Энтони Берджесс - Человек из Назарета
— С Римом? С Римом?! Рим не имеет к этому никакого отношения. Немедленно объявляй!
— Разумеется, я должен объявить о кончине великого. Но я не могу объявлять еще о чем-то до тех пор, пока мы не посоветуемся с Римом. Между тем, согласно временному указу покойного государя, я уполномочен передать правление в руки регентского совета, члены которого уже назначены, а ты и твои братья выдвинуты его номинальными главами.
От этих слов Архелай пришел в неописуемую ярость, но то была уже ярость бессилия.
Действительно, с Римом следовало посоветоваться, и я должен переместить вас во времени немного назад, дабы вы заглянули на совет, проходивший в личных покоях императора Августа. На этом совете божественная персона выдвинула план управления Палестиной в случае смерти Ирода, ожидавшейся со дня на день. Советник по делам Леванта, дородный муж по имени Сатурнин, заявил:
— Я согласен с божественным императором в том, что на нынешнем этапе развития мира Палестина имеет чрезвычайно малое стратегическое значение, но я тем не менее с определенностью порекомендовал бы установить в Иерусалиме римское присутствие.
— Пустая трата средств, Сатурнин, — возразил Август. — Толпа ссорящихся из-за пустяков евреев. У наших легионов есть куда более почетные задачи, чем усмирение евреев. Не будем нарушать преемственности. Эти евреи могут поносить семейство Ирода, но они знают, что семейство это, как таковое, происходит из их страны и придерживается их веры. Тирания потомков Ирода будет продолжаться, но евреи скорее смирятся с нею, нежели потерпят чужеземное правление, пусть даже эффективное и справедливое.
— Кого именно из тиранов корня Иродова имеет в виду божественное императорское величество, говоря о правителе? — спросил Сатурнин.
— Никого, — ответил Август. — Для управления всей этой территорией никто не годится. А если бы и был в действительности кто-то, кого можно было бы возвести на палестинский престол, он не удержался бы на троне. Братоубийственная история, дорогой Сатурнин. Нет, у меня другая идея. Принеси-ка карту, Валерий.
У Валерия, нервного юркого секретаря, карта была уже наготове. Он развернул ее на божественном императорском мраморном столе и закрепил по углам тяжелыми мраморными держателями.
— Взгляни сюда, Сатурнин, — сказал Август, указывая на карту. — Предлагаю поделить власть в провинции между четырьмя правителями. Верное обозначение этому будет, полагаю, тетрархия. Четыре тетрарха, и каждый из них потомок Ирода, которого скоро будут, хотя и давно пора, оплакивать.
— Оплакивать, Ваше божественное имперское величество?
— Он поддерживал порядок, любил Рим, понимал евреев. Но слушай дальше. Итурея и Трахонитида — звучит как болезнь, не правда ли? — переходят к Филиппу. Ирод Антипатр[56] правит Галилеей. Лисанию достается вот эта область — Авилинея. А Иудея переходит к Архелаю. Ты знаешь Архелая, Сатурнин?
— К несчастью, да. Вечно ухмыляется. Очень неуравновешенный. Итак, он получает Иудею.
— Временно, Сатурнин, временно! Давай хорошенько запомним это слово.
— Тетрархия в Палестине. Звучит впечатляюще.
Со дня смерти Ирода прошло около двух недель, когда эта новость дошла до Иосифа. Из Иудеи в Египет прибыл небольшой караван, и Иосиф поспешил на постоялый двор поговорить с приезжими. Один из них пересказал ему обстоятельства смерти Ирода с обычными для путешественников преувеличениями:
— Лопнул, как надутая лягушка. Живот его широко раскрылся, и почти весь дворец затопило тем, что у него оттуда вышло. Им пришлось запирать дворец, даже сады, пока они все это убирали и жгли тимьян, майоран и другие пахучие травы. Говорят, из его могилы до сих пор смрад идет.
— А кто теперь правит? — спросил Иосиф, еще не решаясь дать волю бурной радости, по случаю окончания их изгнания вполне уместной.
Он предчувствовал — все это обещает ему боль расставания с тем, что стало уже привычным и обиходным. Он должен будет вернуться к тому, что когда-то было понятным и естественным, но теперь стало почти совсем незнакомым.
— Разломили страну, как лепешку, на четыре части. Один в Иерусалиме, еще один в Трахонитиде — звучит, будто болезнь какая-то, правда? — третий в Галилее…
— А кто правит в Галилее?
— Ирод. Ирод Антипатр[57]. Это означает, думаю, что он своему отцу полная противоположность. Кажется, скромный и тихий паренек. Всего лишь ребенок, окруженный теми, кого называют регентами. Кстати, некоторые из них римляне. Как бы то ни было, он теперь царь Галилеи, еще один Ирод. А тебе, выходит, знакомы эти места?
— Да, знакомы, — ответил Иосиф.
— Место, от которого лучше держаться подальше, — заметил другой путешественник, — это Иерусалим. Правитель там совсем сумасшедший. Скор на поджоги и убийства.
