Иван Зорин - Роман в социальных сетях
«Зачем я пишу? — спрашивал в группе «Иннокентий Скородум». — Выразить, что я чувствую, невозможно. У искусства свои законы, и дело не в моем таланте. Тогда зачем?»
«У каждого свой долг перед обществом, — отвечал «Сидор Куляш». — А люди культуры обязаны нести правду».
«Какую еще правду! — садился на своего конька «Иннокентий Скородум». — У каждого она своя! Чем больше о чем-то шумят, тем это делается правдивее! А культура? Это всего лишь архив. Как в него попадают? Кто? Если жизнь — дурная канцелярия, то почему мы доверяем ее архиву? Почему относимся к нему с таким трепетом? Или застывшее время имеет для нас неотразимое обаяние? Музей как напоминание о вечности? Ее рукотворный, искусственный переулок?»
«История — это застывшая политика, — соглашался «Сидор Куляш». — А культура лишь часть истории. Но это и есть правда! Общая для всех, правда без местоимения, и другой правды на свете нет!»
Складывалось впечатление, что они были единомышленниками. Но отношения двоих для третьего всегда загадка, впрочем, как и для каждого из них.
«Один человек на свете, никто его не поймет», — убеждался Авдей Каллистратов, глядя на Сидора Куляш и узнавая в нем себя прежнего, когда писал про умерших знаменитостей, о которых ровным счетом ничего не знал, про дерзких шпионов, которые существовали лишь в его воображении, как и выползшие из-под пера инопланетяне. «А чем было удивить? — оправдывался он. — Как заставить читать свои книги? Что я знаю такого, что не знают другие?» Наблюдая за Сидором Куляшом, он думал, что тот прав — успех требует идти в ногу со временем, вынуждая не выходить из круга телевизионных ассоциаций. «Необходимо принимать все как есть, придерживаясь того же, что и все, — заключал он. — То есть надо быть Сидором Куляшом».
«Взять литературу, — написал он в группу, — в ней славят уже состоявшихся, уже известных, как и газеты, пишут лишь о президентах. А кто такие эти президенты? Откуда взялись? Чем отличаются от простых смертных?»
«Тем, что они президенты», — не заставил ждать с ответом «Сидор Куляш».
«Мир несправедлив, — вклинился «Олег Держикрач». — Но что это такое? Что он не отвечает нашим запросам? Нашим представлениям о добре? И почему он должен быть иным?»
Это понравилось «Модэсту Одинарову» и «Ульяне Гроховец», отметившимися целой гирляндой смайликов.
Вещая с интернетовской кафедры, Сидор Куляш часто рассуждал о силе слов, сравнивал ее с мощью невербального внушения, которому отдавал предпочтение:
«Не странно ли, что из одних и тех же слов можно составить два противоречащих друг другу утверждения? Не странно ли, что наряду с аргументами язык допускает и контраргументы? Не значит ли это, что существует лишь точка зрения? Наш взгляд, который заменяет нам правду?»
«Это значит всего лишь, что у слов своя ограниченная Вселенная, — снова подпел ему «Иннокентий Скородум». — Выход за нее сопряжен с риском выглядеть безумцем».
«И когда-нибудь нужно понять, что слова даны не для того, чтобы выражать мысли, а для того, чтобы их скрывать», — подумал при этом Авдей Каллистратов.
«Меня от вас тошнит! — оценила их дуэт «Дама с @». — Только ленту засоряют!»
«Бездельники, — поддержала «Зинаида Пчель». — Работать не хотят, вот и умничают».
Сидор Куляш был на короткой ноге с руководством, ценившим его журналистскую хватку. Он считался генератором идей, способным из всего извлекать выгоду, и благодаря этому числился на канале незаменимым.
— Жизнь сама подскажет, что взять, — забросив ногу на ногу, учил он. — Надо лишь пристально в нее вглядываться.
— По этой части у тебя талант, — соглашались с ним. — У тебя собачий нюх на нашу собачью жизнь.
Начальство явно выделяло Куляша из коллектива, и когда ему пришла мысль сделать репортаж о «Раскольникове», его выслушали за закрытой дверью.
— Из этого выйдет неплохой сюжет, — рассказал он историю киллера. — Тут и мораль, и триллер — народу понравится.
— В самом деле? Ну что же, займитесь этим.
И Сидор Куляш занялся. Он предложил «Раскольникову» переписку. «Заочное интервью», — пояснил он. Из группы «Раскольникова» уже исключили, так что сообщение для него Сидор Куляш оставил на всякий случай, авось зайдет. Кроме того, он поинтересовался, кто еще, как «Дама с @», вел с киллером личную переписку. Таковых не оказалось. Однако Сидор Куляш не отчаивался, собирая информацию, где только можно. Он разослал всем членам группы вопросы, среди которых были и такие:
1) Считаете ли вы, что подобные «Раскольникову» составляют необходимую часть рода человеческого? Заложена ли тяга убивать в их генетике, как первородный грех? Или она развивается под влиянием общества?
