Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики
- Вот наш Лёва, он же - гений, весь Челябинск - а он живёт в Челябинске - говорит об этом, нет, вы просто не знаете нашего Лёву, вы бы не то сказали : - и пуговица отвинчивается от вашего пальто, пиджака или рубашки.
- Сева Григорьевна, вы оторвёте мне пуговицу!
- Дело в не этом! - перебивает дочь Раминдика, - если бы вы знали нашего Башкирова, вы бы не то сказали (известный музыкант Башкиров действительно приходился дальним родственником Раминдикам) - весь мир знает нашего Башкирова, он же гений, гений!
- Сева Григорьевна, я опаздываю на работу!
- Дело не в этом! - отмахивается она и продолжает говорить.
Наконец, наш домоуправ Тамара Ивановна, которая всегда была на своём посту - на балкончике в самом центре дома-магнита, кричит зычным голосом:
- Сева, оставь человека в покое, вот идёт Роза Моисеевна, лови её, она с тобой поговорит!
И Сева Григорьевна, выставив руку-ухват для очередной пуговицы, бежит ловить Розу Моисеевну.
С Севой Григорьевной связан ещё один эпизод, ставший 'притчей во языцех' для соседей. У неё хранились облигации займа 'восстановления и развития', на которые советская власть обязала подписаться её сына - коммуниста. На предприятиях существовали своего рода коммунисты-провокаторы, которые, выступая на партсобраниях, обязывались подписаться - кто на годовой, а кто и на больший заработок. Их 'почин' тут же распространяли на весь коллектив, а самого провокатора тайно освобождали от подписки. Так вот, сын Севы Григорьевны уехал жить и работать в Баку, а бесполезные облигации оставил на хранение маме. Но дочь Раминдика, видимо по старинке, верила, что советские ценные бумаги дадут-таки доход, и бережно хранила их, оберегая прежде всего от соседей по коммуналке.
Так как она часто меняла места хранения (то зашивала в матрас, то засовывала под комод и т.д.), то однажды, она сама позабыла, куда же запрятала советские 'ценные' бумаги. Сева Григорьевна, конечно же, решила, что их украли соседи, и подняла страшный крик на весь дом. В поисках облигаций участвовали все 'авторитетные' соседи, включая, конечно же, и Тамару Ивановну. Наконец, 'ценные' бумаги нашли где-то в двойном дне платяного шкафа, а Сева Григорьевна тут же побежала на почту и дала сыну телеграмму в Баку:
'Что пропало то нашлось не беспокойся тчк мама'.
На что сын, не ведая ни о чём, шлёт телеграмму Севе Григорьевне в Тбилиси:
'Мама телеграфируй здоровье тчк Фима'
Конечно же, всё стало известно соседям и те, желая поддеть Севу Григорьевну, постоянно спрашивали у неё:
- Ну, 'что пропало, то нашлось', Сева Григорьевна?
- Дело не в этом! - следовал универсальный ответ.
Живя над самым проходом-проездом в дом, Тамара Ивановна контролировала весь дом и двор. Бабушка прозвала её 'вахтёром'.
- Вы к кому идёте? - спрашивала она проходящего незнакомца.
- К Розе Моисеевне! - например, отвечал он.
- Розы Моисеевны нет дома, вот с ней беседует Сева Григорьевна, идите лучше освободите её.
Этой Тамаре Ивановне я обязан своей жизнью, я об этом ещё расскажу.
Часов в десять утра соседи выходят на веранды, раскрывают окна, и, опёршись на подоконник, высовываются наружу. Идёт активный обмен мнениями.
- Я сон собака видел, - рассказывает попадья с первого этажа Мариам-бебия (бабушка Мариам) свой сон соседке напротив Пепеле (Пепела - имя, но в переводе с грузинского означает 'бабочка'). Мариам-бебия плохо говорит по-русски и путает род, падеж, число, склонение, спряжение и т.д., и продолжает, - так бил её, так бил, что убил совсем!
Поясню, что это означает: 'Я во сне собаку видела, так била её, что убила совсем'.
Смачно зевнув, Мариам-бебия отправляется досматривать свой сон, а Пепела уже возмущённо рассказывает соседям с третьего этажа напротив:
- Вы представляете, госпожа Елизавета, наш Ясон так сильно избил собаку, что животное погибло!
Елизавета Ростомовна Амашукели (Амашукели - княжеская фамилия; сама Елизавета или 'тётя Лиза' - подруга моей бабушки и главная соперница её по победам над кавалерами в светских салонах дореволюционного Тбилиси) с французским прононсом сообщает всему дому:
- Наш Ясонка, совсем сошёл с ума! Нет, подумать только, поймал бедную собаку и забил её насмерть! Возмутительно!
Ясон, старый высокий железнодорожник, болевший болезнью Паркинсона в ранней стадии, не успел пройти через пост 'вахтёра', как был ею допрошен:
- Ясон, ты что, на старости лет с ума свихнулся, за что ты собаку убил?
Идёт длительное выяснение вопроса, старый и добрейший Ясон плачет, у него трясутся руки, он и мухи-то за свою жизнь не обидел, а тут - на тебе - убил собаку!
