Бора Чосич - Наставники
В сорок пятом, спустя столько лет опять скоромном году, люди вспоминали постные дни оккупации, блюда, которые пробовали, мясо в тех блюдах, которое, как выяснилось, было фальшивым. Я заявил: «У нас в школьной коллекции были все составные части курицы из гипса! – и добавил: – Пару дней тому назад я видел на улице руку танкиста, настоящую, но без тела!» Мясники говорили: «Только прикажите, и мы тут как тут!» Мясники опять принялись точить свои сверкающие ножи, очень удобные в употреблении. Дядя спросил: «А что, правду говорят, что четницкие палачи обучались в довоенных мясных лавках, а потом перешли на живую силу, то есть на людей?» Никола Тимша, король мясников, воскликнул: «Боже сохрани! – и добавил: – Мы с ними ничего общего не имеем!» Дядя спросил у мясников: «А вам никогда не снится, скажем, как вы режете здоровенную свинью, а она вас умоляет: „Не надо, братец!" – или что-то в этом роде?» Мясники ответили: «Никогда!»
Мы очень часто беседовали о мясе, незаменимой материи для поддержания жизни, но почти никогда не ели его. Мы знали все о частях тела животных, но использовали эти сведения не в целях пропитания, а скорее просто как абстрактное знание. Мы прекрасно знали, из чего состоит свиной окорок, но в те годы видели его только один раз – в пьесе «Злопамятный мясник!», причем окорок был из раскрашенного папье-маше. У нас были консервы, на которых было написано на американском языке: «Мясо!» – но внутри было нечто совсем иное. Дядя рассматривал старый анатомический атлас с изображением говяжьей ноги с ободранной кожей, дедушка спросил: «Это что, карта поверженной Германии?» Дядя ответил: «Да, а вот это Берлин!» – показав при этом точку, в которой следовало находиться бычачьим гениталиям. Все мы жаждали – в первую очередь свободы, а потом мяса, настоящего. Все мы были мясоеды, только тетки числились в основном вегетарианками, потому что любили овощи тоже. Отец сказал про овощи: «Я эту траву видеть не могу! – и добавил: – Мясо лучше всего впитывает алкоголь, чтоб вы знали!» Дедушка подтвердил: «Точно, особенно человечина, и в первую очередь твоя!» Я больше всего любил куриную ножку, но первым за нее всегда хватался дядя. Я очень любил куриную печенку, но ее воровали еще в лавке, а нам подсовывали уже полупотрошеную курицу. Я любил панированный шницель, дядя говорил: «Это шницель по-венски, о чем ты понятия не имеешь!» Все это было до войны, а во время войны и непосредственно после нее мы только разговаривали о мясе. Во время войны единственным мясом была конина, немного кисловатая, как и то мясо из рассказа об отрезанной ноге нашего соседа, попавшего под трамвай. Мясо появлялось и в других выражениях, например: «Мое сердце – открытая рана!» – или: «Выскоблили на четвертом месяце – живое мясо!» – это были мамины слова, они сопровождались, как правило, глубокими вздохами. Дедушка сказал: «Сейчас всех фрицев провернут через мясорубку, причем ручку будет вертеть маршал Жуков лично!» Мама сказала: «Я слышала, что Павелич ел суп только из человеческих глаз, а Гитлер – только мясо с попок маленьких детей!» Дядя сказал: «Мало ли что болтают, на самом-то деле они жрали только телятину, которой лишили нас и все остальные народы Европы!» Все, что здесь написано, изложено по памяти, в памяти больше всего места заняли нищета, ужасы войны, необъяснимое состояние, в котором не едят, во беспрерывно говорят о еде. В голод важнее всего нехватка хлеба, потом мяса любого сорта. Отец говорил: «Главное – мы сохранили свои кости!» Дядя выждал, когда немцев изгнали, после чего заявил: «Пусть они меня поцелуют в филейные части!» Эти слова касались нас самих, того, что находилось под нашей кожей, в нашей собственной крови. Прорабатывая эту тему, я постоянно держал в уме разницу между нашим собственным мясом и тем, которое мы использовали в качестве пищи, хотя эта разница в прошедшей войне учитывалась далеко не всеми. В качестве доказательства могу опять привести случай с русским сержантом, его ногой, а также другие случаи. В каждом почти ремесле кроется нечто опасное, почти бесчеловечное. Профессия мясника – одно из таких ремесел, хотя в остальном – весьма почтенное занятие. Это все знают.
