Екатерина Шпиллер - Рома, прости! Жестокая история первой любви
Людмила Сергеевна, не торопясь, брела к нужной Тане станции. Таня отметила, как хорошо «упакована» Люся, как молодо она выглядит. А вот машину водить так и не стала, хотя от Алены Таня знала, что в семье Юлькиных родителей два авто…
Откровенно говоря, не очень-то хотелось встречаться нос к носу именно с Людмилой Сергеевной, ибо так случилось, что ей, Тане, бывшей учительнице, опять были известны тайны чужой семьи. Больше, чем надо. Чем хотелось…
Ведь, в отличии от Юльки и от ее мамы, Таня знает, почему и куда ушел Роман.
…Алена примчалась к ней, как договорились, рассказывать, «какое у нее счастье». Она сияла, как школьница, услышавшая первое признание, и хотя у Татьяны Николаевны от ее новости зашевелились на голове волосы, не улыбнуться и не поздравить такую счастливую Алену было просто невозможно. Надо было быть чуркой с глазами, шпалой, бревном на субботнике… Но тысячи вопросов вертелись на языке, а в душе творилось черт знает что! Ведь это все неправильно, неправедно! А собственно, почему? Что она, Татьяна Николаевна, может знать? Да и какое, в конце концов, ее дело, они все давно не ученики, они взрослые люди — пусть устраивают свою жизнь, как хотят.
— Давай по этому поводу выпьем чаю, — сказала Татьяна Николаевна. — Лишь бы все были счастливы.
Но все счастливы явно быть не могли. Алена потом еще забегала несколько раз, делилась с Таней своими радостными вестями: как им с Ромкой хорошо, как Сашка все понял и принял с достоинством, как они сейчас разменивают их квартиру… «А Юлька?» — осторожно спрашивала Таня. И Алена небрежно бросала:
— А, эта… как обычно: дурью мается, всех изводит, брата скоро в могилу сведет… Да, знаете, — оживлялась Алена, — я ведь с Верой Георгиевной так подружилась! Я к ним часто хожу, с бабкой помогаю. Я им обалденное лекарство достала и еще взрослые памперсы! Вера Георгиевна аж помолодела, посвежела. Меня «дочкой» зовет, — засмущалась Алена. — Я теперь ее совсем не сужу, она хорошая женщина, Татьяна Николаевна! Несчастная. А за ту историю так себя судит, уму непостижимо! Но ведь все же понятно: сын все-таки, а она его так безумно любит!..
Таня вполуха слушала эту болтовню, ее очень беспокоила Юлька. Эта девочка уже однажды ошпаренная, а «могучим мышонком» ее не назовешь. Что-то там происходит? Как она выдерживает?
— Алена, кстати! — перебивала Таня Аленин поток. — А Юлька в курсе, к кому ушел Ромка? Я что-то не поняла…
— Самое смешное, — заливается Алена, — что из этой семейки никто ничего не знает.
— Вы скрываете?
— Надо больно! Запросто бы сказали, если б кто спросил. Юлька молчит. Получает свои денежки…
— Какие денежки? Алена немного замялась:
— Тут… такая история… Только вам скажу, Татьяна Николаевна. Ромка решил начать новую жизнь во всем. Просил меня найти ему денежную работу, чтоб Юльку с Аськой прокормить… Вы ж знаете Юльку — ни черта делать не умеет и не желает. А Ромка не хочет висеть у меня на шее… Это он так говорит, а по мне, так пусть висит, моя шея выдержит! — и она расхохоталась. — Ну вот! А говоря откровенно, найти для него место не так-то просто. В нашей фирме, к примеру, народу по минимуму, каждый при своем деле, все ушлые, умелые… Это ж коммерция, а не эти его… микросхемы… Короче: мне проще давать ему пятьсот баксов в месяц на его бывшую семейку и на карманные расходы, чем найти работу для него.
Таня оторопела. Это еще предстояло переварить. Во оно какое, новое время! Хотя, если вдуматься, что такого? Если Алена может заработать хоть на троих, хоть на четверых и всем при этом хорошо… А вот всем ли?
— Так Юлька не знает, откуда деньги?
— Да нет же! Как она узнает, если не спрашивает, а Ромка сам ей сказал, что нашел новую работу. Новая работа — это я! — и она прямо зашлась от смеха.
«Я — наивная дура! — думала про себя Татьяна Николаевна. — Я была уверена, что Рома и Юля живут духовной жизнью душа в душу. Почему я так думала? На основании той, давней истории? Идиотизм! Как все просто: Роман ушел к богатой и красивой. Потому что полюбил? Или потому, что богата и красива?..»
Алена, оказывается, внимательно следила за выражением лица Тани.
— Ой, Татьяна Николаевна, я поняла: вы ругаете Ромку, думаете, что он в этой ситуации дерьмо! Вы ошибаетесь, поверьте мне, вы очень ошибаетесь! Когда все устаканится, мы с ним вместе придем к вам и обо всем поговорим, ага?
