Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
— И я, — грустно сказал Аркадий. — В нашей работе тоже, понимаешь, особый запах есть.
— Крови? — с уважением спросил Мишка.
— Риска, опасности.
Михаил мечтательно закатил глаза.
— Нужно свое расследование проводить. Без Палисадова и Максимыча. Я в нашем городе каждую собаку знаю. Плюс твой следственный опыт. Пока твой босс с этим делом возиться будет, мы — бац! — свой материал соберем. Один — в газету, копию — в прокуратуру. Так во всех нормальных странах делается.
— У меня своя теория насчет расследования, — подхватил Востриков. — Я ее однажды профессору Кнорре изложил, и он мне ответил так: «Все это бред, юноша, но что-то в этом есть». Кнорре — это наш декан. Умный человек, хотя и тесть Палисадова. Теория в том, что преступление как бы с другого конца раскрывается. Сначала преступление надо в своей голове сочинить. Как роман. Ты ничего о преступнике не знаешь. Жертва тебе известна в общих чертах. Но в голове твоей все события уже выстроились.
— Гипотеза?
— Это не гипотеза, гипотезы возникают на основе фактов. Это свободная фантазия. Воображение, старик, — страшная сила! Воображению надо доверять. Преступление — это что? Это особое проявление жизни. А воображение? Это особое проявление сознания. И то и другое — нарушение нормы. Соедини их, они обязательно в какой-то точке пересекутся. Между прочим, есть такая теория: искусство как форма преступления. Буржуазная, допустим, теорийка, но рациональное зерно в ней есть.
— Дальше.
— Дальше, Мишенька, мы с тобой сочиняем роман. Об этом убийстве. Не на бумаге, а в голове, на бумаге мы с тобой десять лет его сочинять будем. Каждый сочиняет сам, потому что в соавторы мы не годимся по причине несовместимости характеров. Потом обмениваемся сюжетами. Смотрим, что совпало, что не совпало. Потом узнаем реальные факты: кто такая эта горничная, с кем она общалась? Запускаем это в вымышленный сюжет. И там, где жизнь и вымысел совпадают, лови момент истины. Ты «Преступление и наказание» читал?
— В школе. Уже забыл.
— В этом романе следователь раскрыл преступление еще до того, как оно было совершено.
Мишка вытаращил глаза.
— Иди ты!
— Он прочитал статью одного студента в журнале и вычислил, что этот тип способен на убийство. Хотя в то время студент, может быть, ни сном ни духом об этом не помышлял. Когда преступление все-таки было совершено, причем таким образом, что доказать виновность преступника было невозможно, следователь уже знал, и кто убийца, и как его заставить сознаться.
— Шикарно!
Востриков прямо засветился от гордости. Заслужить восхищение насмешливого Ивантера было непросто.
Кто-то громко засмеялся.
— Максим Максимыч, идите сюда! Вы только послушайте этих пинкертонов! Мы с вами головы ломаем, а они уже знают, как вести расследование. С помощью романа — ха-ха-ха! — смеялся Палисадов.
Соколов рассеянно смотрел на них.
— Что еще такое?
— Да вот, — не унимался Палисадов, — наш Аркаша Достоевского начитался. Достоевский, конечно, титан. Но я не слышал, молодой человек, чтобы он отменил уголовно-процессуальный кодекс.
Сжав кулаки, Востриков ринулся на Палисадова.
— Вы не смели подслушивать! Это недостойно офицера! Если не извинитесь, я дам вам пощечину!
— Что-о-о?!
Палисадов заозирался. Так и есть! Вся опергруппа смотрела на них. Даже капитан Соколов побледнел.
— Ах ты, щенок! — заорал Палисадов, понимая, что замять скандал не удастся. — Да я тебя за это при исполнении застрелить могу! На кого руку поднял?! На советскую власть руку поднял?!
Максим Максимович поморщился.
— Остынь, Дмитрий. А тебе, Аркадий, придется извиниться. Со старшими офицерами так не разговаривают.
— Да плевать я хотел на его извинения! — окончательно рассвирепел майор. — Но светлое будущее, Аркаша, я тебе обещаю. Из института вылетишь однозначно. В кулинарный техникум пойдешь.
Глаза Соколова хищно сузились. Как у дикого кота.
— Не дави на пацана больше, чем он сможет выдержать, Дима…
— Покайся, дурак! — прошептал стоявший рядом с Востриковым Тупицын. — Сплюнь и покайся!
— Не буду, — выдавил из себя Востриков и… заплакал.
— Я не Беневоленский, чтоб передо мной каяться, — процедил Палисадов. — Черт с ним! Прощаю! Но на работе держать не буду. Ты уволен, Аркадий.
— Вот и хорошо! — обрадовался Соколов. — В прокуратуре таким не место. У вас ведь должны быть — как это? — холодные руки и голова. Мы его к оперативной работе приставим. И для начала сгоняй-ка ты, Аркаша, к этому самому Беневоленскому. И узнай, что за странник к нему утром явился.
