Петер Штамм - Не сегодня — завтра
— Я купил машину, — ответил Андреас. — Сегодня можно ее забрать.
Дельфина сказала, ей надо кое-что доделать и сходить в магазин. Они договорились встретиться в четыре часа. Андреас сказал, что заедет за ней.
Когда Дельфина увидела «ситроен», то предложила взять свою машину. Андреас покачал головой.
— У моего лучшего друга был такой же «ситроен», — сказал он. — В юности мы ездили на нем купаться.
Они ехали по окружной. Солнце еще стояло высоко, а город терялся в молочной дымке. Небо и дома сливались в один цвет и различались лишь его оттенками. Дороги были по-вечернему перегружены. Дельфина открыла крышу и включила радио. Они слушали джазовую радиостанцию, и Андреас пытался угадывать названия песен.
— Когда я только-только приехал в Париж, то видел Чета Бейкера в «Нью-Монинге,[6] — сказал Андреас. — Он был невероятно худым, со впалыми щеками. Отрешенно сидел на высоком стуле, зажав трубу между колен. Потом начал петь, тихо-тихо, надтреснутым голосом. Песню я точно не помню, «The Touch of Your Lips» или «She Was Too Good to Me»,[7] но голос слышится мне до сих пор. Через несколько тактов он внезапно оборвал песню, сделал недовольный жест рукой, и музыканты начали играть заново. Похоже было на эхо эха. Вскоре после этого он умер.
Добавил, что поздние записи Чета Бейкера нравятся ему больше, чем ранние. Там он не стремится к идеальному звучанию. Там есть разрывы, небольшие ошибки и неточности. Музыка сделалась живее, стала ощутима возможность провала или даже его неизбежность. Дельфина спросила, кто такой Чет Бейкер. Сказала, что редко слушает джаз.
Когда они съехали с окружной у Порт-дʼИтали, Дельфина спросила, не поехать ли им все-таки на юг Франции или в Италию.
— Мы можем делать что угодно, — сказала она. — Мы абсолютно свободны.
Андреас ничего не ответил. Он давно не водил машину и внимательно следил за движением. Дельфина откинулась назад и принялась смотреть в окно. Потом они ставили кассеты Андреаса: рок-музыку, которая когда-то ему нравилась, и шансоны, которые Дельфине показались чудовищными. Андреас подпел Франсису Кабрелю:
Jʼaimerais quand même te dire
tout се que jʼai pu écrire
je lʼai puisé à lʼencre de tes yeux.[8]
Дельфина рассмеялась и сказала, что у нее глаза карие, а не голубые. Андреас признался, что, когда слышит эту музыку, вспоминает юность. Тогда, влюбляясь, он еще писал стихи.
— Эротические?
— Скорее, сентиментальные.
— А по тебе не скажешь, — хмыкнула Дельфина. — Искра любви в замерзшем сердце.
Она пошутила, но Андреаса все равно немного покоробило. Он никогда не считал себя холодным человеком, хотя упрек в холодности слышал не впервые. Cʼétait lʼhiver dans le fond de son cœur,[9] пел Кабрель. Андреас вспомнил, как тронула его эта песня и как он вместе с певцом оплакивал смерть девушки, решившейся на самоубийство в день своего двадцатилетия. Дельфина сказала, это невыносимо. Нажала на «Eject» и достала другую кассету из сумки, лежавшей у ее ног. Вставила ее, некоторое время слышалась лишь тишина, потом раздался приятный женский голос. Глава седьмая, возвратные глаголы.
Андреас хотел вынуть кассету, но Дельфина удержала его руку, и женщина стала отчетливо произносить примеры:
Завтра я снова увижусь с вами. Завтра вы снова увидитесь со мной. Завтра мы снова увидимся с вами. Завтра вы снова увидитесь с нами. Родители снова увидятся с детьми. Дети снова увидятся с родителями.
Потом вступил не менее приятный мужской голос:
Описание моего дня. Утром я встаю в полшестого. Встаю так рано, потому что в восемь часов я должен быть на работе. Только в субботу и воскресенье я могу поспать подольше. Встав, я иду в ванную, чищу зубы и моюсь, сначала теплой водой, потом холодной. После этого я окончательно просыпаюсь и чувствую себя хорошо. Одеваюсь и причесываюсь. Потом иду на кухню и завтракаю. Варю себе кофе, съедаю бутерброд с джемом, колбасой или сыром…
В голосе мужчины слышались радостные нотки. Казалось, он целиком покорился течению дней, своей судьбе без придаточных предложений.
— Я —…юсь, ты —…шься, — сказала Дельфина и повторила несколько раз «я —…юсь», пока местоимение с окончанием не слились воедино.