— Конечно… Хотя, не буду скрывать: меня очень беспокоит Юля…
— За эти годы у девочки Юли выросли клычки, — задумчиво произнесла Алена. — И бояться надо не за нее, а ее саму. А может… может, вы хотите, чтобы Ромка вернулся в стойло? — Алена спросила это угрожающе и в то же время испуганно.
— Я тебя умоляю, Алена, — Таня даже руки молитвенно сложила, — не сходи с ума! Будьте счастливы, если это всерьез!
— Всерьез, Татьяна Николаевна, всерьез. И надолго!
Все это было неправильно, нелепо и тяготило Татьяну Николаевну. Иногда хотелось сбросить с себя это «знание ситуации», позвонить Людмиле Сергеевне и рассказать ей обо всем. «И кем я тогда стану? Сплетницей, «доброжелательницей», обыкновенной стукачкой! Нет, пусть сами разбираются со своей жизнью. Не мое дело!»
Поэтому, увидев Людмилу Сергеевну, в первую секунду Таня хотела быстренько прошмыгнуть мимо… И тут же почувствовала, как проснулся большой и толстый червяк сомнения: а вдруг что-то не так с Юлькой, а вдруг все плохо, а вдруг эта встреча послана судьбой им обеим для… Для чего-то! Бежать от чужих проблем и чужого горя — это так правильно и рационально, своих не хватает, что ли! Но так в то же время неправильно и безнравственно, что начинаешь себя бояться…
Ругая себя на чем свет, Татьяна Николаевна решительно шагнула к Людмиле Сергеевне. И увидела широко открытый рот, высунутый язык и ожидающее выражение лица.
— Здравствуйте, Людмила Сергеевна!
Люся и Таня делали уже, наверное, восьмой заход вокруг станции метро. Они бродили медленно, точно старинные, давно не видевшиеся подружки, у которых накопился миллион известий и новостей.
Говорила, рассказывала Люся.
— Вот побеседовала я с Юлькой, с дочерью. А ощущение у меня, что я битых два часа пыталась втолковать чужому, незнакомому мне человеку прописные истины, типа «нельзя читать чужие письма». Юлька спятила, и я не знаю, что делать.
— То, что вы мне рассказали, — заговорила Таня, — особенно грустно потому, что это продолжение все той же, давней истории. Я думаю… Юлька навсегда оказалась ранена тем злом… Но не только это, — Таня тяжело вздохнула. — Конечно, состояние нелюбви для женщины — ужасно. Как я понимаю, у Юльки прошла ее необыкновенная, нечеловеческая любовь. Да и у Романа… И осталась пустота… Наш старый с ней разговор…
— Какой разговор?
— Вы даже не знаете… Разговор о том, что жизнь больше любви. Мы говорили об этом в десятом классе, вернее, говорила я, а она мне не верила… Но, увы, я оказалась права: любовь прошла, а у девочки в жизни ничего не оказалось для опоры: ни профессии, ни друзей, ни хоть чего-нибудь. Она отказалась от этого сама, добровольно, но ведь ей было всего шестнадцать лет. Как же так получилось, Людмила Сергеевна?
— И вы меня обвиняете, — подавленно произнесла Люся. — И она меня обвиняет. Наверное, вы обе правы. Я думала, что, если девочка растет в семье, где царит любовь, — этого вполне достаточно, она получает главное. И не надо больше никаких слов и объяснений… Знаете, я даже читала об этом в какой-то книжке по воспитанию: мол, главное, чтобы в доме была любовь. Так она была… И есть. И ничего, кроме любви, Юлька в детстве не могла впитать в свою душу. Но в реальной ее жизни все это отразилось, как в кривом зеркале: нет любви, значит, нет вообще ничего, вместо души пустое место, в котором поселяется монстр.
— Зачем вы так? — Таня даже испугалась. — Какой монстр, я не это имела в виду! Девочке плохо, она запуталась, потеряла почву… Вы ей поможете, она же ваша дочь…
— Моя дочь… Знаете, если бы сейчас были всякие парткомы и райкомы, то эта Рита и наш Максим имели бы уже кучу неприятностей. Но раз этого нет, моя дочь ищет иные, но столь же эффективные способы воздействия на… преступную любовь.
Таня слушала и лихорадочно соображала, надо ли сейчас говорить всю правду о Романе. Или ни в коем случае? Или Людмиле Сергеевне лучше знать все, чтобы что-то решить? Или… или…
Люся сама помогла ей найти правильное решение:
— Вот я подумала сейчас: засуну куда подальше мою гордость, прямо завтра позвоню, нет пойду к Лавочкиной Вере, к Ромке. Если надо, бухнусь перед ним на колени, умолю его вернуться и позаботиться о Юльке, хоть немного помочь ей… Не может быть такого, чтоб все ушло! Если они поссорились, я их помирю! Пусть он только вернется, мы их отправим куда-нибудь на Кипр, в Турцию, они ж действительно закисли в своей жизни, пусть развеятся, отдохнут. Как вы думаете, это правильно?
