Энтони Берджесс - M/F
— Жизнь не загадка. Зачем мы здесь? Чтобы страдать, и не более. Но почему мы страдаем? А вот это уже интереснее. Гамлетовский вопрос, разумеется. И все мы знаем гамлетовский ответ. Я тоже, как Гамлет, беспрестанно язвлю и ехидствую. «Мириться лучше со знакомым злом…» и так далее. Но мы должны представлять себе принца отлично сложенным, пусть и слегка полноватым. Сумасшедшим, но привлекательным. Добрый господин, славный господин. Но посмотрите на меня, посмотрите.
— Вы что-то там говорили о кентаврах.
— Да, да, да. Гиперион к сатиру. А вчера мне предложили деньги, только представьте себе, деньги, чтобы показывать меня зевакам. Цирк в городе. Деньги, человек по имени Дункель[20]. Это уже конец.
— Я не вполне понимаю.
— Конец, конец. Ende, the end, fine, fin. Черт возьми, мальчик, конец может быть только концом.
Он уже доел рыбу и перец, и теперь на него напала лютая икота. Он залпом влил в себя полстакана виски, а попугай тем временем издавал тихие проникновенные возгласы, звучавшие как-то даже сочувственно. Икота, разгоряченная виски, сделалась еще яростнее, львиная морда позеленела, обретя сходство с геральдическим символом. Попугай слушал очень внимательно, склонив голову набок, а потом попытался воспроизвести sotto voce эти — видимо, новые для него — звуки. Доктор Гонзи поднялся из-за стола и пошел к выходу.
— Мне надо. Очень.
Мне было отчаянно его жалко, и он, как бы ему ни было плохо, должен был это знать. Очень надо, действительно. Он скрылся во тьме за пределом света свечей. Пошел, как я понял, на улицу, чтобы там проблеваться. Пойти за ним? Он вернется? Меня беспокоил вопрос о счете, который будет явно немалым, с двумя-то бутылками виски. Я ждал, донимаемый мрачным предчувствием, пока что не определившимся до конца, а попугай неумело практиковался в икоте, потом отказался все-таки от этого акустического проекта и издал пронзительный крик самца, зовущего самку. Очень хотелось курить.
Прождав еще пару минут, я вышел на улицу. Там было очень темно и пустынно. Кроме доктора Гонзи, вообще ни души. Там был какой-то складской ангар, сложенный из какого-то пористого камня, большой и пустой. Доктор Гонзи стоял, прислонившись к стене. Если его и рвало, то лучше от этого ему не стало. В смысле, что он нисколько не протрезвел. На самом деле он был еще даже пьянее прежнего, если судить по тому, что он держал в руке. Маленький автоматический пистолет, нацеленный на меня. Я сделал вид, что ничего не заметил, и спросил:
— Вам уже лучше? Вот и хорошо. Послушайте, я бы хотел прояснить, что там со счетом. Я бы и сам расплатился, но у меня нет…
— Да-да. А ведь ад, может быть, и существует. Все тот же гамлетовский вопрос. Если сейчас я убью вас и сдамся полиции, все шансы за то, что меня повесят. Знаете, в этой стране все отлично поставлено в смысле повешения. Я вполне готов признать себя виновным в убийстве.
Удивительно, как спокойно могут восприниматься подобные вещи. Я сказал:
— А мотив?
— Мотив? Желание совершить зло — вот самый лучший мотив. Но я признаю необходимость определенной дурацкой честности. Дайте мне выгореть, так сказать, в пламени мифа.
Пока он говорил, я прикидывал, как бы вернее сбежать. Там был переулок, сразу за складом, но он мог оказаться тупиком. Попугай разразился цветистой каденцией свиста. Свисток! Я сказал:
— Честности? Это вы говорите о честной игре?
— В камере смертников у меня будет время для истинного раскаяния. Потом — мимолетная мука в петле. Однако всегда остается место для обоснованных гамлетовских сомнений. Игра неопределенности. Я вам загадаю свою последнюю загадку. Если не сможете ее разгадать, я вас застрелю. Если сможете, застрелюсь сам. Но могу обещать нам обоим, что вы ее не разгадаете.
— Вы сумасшедший.
— Пьяный, не сумасшедший. Но уж у меня-то есть полное право быть furioso! Мистер Тьма хотел меня заполучить, мистер Тьма может меня забрать. Дункель. Вы готовы?
— Это решительно невозможно.
— Думаю, что возможно. Слушайте очень внимательно.
А потом, целясь мне прямо в грудь, он выдал свою идиотскую загадку:
Началом своим совпадаю с горами,
Концом же — с землей над большими снегами.
— Это скорее шарада, а не настоящая загадка, — возразил я, прикрывая грудь правой рукой.
— Но вы не можете ее разгадать?