— Возражаю, — заупрямился Палисадов. — Неизвестная личность, появился в день убийства… Это очень серьезный факт. Вдруг Аркадий его спугнет?
— Не спугну! — сквозь слезы воскликнул Востриков, не веря своему счастью. — Мы тихо, аккуратненько.
— Кто это мы? — продолжал злиться Палисадов.
— С Мишкой. И Чикомасова с собой возьмем. Как бы делегация от комсомола. Выяснить, как он молодежь в религию агитирует.
— А он агитирует? — удивился Соколов.
— Вообще-то нет… Но отдельная несознательная молодежь к нему в церковь похаживает. Вот об этом мы с попом и потолкуем по-комсомольски. А заодно и на странника поглядим.
— Хорошая идея, — согласился Максим Максимыч. — Только смотри у меня! Пришли, понюхали и ушли.
— Слушаюсь, товарищ капитан!
— Детсад! — фыркнул Палисадов.
— Предатель! — ворчал по дороге Ивантер, бросая на счастливого Вострикова изничтожающие взгляды.
— Почему предатель?
— Потому что Иуда, — не унимался Мишка. — Натарахтел мне про собственное расследование, а стоило Максимычу поманить тебя пальчиком…
— Про собственное расследование тарахтел, положим, ты.
— А про романный метод раскрытия убийства? Уже забыл?
— Чего ж ты за мной увязался?
— Не твое дело! И не вздумай вообразить, что я пошел обеспечивать твое прикрытие. Мне наплевать на твои планы. Просто я хочу на странничка посмотреть. А вдруг это газетный материал.
— Ну и не возникай!
— Сам не возникай!
— Кончайте, мушкетеры! — задыхаясь, вмешался в перепалку Петр Чикомасов. Втроем они быстрым шагом направлялись к церковной площади, невольно стараясь друг дружку обогнать. — Забыли наш школьный принцип? Один за всех, все за одного!
— Я-то не забыл, — продолжал злиться Ивантер. — А вот кто-то из нас троих один на всех с прибором положил. Угадай с трех раз.
Но Чикомасов не стал поддерживать Ивантера.
— Ох, не нравишься ты мне, Миша, — строго возразил он. — Не комсомольское у тебя настроение. Для тебя что важнее: помочь нашим органам разоблачить опасного преступника или провернуть свои темные журналистские делишки? Буду ставить о тебе вопрос на комсомольском активе. Кстати, что это за журнальчик я у тебя видел? «Плейбой» называется. За него, между прочим, срок получить можно.
Ивантер задохнулся от возмущения.
— Что-о! Кто бы говорил, а ты бы молчал в тряпочку, кобель комсомольский! Тоже мне, Николай Островский! Знаю я твой комсомольский актив! Бесплатный дом терпимости!
Чикомасов обиделся, но предпочел не развивать тему.
— Пришли, — напомнил им Востриков. — Значит, так, мушкетеры. Ты, Петька, начинаешь разговор с попом. У тебя с ним налажен контакт. Ты, Мишка, остаешься возле дверей. На случай, если юродивый вздумает сбежать. Остальное — дело техники.
— Постой, какой техники?
Востриков торжественно распахнул пальто и показал приятелям хитроумно прикрепленный к груди небольшой магнитофон, килограмма в два весом.
— Импортный! — восхитился Мишка. — Почем брал?
— Сто пятьдесят рэ на фарцовке. Пришлось мамаше корову резать.
— Не одобряю, — осудил Чикомасов.
— Бедное крупнорогатое парнокопытное! — вздохнул Ивантер.
— Мушкетеры пожаловали! — обрадовался приходу гостей Беневоленский. — Тихон Иванович, познакомьтесь! Прекрасные молодые люди нам в помощь…
И обомлел. Перед ним стоял не Тихон Иванович, епископ и книгочей, знавший два древних и пять новых языков. Перед ним корчил рожи, пуская слюни, старый противный дурачок.
Бочком-бочком, драчливой вороной Тихон подскочил к Петру Чикомасову и клюнул его необыкновенно длинными, какие на иконах рисуют, перстами, собранными щепотью, в левую часть груди, точно сердце хотел вырвать. Но вместо сердца в проворных пальцах юродивого оказался комсомольский значок. Отец Тихон густо харкнул на него длинной зеленой соплей, бросил на пол и начал на нем плясать, приговаривая:
— Тьфу-тьфу-тьфу! Изыди, бес!
На минуту Петр Чикомасов лишился дара речи. Он побледнел, покраснел, потом опять побледнел.
— Это что такое! Это провокация? — шипя и присвистывая, спросил он трясущегося от страха Беневоленского, произнеся слово «провокация» не через «ы», а через «и», как пишется.