Будят Мариам-бебию, и та с трудом вспоминает, что видела во сне собаку : и так далее. Всё выясняется, Ясон, плача, уходит домой. Мариам-бебия, так и не поняв сути дела, отправляется смотреть сны дальше, а тётя Лиза - культурно, как подобает княгине, критикует Пепелу за дезинформацию - что спутала 'я сон' с именем Ясон.
Наступает жаркий день. Дети-дошкольники вот уже часа три носятся во дворе. Их начинают звать домой полдничать:
- Гия, иди какао пить! - зовут воспитанного мальчика Гию его культурные родители-грузины со второго этажа.
- Мера-бик! - с французским проносом зовёт тётя Лиза своего внука Мерабика, - хватит бегать, иди, попей молока и отдохни!
Рива, уже благополучная замужняя женщина 'Римма Арониевна', зовёт свою племянницу Ларочку:
- Ларочка, иди кушать: у нас сегодня икра,балык, какао : Рива не успевает закончить, как её перебивает громовым голосом Гурам с первого этажа:
-Ты ещё весь меню расскажи, чтобы у других слюнки текли!
Возбуждённый этими призывами неработающий пьяница дядя Месроп (это армянское имя такое) зовёт своего немытого сынишку Сурика (это не краска, а тоже такое армянское имя, полностью - Сурен):
- Сурык, иды кофэ пыт!
Бедный Сурик, не видавший за свою жизнь даже приличного чая, изумлённый тем, что ему предлагают какой-то неведомый кофе, тут же подбегает к дверям халупы дяди Месропа во дворе. Но тот вручает Сурику грязный бидон из-под керосина и сурово приказывает:
- Иды, керосын принесы!
И несчастный Сурик, так и не узнавший вкуса кофе, плетётся за угол в керосиновую лавку :
Наступает вечер. Самый ранний вечер - пять часов. Четыре часа - это ещё день, а пять - уже вечер. Возвращаются мужья с работы. Эмиль и Арам живут на одном этаже - втором, под нами, и работают в кроватной артели вместе. Вместе и пьют чачу после работы.
- Ах вы, пьяницы! - сперва слышен зычный голос 'вахтёра', а затем уже появляются фигуры Эмиля и Арама, поддерживающих друг друга. С трудом они взбираются по лестнице, и - чу! - слышен звук удара по чему-то мягкому и визг Зины. Комната Эмиля по коридору первая, вот Зина и завизжала первой. Арам ещё с минуту плетётся, ударяясь о бока веранды, до своей комнаты, и вот уже слышны глухие удары Арамовых кулаков о бока его жены Маро, и её сдержанные стоны. С Эмиля и Арама начиналось обычно в нашем дворе традиционное избиение жён. Зина-то бойкая, она и сама сдачи даст, и за избиение утром денег с мужа возьмёт. Ещё бы - Эмиль - участник войны, член партии - боится огласки. А с беспутного Арама взятки гладки. Маро с детьми бежит наверх к нам. Бабушка прячет их на шатающийся железный балкон, и те в страхе ложатся на металлический пол.
Арам (метр пятьдесят ростом, пятьдесят кило весом) соображает, где семья, и тоже поднимается к нам. Бабушка приветливо открывает дверь и ему.
- Где Маро? - свирепо вращая глазами, голосом средневекового киллера, вопрошает Арам.
- Арам-джан, здравствуй, дорогой, заходи, сколько времени мы не виделись! - приглашает его бабушка. Арам заходит и садится на кушетку у двери. - Для чего тебе Маро? - спрашивает бабушка.
- Я у неё кров пыт буду! - заявляет Арам.
- Арам-джан, а как ты будешь у неё кровь пить? - интересуется бабушка.
Арам открывает рот, соображает что-то, и потом поясняет:
- Я ей горло рэзат буду и кров пыт! - уже устало разъясняет Арам.
- А за что, Арам-джан? - не отстаёт бабушка.
- Семь дней работал, семьсот рублей заработал, семь индюков купил, принёс Маро, а она :- и Арам устало завращав глазами, закрывает их, и, храпя, падает на кушетку. Арам был помешан на цифре семь: Через несколько минут Маро с детьми, поднимут спящего щупленького Арама с кушетки, поволокут домой, уложат спать и заботливо укроют одеялом.
Идёт битьё жён и на первом этаже напротив. Там живёт очень толстая, килограмм на сто сорок, армянка и её муж, тоже армянин, но которого никто никогда не видел. Фамилии их тоже никто не знал, да и имён тоже - жили они обособленно. Кто-то называл её просто - 'толстая женщина', ну а бабушка придумала ей кличку 'Мусорян'. Когда 'толстая женщина' садилась у окна, то начинала интенсивно есть, а шкурки, кости, кожуру и прочие отходы бросала на двор прямо под окном. Вокруг неё вечно был мусор, отсюда и 'Мусорян'. У неё с мужем был малолетний сынок по имени 'Баджуджи' (прости Господи за такое имя!). Так он первым реагировал на мощные удары мужа по телу г-жи Мусорян. Сама же г-жа Мусорян не кричала, потому, что, во-первых, кричать ей было лень, а во-вторых, нужно быть Майком Тайсоном, чтобы пронять ударами столь мощное тело. Зато Баджуджи орал так, что глушил все остальные крики и шумы.
