Джеймс Скадамор - Клиника «Амнезия»
— Скажите, Суарес, — спросил я, — вы ведь говорили, будто она выпала с пассажирского сиденья, верно?
— Конечно. За руль всегда садился отец Фабиана. Моя сестра так и не научилась водить машину.
— Но ведь его отец был серьезно ранен и не мог сесть за руль, так ведь?
— Серьезно ранен? Кто тебе это сказал? Они отправились на экскурсию в горы. Это единственное, что нам известно. Фабиану же не дает покоя именно то, чего мы не знаем. В тот уик-энд, когда все случилось, он остался со мной. Родители не стали брать его с собой. Незадолго до этого Фабиан болел, и ему не хватило бы сил весь день ходить по горам, даже если бы он и захотел. Родители уехали вдвоем, и спустя какое-то время мы узнали, что они погибли. Такое часто случается, Анти. Люди вдруг уходят из нашей жизни.
Суарес потянулся к пластмассовому подносу, на котором стояла бутылка с текилой и рюмки, и стряхнул в него пепел с сигареты. Затем посмотрел на меня и продолжил:
— Если бы Фабиан не был болен, он мог оказаться вместе с ним в машине в те трагические минуты. Я постоянно ему об этом напоминаю. Он должен радоваться по этому поводу, а не терзаться чувством вины. Я хочу сказать, что раз он остался жив, то и они продолжают жить в его памяти.
— Значит, никакой корриды там не было, — подытожил я.
— Корриды? Фаби никогда не бывал на корриде. Я как-то раз брал его с собой в горы, посмотреть на крестьянский праздник урожая. Там какие-то мальчишки бегали по полю, уворачиваясь от быков, но назвать это настоящей корридой можно лишь с большой натяжкой.
— Понятное дело, — отозвался я.
— Кстати, а ты сам не хотел бы посмотреть корриду? — продолжил Суарес. — Вместе с Фаби? Может, это его немного взбодрит? Я не уверен, что тогда ему понравилось. Одного паренька бык поднял на рога, и Фабиан ужасно расстроился. Но если ты считаешь, что настоящая коррида ему понравится, что ж, я могу организовать для вас это зрелище.
— Нет, не думаю. Вряд ли это поможет, — ответил я. — Скорее наоборот, снова напомнит об отце.
— Знакомая история. Старый добрый Феликс Моралес. Прекрасный парень, но совершенно никудышный тореро. — Суарес погасил сигарету о поднос и стряхнул с рук сигаретный пепел.
— Что он был за человек, отец Фабиана? — спросил я, больше не желая разоблачать рассказ моего друга.
— Видишь ли, — начал Суарес, — кое-кто считает, что он был не пара моей сестре, будто он был слишком одержим идеей социальной справедливости, совсем как параноик. Как это вы, англичане, обычно говорите, всегда готовый кулаками махать, я правильно сказал? Я утвердительно кивнул.
— Но я никогда не был согласен с этой точкой зрения, — продолжил Суарес и налил себе еще текилы. — Мой собственный отец, да упокоит Господь его душу, как-то сказал о Феликсе, когда стало ясно, что он женится на моей сестре: «Он похож на ребенка, который не хочет спать ночью, потому что боится, что игрушки неожиданно оживут».
Сделав глоток из рюмки, Суарес подмигнул мне.
— У сына Феликса, моего племянника, та же беда, он тоже не хочет спать ночью. Но не потому, что боится оживающих игрушек, а потому, что страстно надеется на то, что они оживут, и хочет наблюдать за этим.
Я встал.
— Суарес, я все-таки хочу здесь немного прибрать. Здесь стоит жуткий запах. Такое нельзя оставлять до завтра.
— Можешь оставить это Фабиану, если хочешь. Пусть сам убирает за собой, — сказал Суарес.
— Я сам все сделаю, — ответил я.
Несколько раз попав не в те комнаты, в том числе и в ту, где во множестве хранились чучела животных, часть которых мне раньше никогда не встречалась, я наконец нашел шкаф, в котором Евлалия хранила моющие средства. Я взял там резиновые перчатки, ведро, какой-то дезинфектант и вскоре опустился на колени на шахматный пол и принялся за уборку. Негромко скрипнула дверь. Это вернулся Суарес — по-видимому, решил выпить последнюю рюмку перед сном. За это время он успел переодеться в красный плюшевый халат. Он прошел через всю библиотеку, приблизился к столу и сел в кресло. Мне показалось, будто Суарес слегка пошатывается, но я отнес это на счет моего собственного опьянения.
— Будь добр, расскажи мне, что ты сегодня услышал от Фабиана, — обратился он ко мне он. — Меня не на шутку встревожили сегодняшние его откровения. Хотелось бы знать, что у парня сейчас на уме.
