Филип Дик - Голоса с улицы
– Вы думаете, – медленно сказал он, – что Движение когда-нибудь охватит все человечество?
Миссис Краффт возмутилась.
– Движение ширится день ото дня! Оно уже распространилось по всему миру: вы только посмотрите, как оно разрослось с тех первых лос-анджелесских дней. Помните? Всего одно здание, пара тысяч сторонников и почти никаких средств. И поглядите теперь… Филиалы и представительства во всех странах мира, публикации и сторонники повсюду, не считая, конечно, коммунистических стран.
– Вот об этом-то я и толкую, – задумчиво сказал Уэйкфилд. – Вы попали в самую точку, миссис Краффт. Коммунистические страны. Мир велик… И в нем есть множество людей, которые верят в эту ересь.
– Но они же отрицают существование Бога!
– Именно, – согласился Уэйкфилд, – они отрицают существование души, Бога и духовного мира вообще. Вам не кажется, что все это – старая песня? Бог против Мамоны… Они ведь мясоеды, миссис Краффт. Всякий раз, когда я вижу изображение Сталина, я смотрю на него в упор и говорю: «Иосиф, ты мясоед! Ты большой, тяжелый и набитый гниющим мясом». Это единственное, что я могу сказать в пользу Адольфа Гитлера. Он ведь был вегетарианцем, миссис Краффт, вы об этом знали? Конечно, Адольф Гитлер совершил много зла в своей жизни (по-моему, он был чересчур вспыльчивым и легковозбудимым), но он никогда не притрагивался к мясу или спиртному. Я обязан это признать: следует отдавать должное противнику, как я всегда говорю.
Миссис Краффт склонилась поближе к Хорасу Уэйкфилду:
– Знаете, почему они все ополчились на Германию и растоптали ее?
– Нет, – оживился Уэйкфилд.
– Потому что она хотела построить новый добродетельный мир. Англия увидела письмена на стене – понимаете, это были англичане. Нация лавочников, как их назвал Наполеон. И он был прав! Деньги, коммерция… – Она склонилась еще ближе к Уэйкфилду. – Известно ли вам, но в жилах королевской семьи течет еврейская кровь?
– Вот как?
– И я расскажу вам, как она туда попала. Дизраэли[15]. Он и королева Виктория, – миссис Краффт кивнула. – С тех пор все и началось. Когда-то давно, в эпоху Уильяма Шекспира, у них еще была душа. Но ее больше нет. Теперь они стали лавочниками, мистер Уэйкфилд. И теперь вы знаете почему.
– Что ж, – скептически сказал Уэйкфилд. – Не знаю, как можно одобрять все это насилие. Я не думаю, что люди должны выходить и убивать других людей, – в глубине души этот человечек испытывал священный ужас перед насилием. – Но северные народы порой именно так и поступают. Помню одного сторожа-финна, обитавшего в подвале дома, где я когда-то жил (я там больше не живу, конечно). Однажды он совсем свихнулся… Поверьте мне, он схватил свою жену и зверски разрубил ее на куски. Просто кошмар какой-то… Вызвали полицию и «Скорую», – Уэйкфилд махнул рукой, – но было уже слишком поздно. Представляете, он разделал эту женщину, как свинью. Вот такие они, эти северяне. Недаром их еще называют берсеркерами, – затем он натянуто подытожил: – За красивыми голубыми глазками и белокурыми волосами скрывается что-то безобразное. Пугающее. Они такие приятные на вид, но рано или поздно это вырывается наружу… И начинает бушевать, убивать, громить и крушить.
Миссис Краффт не придала этой истории особого значения.
– Германия обладала духовностью! – гневно воскликнула она. – Немецкая музыка – Бах, Бетховен, Шуберт – у нас здесь нет ничего подобного. Великие художники, поэты, ученые. Германия была душой Европы, мистер Уэйкфилд. И они убили ее, как всегда убивают все духовное. Они не выносят ничего духовного, ведь оно напоминает об их собственном звероподобии. Когда погибла Германия, угасло великое светило. И с тех пор все больше сгущается тьма, – она задумалась. – Вот я что я вам скажу, мистер Уэйкфилд. Мы должны достучаться до всех людей. Должны предостеречь их, чтобы они могли спастись. Когда начнется Великая битва, нам пригодится любая помощь. Грядет страшное испытание.
Оба немного помолчали. Затем Уэйфилд неуверенно спросил:
– Вы думаете, борьба свободного мира с коммунистами – это и есть Великая битва? Иными словами, Армагеддон происходит на наших глазах? Среди членов Общества мнения по этому вопросу слегка расходятся. Некоторые полагают, что мы вступаем в битву, когда боремся с азиатским коммунистическим атеизмом. А другие считают, что мы – такие же греховные материалисты, как и русские.
