Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего
3
Не принадлежа действительному миру, он тем не менее постоянно вращался в нем, но при этом даже в те минуты, когда почти всецело отдавался ему и телом и душой, оставался как-то вне его, точно скользя лишь по поверхности.
С. Кьеркегор. Или – или
Они пришли ко мне в тот же день, все вместе. Вернувшись домой с головой, опухшей от уличного шума, сверкания и шипения шин по асфальту, я хотел вздремнуть, прилег и накрылся подушкой, поэтому долго не слышал звонка в дверь.
– Привет,- сказала Ирина, когда я открыл,- мы к тебе по делу.
Вслед за ней мимо меня прошли в прихожую четверо мужчин. Трое из них явились как к себе домой, почти не обращая на меня внимания, осмотрели комнату, тот, что был в белом плаще, заглянул в ванную и туалет: очевидно, они надеялись застать Некрича у меня.
Четвертый, самый старший из всех, почти уже пожилой – я сразу понял, что это и есть Лепнинский,- посчитал нужным извиниться
"за вторжение без предупреждения" и представился: "Александр, можно Саша". В белом плаще был Гурий, двое других назвались
Колей и Толей. Оба были широкоплечие, отъетые, на голову выше маленького Гурия, похожие на двух непохожих братьев. Они все время подначивали друг друга, исподтишка пихались локтями в тесной прихожей, вылезая из своих кожаных курток. Когда я рассадил всех в комнате, для меня самого стула не осталось и мне пришлось сесть на край письменного стола. То, что я оказался надо всеми, только подчеркивало мое неуютное положение в центре внимания этих незнакомых мужчин, известных мне лишь со слов
Некрича, внезапно материализовавшихся персонажей услышанных мною от него историй, которым я никогда до конца не доверял. Ирина была единственным человеком, на чью поддержку я мог сейчас рассчитывать. Ее знакомое лицо представлялось мне среди этих людей, как на старой фотографии,- единственным объемным лицом, выступающим из плоского фона с грубо намалеванными на нем ковбоями в кожаных куртках. Я ожидал от нее подсказки, как себя вести, но не мог прочесть на ее лице никаких знаков и боялся засматриваться на него под взглядом Гурия.
– Мы разыскиваем нашего общего друга Андрюшу,- сказал
Лепнинский,- и очень рассчитываем на вашу помощь. Вы давно ли с ним виделись?
Я ответил, что с неделю назад, и спросил, зачем он так срочно понадо-бился.
– Он… как бы это поделикатнее выразиться… довольно скверно пошутил с нами… я бы сказал, очень неудачно пошутил.- И
Лепнинский рассказал мне историю двойной продажи Некричем квартиры со своей точки зрения. В его версии получалось, что
Некрич заранее все продумал и расчетливо обвел их с Гурием вокруг пальца.
– У меня сразу возникло впечатление, что это человек с двойным дном,- сказал он.
– Только с таким двойным дном, которое всегда пусто,- решил уточнить я.- И отзвук этой пустоты звучит за всем, что он говорит и делает.
Коля и Толя переглянулись между собой, и я сразу почувствовал отзвук пустоты за своими собственными словами.
– Да он точно и не человек, а микроб какой-то,- с отвращением произнес Гурий,- или вирус, заражающий все вокруг.
– Если вирус, то наподобие компьютерного, начисто стирающего память.- Мне казалось, что нужно как можно больше говорить о касающихся Некрича второстепенных вещах, чтобы не дать никому заподозрить, что еще утром он был у меня, поэтому я рассказал про его деда, белоэмигранта и организатора революционных трибуналов, и тетку, не то лемешистку, не то козловистку.
– Мне он, положим, говорил, что дед его был переводчиком в штабе казацкого атамана фон Панвица, немца по национальности. Впрочем, возможно, это был другой дед, увлекавшийся живописью, чьей кисти принадлежат дилетантские натюрморты в одной из комнат. Не суть важно, правда это или нет.- Лепнинский махнул рукой, подчеркивая свое безразличие к фактам, и замотал в еще один виток вокруг горла свисавший до пола белый шарф.
– Думается, Некрич не столько стирает память, сколько превращает ее в легенду, благодаря чему она остается живой. А детали не имеют значения. Лемешистка или козловистка, поэт или композитор-любитель – какая теперь разница? Ведь события могут либо умереть, затерявшись в архивах, либо стать легендой – одно из двух, третьего не дано. Все, чему удается пережить себя в чужой памяти, изменяется, становясь легендой о себе.
– От этого нам мало проку,- мрачно заметил Гурий.- Нужно решать, где искать Некрича, пока он еще не превратился в легенду о себе вместе с нашими деньгами.
– Вам легче вычислить, где он может быть, вы все знаете его куда лучше, чем я.