— Ты — Яюсь, — определила она.
— Тебяюсь, — ответил Андреас, вытащил кассету, и снова заиграло радио. Он спросил, поняла ли она текст. Большую часть, сказала она, нет ничего удивительного, что никто теперь не хочет учить немецкий, если заманивают такими пособиями. Колбасой на завтрак.
У Бона они съехали с шоссе. Неподалеку от центра города Андреас отыскал «Ибис»[10] и припарковался.
— Мне мой отпуск представлялся романтичней, — сказала Дельфина.
Андреас сказал, что не хочет в центр города. Лучше завтра пораньше выехать.
Они сняли номер и вернулись на улицу за багажом.
— Тут даже бассейн есть, — сказала Дельфина. — А что в свертке?
Она дотронулась до занавески, в которую Андреас завернул статуэтку.
— Оставь это, — ответил он и закрыл багажник.
Чтобы немного освежиться, Дельфина решила искупаться до еды. Андреас сказал, он пока выпьет аперитив. Небольшой гостиничный бассейн был огорожен и находился лишь в нескольких шагах от террасы ресторана. Андреас сел за дальний столик и заказал рикар.[11] Дельфину, видимо, не смущало, что посетители ресторана наблюдали, как она спустилась в воду и проплыла несколько дорожек. Она вышла из бассейна, рукой стряхнула воду с коротких волос и вытерлась. Потом завернулась в полотенце и поднялась к Андреасу за столик. Села и начала листать меню.
— Ты здесь хочешь поесть? — спросила она.
— Необязательно.
— Тогда пойдем.
Андреас отправился за Дельфиной в номер и смотрел, как она переодевается. Она надела светло-зеленую юбку из грубого хлопка и тонкий черный шерстяной свитер. Зашла в ванную и вернулась с розовыми накрашенными губами. Андреас ни разу не видел ее такой. Сказал, что она прекрасно выглядит. Задумался, что ему в ней нравится, что понравилось в ней Жан-Марку.
Они пошли по шоссе к центру города. Прошли мимо множества отелей, торгового центра и украшенных старыми винными бочками и виноградными лозами кольцевых поворотов. Весь Старый город был пышно наряжен. В каждом втором доме располагался винный погреб или ресторан. Дельфине захотелось взглянуть на собор. Внутри церковного здания было темно. Нажатием кнопки включались лампы, освещавшие алтарь и наиболее интересные капеллы. Дельфина зажгла свечку. Андреас спросил для кого. Ни для кого, ответила она, про запас.
— Теперь милый Боженька у меня в долгу.
— За один евро вряд ли стоит ждать великого чуда, — сказал Андреас.
Город был полон туристов, они толпились на улицах, сидели за столиками в открытых ресторанах. Андреаса везде не устраивали шум и большое скопление народа. Наконец он сказал, что видел ресторан при торговом центре. Дельфина сперва запротестовала, но потом согласилась.
Когда они подошли к торговому центру, то увидели, что ресторан самообслуживания закрывается через полчаса. Кассирша попросила их поторопиться. Они взяли закуски и заказали блюда. Дельфина выбрала бутылку вина.
Занято было лишь несколько столиков. Одиноко сидящие мужчины, японские туристы и женщина с тремя детьми. Двоих ребятишек она повела в туалет. Третий, мальчик лет семи, остался сидеть за столиком. Он сидел очень тихо, целиком погруженный в себя. Андреасу вдруг стало очень жалко его. Он с удовольствием подошел бы к мальчику, поговорил с ним, купил бы мороженое. Потом вернулись мать и двое других детей.
— Невкусно? — спросила Дельфина.
Андреас сказал, что вспомнил, как ел в таких ресторанах раньше, когда был ребенком.
— Я никогда не мог определиться с тем, чего хочу. Родители торопили меня, и в итоге я всегда выбирал не то. Ждал-ждал, а потом разочаровывался.
Дельфина сказала, ей всегда нравилось есть вне дома. Случалось это довольно редко. А мать готовила так себе.
Гостиничный ресторан был закрыт. В холле сидела группа девочек, разговаривавших по-немецки. Вероятно, это был школьный класс. Они хохотали и громко болтали, перебивая друг друга.
Андреасу вспомнилась поездка с классом после окончания гимназии. Они отправились в Париж — четыре дня достопримечательностей, три ночи в дешевом туристическом отеле. О таком Париже он вспомнил впервые. Это был совсем не тот город, в котором он прожил последние восемнадцать лет. Это был великий город в осеннем убранстве. Воздух был чист как стеклышко, но все обволакивала дымка, сужавшая обзор и затемнявшая края. Движения людей казались замедленными, словно они находились в более плотной атмосфере, чем воздух.