— Конечно, могу. Это очевидно до идиотизма. Но отвечать я не буду.
Я сам поразился тому, что сказал. Почему, почему, почему? Было ясно, что он не шутил, и я так легко мог спастись, но не стал или не смог. В голове колотилась боль.
— В таком случае, к моему глубочайшему сожалению…
В этот миг попугай, находившийся всего-то в пятидесяти шагах от нас, явил пример действия теории Уильяма Джеймса о плато обучения и разразился ликующей оглушительной икотой. Я выхватил из-под рубашки свисток, сломав при этом две пуговицы, сунул его в рот, как соску-пустышку, и дунул. Двойной звук привел в замешательство доктора Гонзи. Он приложил лапу без пистолета к глазам, словно ослепленный внезапной вспышкой прожекторов. Я рванул в переулок, продолжая свистеть. Доктор Гонзи опомнился, выстрелил. Воздух сморщился волнами эха от выстрела. Как много шума! Мне даже стало слегка неудобно, что я тоже способствую этому тарараму. Попугай хохотал неживым механическим голосом. А я все свистел и свистел, держась поближе к стене. Доктор Гонзи выстрелил снова, бросившись следом за мной. В пределах узкого переулка грохот выстрела рассыпался серией быстрых стуков. На улице не было ни души, и за дверьми без наружных ручек (как я обнаружил, когда пытался ломиться в дома) тоже не нашлось никого, кто обратил бы внимание на шум. Видимо, все веселились на празднике Святой Евфорбии. Я бежал со всех ног, а что еще было делать? Остановился на миг, набирая в грудь воздух, который тут же потратил на фортиссимо свиста. Доктор Гонзи выстрелил еще раз, а потом крикнул, уже совсем глупо:
— Вернитесь, черт вас возьми.
Переулок не заканчивался тупиком. Он выходил на мощенную булыжником улицу с пустыми рыночными прилавками. Под ногами было скользко, сильно пахло рыбой. Я снова дунул в свисток, и на этот раз мне ответили: полицейский свисток, как я понял. Между нашими двумя свистками завязался пронзительный диалог. Потом я сделал паузу, отдышался. Доктор Гонзи прекратил стрелять. Может, вернулся в «Пепегелью» оплатить счет. Значит, полиция мне не нужна. К свистку, который ответил на мой призыв, присоединился еще один; их одинокий дуэт прощупывал пространство в поисках месторасположения моего сигнала. Он доносился со стороны дороги к морю, поэтому я пошел в прямо противоположном направлении. Включилась сирена — значит, где-то поблизости стояла патрульная машина, теперь приведенная в действие. Топот бегущих полицейских ног приближался ко мне с тыла, а из-за угла мне навстречу вырулила патрульная машина с желтой мигалкой на крыше и, встретив меня, затормозила.
8— Вот только не надо нам сказки рассказывать, — рявкнул инспектор. — Это ты неудачно придумал, сынок. Доктор Гонзи, да? Вот насмешил. А почему, скажем, не Дух Святой или, уж если на то пошло, не сам президент?
Он стучал ботинком по основанию своего металлического стола, тем самым как бы подчеркивая наиболее важные моменты. Это был гладкий, в меру упитанный мужчина с умными карими глазами, которые — единственные из всех здешних полицейских глаз — не были загорожены темными очками. Констебли, приведшие меня в участок, стояли в небрежных, расхлябанных позах по обе стороны от начальственного стола. Оба быстренько изобразили угодливый подобострастный смех. Один из патрульных, жевавший листья коки, брызнул слюной. Инспектор сурово взглянул на обоих. Они сразу же приуныли, откозыряли, и тот, который не брызгал слюной, сказал:
— Muwvijemu.
— Да уж, идите. С пьяными разбирайтесь на месте. Тут у нас не ночлежка для алкашей.
— Я ничего не выдумываю, — сказал я. — Говорю только правду. Доктор Гонзи стрелял в меня. Я поэтому и свистел. Трижды. В смысле он трижды стрелял.
— О Господи, доктор Гонзи — убийца! Может быть, все-таки скажешь, куда ты дел пистолет? У тебя, кстати, есть разрешение на ношение огнестрельного оружия?
— Я что, похож на идиота, который стал бы свистеть, звать полицию, если сам же и стрелял?
— Такое я слышал уже не раз. Мы тут, знаешь ли, тоже не идиоты.
Инспектор проинспектировал судейский свисток, вертя его в пальцах так, будто скручивал сигарету. Потом сказал:
— Тут на нем гравировка. Имя владельца, я так понимаю. В. Пособланко. Ты В. Пособланко? Прежде чем отвечать, хорошо подумай.
— Я уже вам называл свое имя.
— То есть ты признаешь, что украл этот свисток у В. Пособланко?
— Я ничего не признаю, кроме того, что уже говорил.
