я забыл добыть рисунок. Ох, это долгая история. Я рассказывал вам вчера о рисунке?
— Упоминали. Но интервью было важнее, разве нет?
— Не знаю, может быть. Не в этом дело. Я видел рисунок, который сделал с нее Морисон, но она мне его не отдала.
— И каков он?
Не нарочно ли он подвел беседу — конечно, бессознательно — к обнаженной женщине с расставленными ногами? Или в этом все же не было ничего бессознательного?
— На рисунке она. Ню. Лежит, глядя на рисующего ее Морисона.
— И? — Она приподняла брови.
— Взять его было бы бестактно.
— Это был хороший рисунок?
— Да, думаю, да. В нем есть глубина. На самом деле очень мощная работа.
— Вы же не собирались сейчас сказать что-то скучное про «мужской взгляд»?
— Как раз собирался, — парировал он, глядя на нее. — Вы это сказали специально, чтобы я на вас посмотрел?
А ничего другого он сейчас и не хотел — прекрасно сознавая, что это «сейчас» способно растянуться на «всегда». Смотреть на нее в этом красно-золотом платье. Смотреть на нее и представлять ее белье, ее наготу. Переключившись обратно в настоящее, он произнес:
— А вы? Что вы делали после? После моста Академии.
— Это уже больше похоже на допрос, чем на вопрос.
— В некотором роде это он и есть. Там тоже все подчинено желанию получить ответ. Так много всего о вас хочется знать. Например, что вы делали после моста Академии.
— Я пошла покупать очки. Мне понадобились солнечные очки.
Она порылась в сумке. «Фрейтаг», красный, за исключение пары деталей.
— Мне нравится ваша сумка, — сказал Джефф.
— Мне тоже. А знаете, что мне нравится в ней больше всего?
— Минутку… — Пока она копалась в сумке, он успел ее рассмотреть и даже мимоходом заглянуть внутрь. — То, что у нее есть молния? Без молнии ее красоте недоставало бы практичности.
— Высший балл!
— А вы думали, я скажу «она такая красная» или что-то вроде того?
— Нет. Я как раз не сомневалась, что вы скажете про молнию. Затем, собственно, и спросила — чтобы вы блеснули своей проницательностью. Есть у нее и еще одно достоинство — второе отделение. — Она показала. — И тоже, заметьте, на молнии.
— Миры внутри миров. За счет чего в ней можно меньше рыться.
— Меньше-то меньше, — согласилась она, продолжая рыться в сумке, — но вот чтобы совсем перестать — никак.
С этими словами она наконец извлекла на божий свет свои очки от солнца и тут же их надела. Очки были насекомообразными: в таких любая женщина похожа на Кейт Мосс или подружку английского футболиста[82]. Без сомнения, то был шедевр золотого века солнечных очков. Джефф видел через них ее глаза, а поверх — свое отражение на фоне венецианской архитектуры.
— Примерьте.
Он взял у нее очки и взглянул сквозь них на мир. В надвигающихся сумерках небо пылало странно и тревожно, как когда все затянуто облаками, на которые прямыми лучами светит солнце, превращая их в горящий черный занавес. Казалось, надвигается буря — буря золотисто-зеленого света.
— Фантастика, — сказал Джефф, возвращая очки. — Кстати о фантастике: что это за платье? То, вчера вечером, было изумительно, но это — самое прекрасное платье в мире. Даже на «Оскар» не стыдно надеть.
— По мне, так слишком короткое. Но все равно спасибо.
— Где вы его нашли?
— Ага, допрос возобновляется. Во Вьентьяне.
— Честно говоря, не знаю, где это.
— В Лаосе. — Она произнесла это с ударением на первый слог.
— Знаете, что мне в нем больше всего нравится?
— Что?
— Рукава.
— Их нет.
— В точку. — Они чокнулись бокалами.
— А как ваши журналистские усилия? — спросила она. — Вы нашли, что сказать?
— О Венеции нельзя сказать ничего такого, что уже не было сказано до тебя, — блеснул остроумием Джефф.
— Не исключая и этой сентенции, — еще остроумнее резюмировала она. Эта реплика позволила ему перевести дух, зато следующая добила окончательно:
— Так досталось ли вам хоть немного ризотто?
— Нет. Ни зернышка!
— Шутите.
— Нет, это вы шутите. Его же нет.
— Вы правы. Сейчас нет. Но я съела целую тонну.
— И где же его подавали? Неужели я так промахнулся! Я нахожу вас и узнаю, что лишился ризотто. Подтверждая его существование, вы подтверждаете и тот факт, что мы с ним разминулись.
— Простите. Я принесла дурные вести.
— И каким же оно было?
— Очень вкусным. Гороховым.
— Дьявол! Мое любимое. Там, наверное, ничего не осталось?
— Остатки убрали еще до того, как я вышла на террасу.
Джефф стоял как оглушенный.
— Я соболезную вашей потере. — Она легонько коснулась его рукава.
— Я рад своей находке.
В этих словах было столько неожиданного чувства, что беседа застопорилась. Наконец Лора спросила:
— А Джулия Берман? На что она похожа? Воплощенная фантазия какой-нибудь давно не юной дамы?
— Она была ужасно милой, но, честно говоря, я уже в том возрасте, когда даже в фантазиях о не самых юных дамах присутствуют дамы моложе меня.
— Неплохо сказано. И раз уж мы затронули эту тему, сколько вам лет? Примерно.
— Мне сорок… что-то вроде того.
Она посчитала на пальцах. Изобразила удивление, взглянула на него. В отчаянии пересчитала снова и уставилась на Джеффа с откровенным ужасом:
— Нет-нет. Не может быть.
— Очень смешно.
— Вы отлично выглядите… что-то вроде того. Для своего возраста.
— Я должен кое в чем признаться.
— В чем же?
Он наклонился и зловеще прошептал:
— Два дня назад… я впервые в жизни… — он сделал трагическую паузу, — покрасил волосы.
Она чуть не подавилась от смеха, так что ей пришлось выплюнуть беллини обратно в бокал.
— Ну, я кое-что подозревала… — сообщила она.
— Правда?
— Нет. Шучу. Выглядит превосходно, как будто нет никакой краски. Итак, вы накурились прямо на работе.
— Знаю. Мне ужасно неудобно. Кажется, я всех подвел. В том числе и себя. А вы?
