Джей Дайс - Вашингтонская история
— А я собираю охотничьи гравюры, — сказал Тэчер.
Фейс положила папку в ящик странно-беспомощным движением, с чувством пустоты, которого она никогда не забудет.
И теперь Фейс тихо радовалась, глядя на Домье… но постепенно мыслями ее снова завладели Дейн Чэндлер и розовая повестка.
В белом полотняном костюме Чэндлер казался подтянутым и элегантным, хотя и без тени франтовства. «А я, — с досадой подумала Фейс, — после всех сегодняшних мытарств, должно быть, выгляжу просто чучелом». Ну почему ей не пришло в голову остановиться где-нибудь по дороге и привести себя в порядок — хотя бы подкрасить губы и перевязать ленточку на волосах! Совсем ни к чему было являться сюда в виде херстовской карикатуры на радикалок.
Чуть тягучий голос Чэндлера отвлек ее от воображаемого зеркала.
— Я был бы рад сказать вам, миссис Вэнс, что ваш случай — единственный в своем роде, но, к сожалению, это далеко не так. По сравнению с другими, вам еще повезло. Вот, например, в повестке не сказано «явиться немедленно». Вам, к счастью, предоставили некоторую отсрочку.
Фейс подняла голову.
— А что это значит?
— По закону, — сказал Чэндлер, — немедленный вызов означает лишь то, что вызываемое лицо должно явиться в самое ближайшее время. Но агенты комиссии имеют обыкновение использовать такие повестки, как ордер на арест. И если вы не знаете своих прав, то вас могут тут же повести на заседание, не дав никакой возможности подготовиться. Конечно, это грубое нарушение конституции…
Фейс недоверчиво подняла брови.
— Вы хотите сказать, что меня могли бы вытащить из кровати среди ночи?
Чэндлер взглянул на нее, как бы представляя себе эту картину, и глаза его блеснули при мысли, которая, видимо, не имела ничего общего с законами.
— Да, наверняка, — если агент предпочтет ночное время. Вы, мне думается, вели бы себя в таких обстоятельствах иначе, но многие пугаются при виде печатей и покорно делают то, что им велят. Иногда агенты комиссии даже конфискуют бумаги, хотя вручение повестки не дает на это никакого права.
— У меня нет никаких бумаг.
— Даже любовных писем, перевязанных розовой ленточкой? — мельком улыбнулся он. — Вам могут инкриминировать и цвет ленточки.
Фейс грустно покачала головой. Хранить письма Тэчера? Боже мой, она тотчас сжигала каждое. Это были не такие письма, чтобы хранить их в шкатулке вместе с засушенными цветами… можно назвать их как угодно, только не любовными.
Чэндлер, видимо, заметил промелькнувшую в ее глазах тень.
— Я вовсе не хочу вас запугать, — сказал он. — Вряд ли агенты применят по отношению к вам насилие, хотя это порою случается. Грубость, нахальство, — обычно дальше этого они не идут…
— Одним словом, — перебила его Фейс, — изложите мне в популярной форме: «Что должна знать каждая женщина о гестапо»!
Он улыбнулся этой шутке, но улыбка тут же исчезла, а глаза снова стали озабоченными.
— Мне думается, сейчас надо обсудить дальнейшие шаги. Прежде всего мы позвоним главному адвокату комиссии Джиму Грейсону. Он может разъяснить некоторые вопросы.
— Да, — угрюмо сказала Фейс. — Я о нем уже слышала.
Чэндлер нажал кнопку и сказал секретарше в микрофон:
— Разыщите, пожалуйста, Джима Грейсона и соедините меня с ним, где бы он ни был. Если вам скажут, что он на совещании, — добейтесь, чтобы его вызвали. У меня срочное дело.
Повернувшись к Фейс, он объяснил:
— Этот Грейсон просто неуловим. Похоже, что весь его рабочий день проходит главным образом в барах вокруг Капитолийского холма. На звонки он обычно не отвечает, разве только в исключительных случаях. Говорит, что к нему все время лезут всякие люди со своими делами. Я как-то сказал ему, что жаловаться на это он не имеет права: ведь он — слуга народа. «Так-то оно так, — осветил он мне, — но что делать, если эти сукины дети мне осточертели!»