– Мы осквернены, – яростно выкрикнула миссис Краффт. – Америка тоже должна исчезнуть. Очищение всего мира может начаться лишь после того, как война сровняет все с землей. Уверяю вас, мистер Уэйкфилд, я жду не дождусь этой войны! Когда на города человеческие падают бомбы, когда повсюду рушатся стены, так, как они рушатся сейчас в Корее, я понимаю, что начинается дождь. Тот самый дождь, что обрушился на древний мир… Но будут и те, кто спасется, как некогда спасся Ной. Господь обращается к нам, призывает нас прийти к Нему и спастись, обращается к нам через этого человека, – она неистово дернулась к портрету Теодора Бекхайма, висевшему на стене у них над головами. – Благодаря ему-то мы и спасемся. А мир будет сожжен дотла и очищен священным огнем Божьим. Все гнезда порока, места торговли, скотобойни, города, дома, все сооружения, возведенные суетным человеком, все его жалкие попытки обуздать самого себя…
– Все так, – нервно согласился Уэйкфилд, только бы она перестала орать. – Лига Наций потерпела неудачу, и ООН ждет та же участь.
– Человек не в силах себя обуздать! Человек погряз в грехах, он слишком развращен! – От волнения миссис Краффт резко повысила голос. – Человек отрекся от Бога – человек встал перед Богом и сказал: «Я могу позаботиться о себе сам». А теперь мы за это расплачиваемся. Это ученые довели нас до такого состояния – они играются со вселенной в бирюльки. Ученые придумали бомбы: наука – дьявольское занятие. Они придумали атомную бомбу и бактериологическое оружие. Это Божья кара!
Уэйкфилд поморщился от брызг слюны и потока слов, извергаемых перекошенным ртом миссис Краффт.
– Да, – буркнул он и бочком ретировался. Нетрудно было заметить, как в душе седовласой женщины грохочут глубинные силы, и от этого Уэйкфилду стало не о себе. Все женщины в «Здоровом питании» были точно такими же – все, за исключением Бетти, которая никогда не горячилась, не считая того раза, когда в подвале прорвало канализацию и залило все коробки с курагой. Вся комната гудела от подавленных эмоций: у Хораса Уэйкфилда было такое чувство, будто двадцать радиоприемников одновременно гремели ему в уши. Он вспомнил свою комнату – свою тихую, маленькую комбинированную спальню-гостиную. Свое пианино, книги и мягкое кресло. Старомодную лампу и тапочки. В своей микроскопической кухоньке он мог бы наложить себе миску супа и соевые котлетки. Картофель и свежую волокнистую фасоль. Пожалуй, немного сливового компота на десерт. Тогда не пришлось бы ужинать в этом «Здоровом питании»: ему вдруг ужасно захотелось уйти.
– Хорошего вечера, – скороговоркой пробубнил он и встал. – Спасибо за чай, Бетти.
– Вы уходите? – изумленно спросила миссис Краффт.
– Пора домой, – буркнул Уэйкфилд. – Дела. Нужно приготовить ужин. Жду гостей. Приятно было познакомиться.
– Вы не пойдете послушать его? – миссис Краффт не верила своим глазам. Несколько дам перестали болтать и удивленно уставились на Уэйкфилда, который нерешительно остановился у двери. – Мы же все туда собираемся – разве вы не можете подождать?
На самом деле, ему хотелось еще раз послушать Теодора Бекхайма. Но до лекции оставался добрый час. Как он мог просидеть столько времени с миссис Краффт, ощущая напряжение в ее теле и прислушиваясь к грохочущим подводным течениям ее затаенной ненависти? Хватит уже того, что он здесь обедал: по крайней мере, у него был свой столик в глубине, где его никто не беспокоил. Почему Теодор Бекхайм не мог навестить Уэйкфилда в его комнатушке, где он жил совершенно один?
– Вы должны подождать, – властно сказала миссис Краффт. – Вы не можете уйти.
– Сядьте и подождите, – прохрипела Бетти. – Мы все едем туда на машине миссис Краффт.
– Но я голоден, – капризно захныкал Уэйкфилд, ощутив себя загнанным в угол и беспомощным. – Я еще даже не поужинал.
– Мы сейчас же вас накормим, – сказала Бетти. – Лулу! – крикнула она. – Иди сюда и выясни, что мистер Уэйкфилд желает на ужин.
Уэйкфилд тревожно потрогал карман своего пальто. Прихватил ли он с собой нож и вилку? Он достал бархатно-кожаный футлярчик и со щелчком открыл его. Там лежали два начищенных до блеска серебряных прибора.
– Можно, я поем в глубине зала? – нервно спросил он. – Ненавижу есть у всех на виду.
– Приготовь для мистера Уэйкфилда столик в глубине, – сказала Бетти высокой и кареглазой цветной женщине, которая послушно вышла в зал с мокрыми после мытья посуды руками. – Убери его и принеси стул.