2) Исключение из виртуальной группы — символический жест, сродни гражданской казни. Не раскаиваетесь ли вы в содеянном? Будь вы присяжным в суде, смогли бы вы вынести «Раскольникову» смертельные приговор?
Сидор Куляш называл подобные опросы «зондажом общественного мнения».
«Олег Держикрач» ответил развернуто, подтверждая каждый пункт ссылками на учебники по психопатологии и экскурсами в историю. «Ульяна Гроховец» и «Иннокентий Скородум» ограничились односложными «да» и «нет», а «Зинаида Пчель» отделалась категоричным: «Идите к черту!»
«По-моему вы сильно рискуете, — написала «Дама с @. — Сначала вы предложили его исключить, теперь хотите на нем нажиться. Похоже, «Раскольников» человек ранимый, вдруг обидится? Смотрите, никакой администратор не запретит ему вас разыскать».
«Кому помешают десять минут славы?» — отшутился «Сидор Куляш».
«Какая слава у убийцы! — возмутилась «Аделаида». — Кто захочет его знать! И зачем ему известность?»
«Ой, только не надо этого, я вас умоляю! Каждый мечтает попасть на телевидение».
«Не любите вы людей, «Сидор Куляш». Презираете…»
«Почему? Люблю. Просто мама в детстве учила меня говорить правду».
«И быть храбрым», — гнула свое «Дама с @».
«На том стоим!»
Но в глубине Сидор Куляш испугался: «Сумасшедший же…» Он хотел даже отказаться от своей затеи, но, представив недоумение начальства, понял, что отступать некуда. «Прямо хоть пистолет покупай, — покрылся он потом. — И в подъезд заходи, да оглядывайся».
Раньше Сидор Куляш не задумывался о смерти. «О жизни надо думать, — отмахивался он. — А смерть сама о себе подумает». Но теперь эти слова показались ему пустыми и ничтожными, не способными ни утешить, ни защитить. «Надо бы в церковь, — промелькнуло у него. — Там же по этой части». Но потом вспомнил, что в церкви никогда не был, что всегда смеялся над ее рецептом спасения, и ему стало невыносимо грустно.
— Давай заведем детей, — обнял он жену, когда они, наконец, встретились в постели. — Мальчика и девочку.
— При условии, что рожать будешь ты, — отстранилась она. — Ну, дорогой, какие дети? Мы же договаривались сначала наладить жизнь.
— Да, договаривались…
Сидор Куляш вспомнил их разговор, состоявшийся вскоре после свадьбы, и подумал, что с тех пор прошли годы, проведенные ею среди банковского персонала, что, пробившись в его среднее звено, она метит теперь в топ-менеджеры.
«А директором все равно не станешь, — пробубнил он, слушая сонное посапывание. — Станешь старухой». Он вдруг вспомнил отца, променявшего его на бумажки — акции, векселя, облигации, которым отдавал все время, вместо того, чтобы проводить его с сыном, и подумал, что теперь банк отнимает у него любовь, точно положив ее на депозит. Сидор Куляш, не мигая, смотрел на спящую жену, и ему были ненавистны ее сплетни про сослуживцев, корпоративные посиделки и бесконечное обновление гардероба, которые входят в офисную жизнь. Раньше он ждал ее допоздна, не сомкнув глаз, но она возвращалась уставшая, чужая, быстро раздевалась и, едва клюнув в лоб, отворачивалась к стене. А он еще полночи глядел в темневший потолок и, глотая обиду, думал, что у нее своя жизнь, и единственный выход для него наладить свою.
«Почему каждый следующий муж хуже предыдущего, а каждая следующая жена — лучше? — поднявшись с постели, вынес он раз под утро тему для обсуждения. — Как после этого говорить о равенстве полов?»
Он подождал с час, но комментариев не последовало. И вдруг его охватил страх. ««Раскольников»! — вспомнил он. — Чертов репортаж! Может, и правда, зря связался? Но за что меня убивать? Это же работа. Такая же как у него».
Когда-то Сидор Куляш спал как убитый, а просыпался с трудом, будто возвращался с того света. Эта привычка дорого ему обходилась, а в юности едва не стоила ему диплома. Утреннюю лекцию в университете он обычно просыпал, но на последнем курсе ее часы выпали строгому профессору с острой, клинышком, бородкой. Он был «грозой студентов», которого на экзаменах боялись, как огня. Сидор дважды делал попытку получить в зачетку его подпись, и оба раза неудачно. «Невежество, — возвращал ее профессор, вздернутой бородкой указывая на дверь. — И как вы только к нам поступили». Предмет был профилирующим, и перед Сидором замаячило отчисление. Он долго подбирал слова, прежде чем пожаловаться отцу.
