Алекс Тарн - Иона
— …дорогой сердцу каждого курда, — произносит Андрей, странным образом резонируя со своим витающим в облаках техником. — Столица юго-восточных областей Турции. Еще не так давно Диярбакыр был центром жестокой войны между турецкими властями и террористами из Пи-Кей-Кей — Рабочей Партии Курдистана — войны, унесшей жизни более 30 тысяч человек. Лет пять тому назад эти улицы патрулировались армейскими бронетранспортерами, на каждом углу торчали блокпосты, и стрельба слышалась чаще, чем песни и молитвы. Сейчас Пи-Кей-Кей более или менее придерживается прекращения огня, объявленного этой марксистской партией после ареста и осуждения ее бессменного вождя Абдаллы Очалана. Кровь если и льется, то не прежними реками; жизнь продолжается, и город, как вы видите, производит вполне мирное впечатление.
Андрей делает широкий жест, приглашая Мишанину камеру в небольшую экскурсию по пестрой рыночной площади с примыкающей к ней крепостной стеной. Яник следит взглядом за плавным поворотом объектива, и смутное воспоминание поднимается откуда-то снизу, неприятно клубясь и туманя светлую радость, копошащуюся в нагрудном кармане. Где-то он уже видел что-то подобное… рынок… и крепостную стену… что-то очень неприятное; да ну его к черту!.. брысь!.. Но настроение уже подпорчено… надо же, какая жалость!
— Местные власти придерживаются жесткой политики подавления сепаратизма, — продолжает Белик. — Согласно официальной доктрине, на территории Турции существует лишь одна этническая общность — турецкий народ. Все тут — турки, и точка. С одной стороны, даже младенцу понятно, что все не так просто. На этой древней земле сталкивались, исчезали и возникали многие десятки государств, племен и народов. Стоит лишь копнуть совсем чуть-чуть, и вы обнаружите здесь армян и азеров, греков и арабов, хатту и ассирийцев и еще многих-многих других. С другой стороны — а надо ли копать? Тому же младенцу должно быть ясно, что дай только волю — и вся эта пестрая мозаика немедленно развалится, разрушая страну, принося потрясения, разруху, войны и, конечно же, — смерти, очень много смертей.
— Черт национального самосознания слишком опасен, чтобы играть с ним. Тут коготку увязнуть — всей птичке пропасть, и подтверждение тому мы имели несчастье наблюдать неоднократно. Возможно, поэтому турки пресекают даже самые мелкие проявления сепаратизма. Преподавание курдского языка еще до недавнего времени было запрещено; за публичное, демонстративное объявление себя курдом сажали в тюрьму; до сих пор сплошь и рядом власти отказываются записывать новорожденных под типично курдскими именами. Параллельно с репрессиями в отношении упорствующих вкладываются огромные средства в поощрение ассимиляции курдов в рамках общетурецкой идентичности. И следует признать, что в последние годы эта политика имеет несомненный успех. Хорошо ли это? — Решайте сами.
Андрей выдерживает эффектную многозначительную паузу и заканчивает, напористо бычась в объектив:
— Андрей Белик. САС-Ти-Ви. Диярбакыр. Турция.
— Снято! — Мишаня переводит дух и тщательно зачехляет камеру. — Андрей, ты гений! Просто блестяще!
Он еще что-то восторженно бормочет, утирая обильно льющийся пот и даже чуть ли не тянется обнять Белика в порыве радостного восхищения. Андрей отстраняет его с очевидной брезгливостью.
— Спокойно, Мишаня. Что уж ты сразу так — кипятком? Ты мне эдак ненароком ноги ошпаришь…
— И ошпарю! — кричит Мишаня. — Потому что здорово! Когда следующий репортаж? Вечером?
— Следующий — из Сирии. По моим расчетам, завтра вечером мы должны быть в Эль-Камышлы. — говорит Белик и зевает. — А то и прямо из Ирака. Как пойдет. Я вас извещу сегодня вечером. А пока — извините, дела.
Он снова зевает, делает ручкой и уходит в рыночную толпу легкой развинченной походкой.
— Велик! — шепчет Мишаня, глядя ему вслед. — Просто велик. Как нам повезло, Яник, ты себе даже не представляешь. Работать с таким профессионалом!
— Дурак ты, Мишаня, — беззлобно говорит Яник. — Пошли в гостиницу. Пока антенну приладим… пошли, кончай жевать сопли.
8.Стены чайной обтянуты легкой хлопчатобумажной тканью.
— Это муслин, — говорит Пал. — По имени Мосула, куда мы едем…
Повсюду разостланы, развешаны, прилажены на стульях и лежанках домотканые курдские ковры, дорожки и покрывала. На небольшом возвышении поют двое, подыгрывая себе на странном лютнеобразном пузатом инструменте с тонким и длинным грифом.