Это была сущая правда. Архелай допустил ошибку — среди многих других ошибок, им допущенных, — когда во всеуслышание заявил, что он более велик, чем сам Бог, поскольку, мол, Бог есть только представление в головах людей, а он, Архелай, здесь во крови и плоти. Архелай настаивал, что его правление должно быть выше таких замшелых обычаев, как Закон Моисея. А что до Храма, который восстанавливал его отец, Ирод, так это пустое дорогостоящее суеверие. За одним небольшим проявлением тирании — слепой старик, ненароком сплюнувший на сандалии начальника царской стражи, был арестован и предан пыткам и казни без суда — последовало другое, когда однажды Архелай из своих носилок разглядел в проходившей мимо свадебной процессии четырнадцатилетнюю невесту и потребовал ее себе в качестве наложницы. В ответ на его воинов посыпались камни, а те пустили в ход мечи и дротики, под ударами которых падали не только мужчины, но и женщины и дети. В то время как Святое Семейство медленно брело по пустыне, в Иерусалиме шли массовые убийства и казни.
Однажды вечером, когда они отдыхали под пальмой, Иосиф сказал:
— Странно устроен человек. Теперь я скучаю по Египту. Особенно вечерами, как сейчас. Помнишь, что говорили израильтяне, когда Моисей вел их к свободе?
— Я не знаю Писания, — ответила Мария. — Я его никогда по-настоящему не читала. Да и не слушала тоже.
— Они говорили тогда: «Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук и чеснок»[58]. Вот о чем они думали — о луке, а не о свободе. А когда я думаю, что нас ждет в Назарете, то чем ближе мы к нему, тем сильнее у меня сжимается сердце. Сплетни. Насмешки. Может быть, страх. К этому времени все уже наслышаны…
— Все наслышаны о безумном царе и об удачном бегстве. — Мария разжевывала очень черствый хлеб, и потому ее речь была несколько невнятной. — Они еще не готовы к тому, чтобы…
— Поверить?
— Да, поверить. О нас будут думать как о семье, которая уехала в Египет, а потом вернулась домой.
По тихий, серьезный ребенок, казалось, прислушивался к тому, что происходило за двести миль отсюда, в Иерусалиме, где конница и пехота двенадцатого римского легиона восстанавливали порядок в провинции, впавшей в хаос из-за бездарного деспотического правления Архелая.
В Риме в это время Сатурнин почтительно говорил божественному Августу, что всегда считал Архелая неуравновешенным и неспособным управлять даже четвертой частью провинции. Август раздраженно с ним согласился и заявил, что есть только одно решение.
— Значит, Иудея переходит под прямое управление Рима, Ваше божественное имперское величество?
— Вопреки моей воле, Сатурнин, абсолютно вопреки моей воле. Это затраты, которых мне не перенести. Двенадцатый легион нам нужен в другом месте. Что касается управления, то пусть лучше наш наместник делает это из Кесарии — город отдаленный, в стороне от событий. Разумеется, время от времени необходима демонстрация силы в Иерусалиме. Вот как сейчас. Архелай глупец. Очень плохой штамм этого семейства. Согласись, я всегда так говорил, именно так.
— Как будет угодно Вашему божественному имперскому величеству, — ответил советник. Затем столь же почтительно: — Ваше величество хорошо знакомо с евреями.
— Я знаю, Сатурнин, что ты хорошо с ними знаком. Ты ожидаешь волнений, восстаний, роста того, что можно назвать националистическим фанатизмом, не так ли?
— Многое зависит от правителя.
— От прокуратора, Сатурнин, от прокуратора. Иудея вряд ли имеет столь важное значение, чтобы быть удостоенной чести иметь своего правителя. Поэтому мы должны выбрать прокуратора. Валерий, — обратился он к секретарю, — принеси тот список с именами кандидатов.
Секретарь принес список.
Возвращение Святого Семейства в Назарет не было неожиданным. Когда мать, отец и сын, смущенные, измученные долгим путешествием, появились в городе, жители встретили их объятиями и громкими приветствиями, а рабби Гомер громким голосом вознес молитву небесам: «Хвала Господу! Ибо те, которые были потеряны, найдены, и те, которые умерли, восстают пред нами вновь!» Иосиф подумал, что рабби заходит уж слишком далеко. Что касается остального, то все могло быть гораздо хуже. Елисеба, сгорбленная и жалующаяся на судьбу, но еще бодрая, оставалась все это время в их доме, поддерживая в нем порядок, так что вид он имел вполне жилой и вовсе не напоминал склеп, покрытый плесенью и пылью. Иаков с Иоанном продолжали работать в мастерской, но Иаков выдумал историю, что мастерская теперь принадлежит ему по праву, поскольку перед отъездом в Вифлеем Иосиф будто бы сказал ему: «Если я умру во время путешествия, все это останется тебе, хотя надеюсь, что ты позаботишься и о моей семье. Если же все мы умрем, то это принадлежит тебе и только тебе». А что такое смерть? — спрашивал Иаков. Это продолжительное отсутствие. Значит, Иосиф, его жена и их сын мертвы. Теперь Иосиф все поставил на свои места. Иаков уехал из Назарета, чтобы открыть собственную мастерскую. Каждый знал, откуда на это взялись деньги, но Иосиф не высказал недовольства по данному поводу. Он собирался пока обходиться помощью одного ученика. Придет время, и появится другой помощник — прямо в их семье, и он будет всегда рядом.