– Его невозможно вычислить, потому что он сам не знает, где будет завтра. И я не верю, что он мог умышленно провернуть эту аферу с квартирой.- В Иринином голосе мне послышалось желание защитить Некрича в ситуации, где все были против него.- Он не в состоянии ничего заранее запланировать. Точнее, планов у него всегда сколько угодно, но поступает он им вопреки.
– Ирина полагает, что Некрич является чем-то вроде марионетки, болтающейся на нитках грядущего. В его жизни ничего не происходит по его воле, все случайно. Он существует как бы в нескончаемом вещем сне.- Я покосился на Гурия, опасаясь, что показал этими словами слишком большую осведомленность об Ирине, но тот, кажется, не обратил внимания. Он наблюдал за Колей и
Толей, которым наскучил наш разговор, и они развлекались тем, что укороченными движениями, чтобы не привлекать к себе внимания, демонстрировали друг другу удары и защитные блоки и были похожи на школьников, толкающихся под партой тайком от учителя.
– С точки зрения будущего случайность есть его прямая причина, сказал Лепнинский,- без которой оно было бы совсем другим, чем стало. Случай – это коррекция настоящего будущим, его прямое вмешательство. Если вы считаете, что Некрич – марионетка грядущего, то происходящее с ним не может быть иным, нежели случайным. Хотя мне как-то трудно поверить, чтобы было возможно безо всякого расчета обмануть сразу двух человек плюс нотариуса и Комитет муниципального жилья.
– Какая разница, с расчетом или без! – не выдержал Гурий.- Нам это что, поможет его найти?
– Если ни у кого из вас нет лучшей идеи, я бы начал с посещения театра,- предложил Лепнинский.- Поторопившись, мы еще успеем купить билеты с рук на вечерний спектакль. Как давно вы последний раз были в опере, молодые люди? – обратился он к Коле и Толе.
Те только хмыкнули в ответ.
– Ну вот и побываете, тоже не вредно. А если удастся проникнуть за кулисы, то, может быть, повстречаете там Андрюшу. Вы с нами?
– спросил он меня, вставая.- Идемте, обещаю вам бесплатный билет. Насколько я помню афишу, сегодня вечером "Дон-Жуан", а это всегда хорошо, пускай и не в "Ковент-Гардене".
Билеты нам достались в ложу четвертого яруса, под самый потолок.
Под первые звуки увертюры поднимались по закругляющимся лестницам среди других опаздывающих. Гурий отстал, чтобы купить в буфете шампанское.
– Правильно,- одобрил Лепнинский,- что за опера без шампанского!
Коля и Толя тоже попытались остаться в буфете, но Гурий погнал их наверх. Едва рассевшись, разлили по принесенным с собой пластмассовым стаканчикам. Внизу метались по сцене обманутые
Дон-Жуаном женщины, их голоса, как прозрачные сабли, рассекали темный воздух над партером.
– Смотри, смотри, эк он его! – сказал у меня за спиной Толя Коле
(или наоборот), когда Дон-Жуан заколол Командора.
Ирина сидела между мной и Гурием, слегка подавшись вперед к краю балкона, внезапно я почувствовал прикосновение ее пальцев к моей ноге с обратной стороны колена. Мне показалось, что наш балкон, ничем не поддерживаемый, повис над пустотой и вот-вот рухнет, я даже задержал дыхание, как будто это могло спасти от падения.
Когда Дон-Жуан запел свою "арию с шампанским", мы допили то, что у нас еще оставалось в бутылке, потом Гурий достал откуда-то коньяк.
– Может быть, хватит? – сказала Ирина, отказавшись.
– Кому хватит, а кто только начинает,- ответил один из двух сидевших позади меня амбалов, и я услышал, как он громко икнул у меня над самым ухом, опрокинув свою порцию.
– На, шоколадочкой закуси,- предложил ему второй.
Гурий обнял Ирину, положив руку ей на плечи. Скосив глаза, я смотрел на его поросшую черными волосами руку с короткими пальцами, отбивающими легкой дробью музыкальный такт на Иринином плече.
– Как вам нравится исполнение? – спросил в антракте Лепнинский, когда мы вышли в фойе.
– Очень нравится,- дружно ответили Коля и Толя.- Особенно под коньяк хорошо идет.
– Ну раз вам нравится, значит, еще не все потеряно. Хотя, по совести говоря, это уже не та опера. Не та. Еще не умершая, но… из нее как бы выпустили весь воздух. Нет, есть еще отличные голоса и первоклассные исполнители, но исчез сам строй чувств, который наполнял ее смыслом. Нужно быть по-настоящему сентиментальным, чтобы всерьез относиться к происходящему на сцене, сейчас на это никто уже не способен. Опера принадлежит эпохе цельных характеров, сильных эмоций, больших дел. Все это ушло, исчезло, изменился масштаб действительности…