Они дружно рассмеялись. Фейс нравилась возникшая между ними непринужденность: было похоже, будто они оживленно болтают за коктейлем, и ей ничем не грозит неуклонно надвигающийся завтрашний день. Как было бы славно, подумала Фейс, поговорить с этим человеком не по делу, а просто так. Он каким-то непостижимым образом вселял в нее бодрость, вызывал острое, трепетное ощущение жизненной силы. Ей казалось, будто сердце ее бьется как-то по-иному, быстрее разгоняя по телу горячую кровь. Минутами она не чувствовала никакого страха ни перед комиссией, ни перед ее деятельностью. Просто удивительно, до какой степени она, Фейс, неуязвима, и, конечно же, ее не коснется никакая опасность. И уже совсем забыв, с какой неохотой она шла за советом к Чэндлеру, Фейс страстно желала, чтобы он взялся защищать ее. Она поверила в могущество этого человека и жаждала его поддержки.
Но не успел еще замолкнуть ее смех, как Чэндлер вдруг заговорил совсем иным тоном.
— Знаете ли вы, миссис Вэнс, — серьезно спросил он, — что вам предстоит?
И Фейс показалось, будто твердая почва уходит из-под ее ног. Слова Чэндлера прозвучали, как предостережение, и ее охватило тревожное предчувствие.
— Не знаю, — сразу помрачнев, сказала она. — Все это для меня ново и так дико. Должна сознаться, что мне страшно.
— Вам не приходилось бывать на открытых заседаниях комиссии?
— Нет, я только читала о них в газетах.
— Значит, вы в сущности не представляете себе, что там происходит. Ну, а о роли некоторых конгрессменов в этой комиссии вы что-нибудь знаете?
— Очень мало. Не больше чем любой посторонний, незаинтересованный человек.
Чэндлер слегка усмехнулся.
— Ну, теперь вы уже не посторонняя, и не сможете оставаться безучастной к деятельности конгресса. Теперь вы — объект номер один. Как вы думаете, почему вас вызывают?
Фейс глядела на него широко раскрытыми испуганными глазами.
— Не имею ни малейшего понятия.
— Я вам кое-что объясню, — продолжал Чэндлер. — Их нимало не интересует истина и не интересует, действительно ли вы ведете подрывную деятельность. Факты, справедливость — им нет до этого дела, им важно, доказать некий тезис. Тезис этот в своем неприкрашенном виде очень прост: в стране ведут подрывную деятельность красные. А красным, с их точки зрения, может быть любой человек или любая группа людей, не связанных с крупным бизнесом или с порожденными им организациями. Они хотят раздуть истерию в общегосударственном масштабе и — хоть это кажется нам сущим безумием — жаждут войны. Хорошо, причем же тут Фейс Вэнс? Очевидно, она красная, иначе ее не вызвали бы в комиссию. А если она все-таки не красная, они будут настаивать на своем, и правда это или нет, — безразлично, потому что большинство людей все равно им поверит. Гитлер не гнушался самой наглой ложью. Ее с успехом пускают в ход и в городе Вашингтоне. Итак, каким же образом Фейс Вэнс может защитить себя?..
Фейс в смятении не отрывала от него напряженного взгляда.
— Господи! — воскликнула она. — А что будет, если я не приду или откажусь отвечать?
— Вас привлекут к суду за неуважение к конгрессу. А суд может приговорить вас к штрафу или тюремному заключению, или к тому и другому вместе.
Фейс вздрогнула.
— Значит, выхода нет?
— Никакого, — сказал Чэндлер, — никакого, поскольку времени почти не осталось. Будь у нас хоть неделя в запасе, мы бы нажали на все кнопки, какие только смогли бы найти. Но подобные дела обстряпываются по принципу квипрокво, или «рука руку моет». Господа с Капитолийского холма редко делают что-нибудь задаром. Следовало бы создать специальное правительственное учреждение под названием «Департамент взаимных услуг». Самое лучшее, если у вас есть влиятельные родственники среди банкиров или крупных промышленников…
— У меня вообще нет никаких родственников, — еле слышно произнесла Фейс.
— А у вашего мужа?
Фейс отрицательно качнула головой. Она многое могла бы сказать о родне Тэчера, но откровенничать не станет.
Чэндлер, заметив, что она крепко стиснула лежащие на коленях руки, снова предложил ей сигарету. Фейс, поглощенная своими мыслями, рассеянно закурила. Она попала в беду, которая, быть может, сломает всю ее жизнь (теперь она осознала, наконец, серьезность своего положения), а муж до сих пор ничего не знает. Беда привела ее в контору адвоката, и она сидит, растерянная, смятенная, не зная, что делать, не зная, согласится ли этот человек быть ее защитником, а если согласится, то на каких условиях, и откуда взять денег, и как воспримет это Тэчер, который неизбежно узнает все. Боже всемогущий! Почему же она не рыдает, не ломает руки? Она билась в расставленных кем-то силках, но все происходящее по-прежнему казалось ей нереальным. Надо ущипнуть себя и проснуться. На ее гладком загорелом лбу пролегли тревожные морщинки.