— Это саз, — говорит Пал. — Курдская лютня, гитара, орган и симфонический оркестр — всё в одном лице. Вернее, в одном корпусе.
Яник смотрит на нее и кивает. Слава Богу, шок прошел; она уже совсем не выглядит подавленной, оживленно осматривается, подмечая все новые и новые детали и обстоятельно посвящая Яника в их значение. А он и рад, его эта диспозиция вполне устраивает — пусть себе рассматривает все, что душе угодно, лишь бы не мешала ему рассматривать ее самое, эту чудесную линию щеки, эти волосы, эту ломкую руку с тонким бледным запястьем.
— Эй! — сердито говорит Пал. — Ты опять где-то витаешь и не слушаешь. Для кого я тут разоряюсь? Что я только что сказала? Ну?
— Элементарно, Ватсон. Ты сказала, что у саза семь струн. Ты сказала, что они поют о свободе. Получила?
Музыка не нравится Янику — своим воющим, вкручивающим, спиральным характером она чем-то напоминает транс. Но Пал очень довольна, а значит, и ему хорошо.
— Откуда ты знаешь, о чем эта песня? — спрашивает Яник.
— Я немного понимаю курманджи… я ведь тебе говорила: моя тема — йезиды.
— А, ну да, конечно… — Яник понятия не имеет, кто такие йезиды. Надо будет спросить у Мишани. Экий он дурак рядом с этой университетской штучкой. Дабы укрепить пошатнувшуюся самооценку, Яник принимается разглядывать курдскую звукоаппаратуру. Сазы, в полном соответствии с духом времени, электрифицированы — от каждого тянется провод к допотопному усилителю. За певцами мельтешат красно-зеленые огоньки — наивная цветомузыка.
— А музыка тут и в самом деле древняя, — говорит Яник. — Одному усилку лет двести, не меньше. И в подсветке синего не хватает — перегорел, наверное.
Пал смеется.
— Это не цветомузыка, глупый. Это их национальные цвета — красный и зеленый.
— Я-то, может, и глупый, — обижается Яник. — А вот Андрей сегодня говорил, что курдам намного выгоднее интегрироваться в турецкую культуру. Что ихний Пи-Кей-Кей никому ничего не принес, кроме горя, страданий и пролитой крови. На черта им эта цветомузыка? Одного турецкого флага им недостаточно? Мало Анкара сюда бабок вбухивает?
Пал зловеще молчит, и Яник пугается — зачем завелся? Важны тебе эти курды? Тебе ведь совсем другое сейчас важно, вот и сидел бы, помалкивал.
— Ээ-э… Пал, — говорит он робко. — Ты только не оби…
Но Пал перебивает его все с тем же зловещим видом.
— Значит, так, господин Ионыч? Про турецкий флаг заговорили? А известна ли вам цветомузыка турецкого флага? Нет, а?.. Тогда послушайте, это интересно. В конце четырнадцатого века турки окончательно завоевали Балканы. Последняя решающая битва произошла на Косовом поле. Против турок сражалась объединенная сербо-боснийская коалиция, так что армии были большими с обеих сторон. Турки были организованнее и победили. Сербам не помогло даже то, что под конец сражения им удалось прикончить самого султана Мурада — один герой чудом ухитрился пробраться в шатер и перерезать султанье горло.
— Другая бы армия дрогнула, но не турки. Сын султана Баязид принял командование и решил исход битвы в свою пользу. Но победа досталась дорогой ценой. Сербы сражались как львы; погибнув сами, они унесли с собой тысячи турецких жизней. Косово поле превратилось в одну громадную лужу крови, громадную красную лужу. Глубокой ночью Баязид, отдав последние почести убитому отцу, вышел из шатра. На небе не было ни облачка, и яркая одинокая звезда сияла прямо напротив лунного полумесяца, как душа султана Мурада перед великолепием турецкой победы. В скорби опустил глаза Баязид и увидел их же — полумесяц и звезду — отраженными в кровавом косовском озере, ярко-белое на ярко-красном. Так родился турецкий флаг, Яник. Такая вот цветомузыка… не всем нравится.
— Красиво… — говорит Яник. — Только вот в курдской цветомузыке, помимо вегетарианского зеленого, тоже красный присутствует. Ты уверена, что он безобиднее турецкого?
Пал пожимает плечами.
— Наверно, ты прав, — говорит она после некоторого молчания. — Наверно, их красный — не безобиднее. Ну так что? Послушай, как они поют. Эта песня — о пастухе; он ведет своих овец по горной тропе, заваленной снегом, он счастлив, потому что свободен.
— Счастлив? — переспрашивает Яник. — Ты можешь меня убить, но я никогда не поверю, что этот заунывный вой обозначает счастье.