Что мы делали в случае дождя
Однажды тетки спросили нас «Вы смотрели фильм „Близится время дождей!" с бессмертным Тайроном Пауэром?» Дядя сказал: «В этом фильме есть все, кроме дождя, который они рекламируют, фигня какая-то!» Одна тетка сказала: «Заведующий библиотекой похож на Тайрона Пауэра, я годами никому в этом не смела признаться, даже самой себе!» Я сказал: «Когда мне перед войной подарили дождевик, я встал в нем под душ и раскрыл зонтик!» Дедушка спросил: «А зачем тебе при дождевике зонтик?» Я ответил: «Не знаю!» Мама сказала: «Мне часто снится незнакомец, идущий под зонтиком и спрашивающий меня про какую-то улицу!» Дядя спросил: «Ну а дальше?» Мама ответила: «После этого я сразу просыпаюсь!» Это было в сорок четвертом году, в войну, в разгар больших дискуссий о ремеслах, зачастую бесполезных. На первом этаже жил человек в очках, до войны человек изготовлял абсолютно новые зонтики, сейчас же он пытался зонтики латать, менять на них спицы, желая вернуть им хотя бы частичку довоенного шика и блеска, совсем исчезнувшего. Дедушка сказал: «Он шкуродер, потому что дважды берет за одну работу!» Мама сказала: «Ну и пусть, потому что, если он отремонтирует мой довоенный солнечный зонтик с японскими розами, никто со мной не сможет сравниться!» Отец спросил: «Где ты солнце видела в наше время?» Мама ответила: «Ну, не всегда так бывает, чтоб все сразу было!» Это было сказано точно. Это происходило в военные годы, люди многое говорили, и в большинстве случаев говорили очень точно, мы это сами замечали. Дядя сказал: «В создании зонтов главное – правильно расположить спицы, а также умение покрыть эти спицы шелком!» Дедушка сказал: «Делов-то! – и добавил: – Папа Пий Двенадцатый всегда ходит под одним и тем же зонтиком, жлоб!» Дядя сказал: «Я знаю одного фраера, так он всегда прячется под зонтом, когда мимо проходит баба, которой он заделал ребенка!» Отец сказал: «Я знаю танцовщиц из варьете, которые с помощью зонтика ходят в воздухе по проволоке!» Все это время на первом этаже бывший изготовитель зонтиков пытался вставить новые спицы в старые образцы своего прежнего великолепного ремесла, и это несмотря на оккупацию, голод и бои на всех фронтах.
Когда дядю бросила Штефица, продавщица шелковых чулок, мама сказала про дядю: «Смотри, как драный кот под дождем!» То же сказали и про отца, который едва дотащился домой после употребления большого количества алкоголя в рекордно короткие сроки. В этих случаях имелась в виду вовсе не та жидкость, которая капает, во всяком случае сверху. В этих случаях производитель зонтиков с первого этажа не мог играть никакой роли. Дедушка сказал: «Я всегда важнее всех считал Невиля Чемберлена, который носил фальшивый зонтик, который никогда не открывался!» Дядя сказал: «У Джека Потрошителя стилет был в виде зонта, которым он протыкал несчастных женщин! – и добавил: – Видел я одну фифу на фотографии, так на ней вовсе ничего не было, только один зонтик!» Мама сказала: «Лучше бы вспомнили о несчастных, у которых протекает крыша и которые даже спать вынуждены под открытым зонтиком!» Дедушка спросил: «А нам-то что до них?» Все согласились с его мнением. Потом он произнес: «Да что вообще этот дождь по сравнению с артиллерийским залпом, о котором я столько слышал!» Мы дружно подтвердили: «Да, просто ерунда!»
Когда наступил сорок четвертый год, большие американские самолеты, набитые бомбами, стали летать над нашим городом, над нашими соседями, над моей семьей, весьма этим фактом обеспокоенной. Дядя сказал: «Вот сейчас ливень врежет!» Сначала из туч падали бомбы американского производства со свободолюбивыми лозунгами, исписанными по всей их длине, потом их сменили артиллерийские снаряды, русские. Дедушка стряхнул с одежды штукатурку, постучался к зонтичному мастеру и спросил: «От этой штуки зонтик сможешь сделать?» Мастер вышел, установил на носу очки и сказал: «От этой – нет!» И это была истинная правда.
Когда пришли бойцы Двадцать первой сербской, началась новая жизнь, очень разная. Капитан Вацулич спрашивал обо всем, что было в доме: «Что это у вас такое?» – или: «Зачем вам этот гвоздь?» Мы охотно разъясняли ему. Увидев дядю, идущего под зонтом на свидание с Зорицей, подавальщицей в солдатской столовой, Вацулич спросил: «Что это за буржуазный предмет?» Дядя ответил: «От дождя и насморка!» Вацулич рассмеялся, поднял воротник, нахлобучил пилотку и пошел вниз по улице под самым что ни на есть проливным дождем. Мы думали, что зонтики отменят сразу после освобождения, но ошиблись. Потому что дожди шли, как и прежде, абсолютно свободно.
О народе славном – официантском
В тысяча девятьсот сорок пятом году все стали преклоняться перед ремесленниками, субъектами плодотворного и кропотливого труда, мой же отец превыше всего ценил только одно ремесло, а именно – обслугу. Дядя пересказывал известный эквилибристический номер народного гимнаста Петрашиновича, который стоял на шесте. Тетки были в восторге от знаменитого русского фильма, в котором стреляют из пушки голой женщиной. Отец на все это реагировал просто: «Все это чушь по сравнению с двадцатью четырьмя кружками в обеих руках без подноса!» Я думал, что это тоже относится к сценическому искусству.