Стало ясно, что Суарес загнал меня в угол. Я стащил с рук резиновые перчатки, бросил щетку в ведро с водой и снова сел за стол.
И насколько мог подробно пересказал историю с корридой. Поскольку я все еще был нетрезв, то по какой-то необъяснимой причине обмолвился о том, что мать Фабиана могла пропасть без вести, потеряв память. Я стал терять нить разговора, забывая, кто именно только что говорил.
Когда я закончил, Суарес ничего не сказал, и я подумал, что своими откровениями навлек на Фабиана неприятности.
— Я уверен, что Фабиан сам во все это не верит, — произнес я. — Наверное, он просто пытался найти разумное объяснение случившемуся, хотел рассказать мне правдоподобную и занятную историю. Вам не стоит так беспокоиться по этому поводу.
— Самая главная проблема Фабиана заключается в том, — начал Суарес, — что невозможно понять, верит ли он сам в то, что говорит. Иногда мне становится тревожно — он настолько убедительно несет всякий вздор, что сам начинает в него верить. — Суарес нахмурился. — Наверное, мне нужно с ним поговорить. У меня такое ощущение, что племянник начинает отбиваться от рук.
Я запаниковал. Если наш разговор дойдет до Фабиана, ярости его не будет предела.
— Вы на самом деле думаете, что это нужно? — рискнул я задать вопрос.
— А разве нет? — спросил Суарес.
— Готов поспорить, в глубине души Фабиан знает всю правду; другое дело, что время от времени он дает волю фантазии, — ответил я. В этот момент я был готов сказать все что угодно, лишь бы скрыть свое предательство.
— Ты прекрасно знаешь, я не из тех, кто будет указывать другим людям, во что им верить, а во что нет, — сказал Суарес. — По крайней мере до тех пор, пока их фантазии не идут во вред им самим. Как ты считаешь, Фабиан перешел уже эту черту?
Я представил себе, что подумает Суарес, скажи я ему, что Фабиан якобы видел на Пасху лицо своей матери в стеклянном ящике, который катили на платформе с колесами. Нет, от меня он, разумеется, этого никогда не узнает. С меня и без того хватало неприятностей.
— Вроде бы нет, — произнес я.
— Точно? Ты уверен?
— Точно.
Моя уверенность придала ему бодрости. По-видимому, Суаресу просто хотелось, чтобы кто-то успокоил его, сказал, что на самом деле все не так серьезно. Причем он явно — хотя непонятно почему — желал, чтобы этим человеком был именно я. Как вы понимаете, ответственность подобного рода была мне совершенно ни к чему.
— Ты, конечно, прав, — продолжал Суарес. — Иногда это не так уж мучительно — позволить людям верить в то, что им по душе. Я до сих пор помню, насколько мне было паршиво, когда я узнал о гибели сестры. Мне потребовалось время, чтобы смириться с тем, что ее больше нет, когда я узнал, что ее тела в машине не оказалось. — Суарес на мгновение умолк, вздохнул и заговорил снова: — Иногда реальная жизнь бывает ужасно тяжелой, ты согласен со мной?
Мне вспомнился Фабиан. Что сказал бы человек, лишенный воображения!
— Оглядываясь в прошлое, — продолжил Суарес, — я никоим образом не осуждаю душевное состояние Фабиана. Если я не смог в свое время признаться в этом самому себе, то вряд ли оказался бы в состоянии признаться в этом ему.
— Но теперь ведь вы это признаете, — предположил я, испытывая еще большое смущение.
— Сейчас признаю. А вот Фабиан — нет. Наверное, ему для этого потребуется еще какое-то время. Давайте помнить слова моего друга Мигеля де Торре: «Горе задает всем нам разные вопросы». Если, как ты считаешь, мне не следует нажимать на Фабиана, — произнес Суарес и, к моему удивлению, улыбнулся, — то постарайся сделать так, чтобы он и дальше верил в свои фантазии. Но до известной степени.
Я собрался ответить, однако он не дал мне заговорить.
— А сейчас я уверен, что тебе лучше забыть про наш разговор. Отправляйся спать. Ты сегодня тоже перебрал текилы, и тебе нужно проспаться. — Он протянул руку и шутливо взъерошил мне волосы.
— Вы ведь не скажете ему? — поинтересовался я. — Не скажете о том, что только что от меня узнали?
— Обещаю, что никогда не обмолвлюсь ни единым словом. Наверно, ты прав, мне не надо ничего говорить Фабиану. И еще я верю в то, что ты обязательно расскажешь мне, если ситуация изменится.
У подножия лестницы он остановился и игриво ткнул кулаком мне в плечо.
— Трудно что-то утверждать наверняка. Кто знает, вдруг Фабиан может оказаться прав в том, что он говорит о своей матери.
Последнее, что я запомнил, прежде чем погрузиться в сон, были глаза Суареса, сверкнувшие в темноте каким-то безумным блеском.
