Осаму Дадзай - Избранные произведения
Я собираюсь объявить о своем решении матушке и брату. Я хочу прямо сказать им, что у меня роман с одним человеком, уже давно, что я хочу уйти из дома и жить отдельно от семьи, став его любовницей. Вы наверняка знаете этого человека. Его инициалы М. Ч. Всегда, когда мне бывает тяжело, мне хочется броситься к нему и умереть от любви рядом с ним.
У этого М. Ч. так же, как и у Вас, есть жена и дети. Думаю, есть и подруги, гораздо более красивые и молодые, чем я. Но у меня такое чувство, что единственная для меня возможность выжить — это уйти к нему. Я никогда не виделась с его женой, но, похоже, она очень добрая и милая. Когда я думаю о ней, я кажусь себе самой скверной женщиной на свете. Но все равно, моя теперешняя жизнь настолько ужасна, что я не могу отказаться от своего намерения, я решилась вверить свою судьбу М. Ч. Я хочу стать мудрой, как змея, простой, как голубь, я буду бороться за свою любовь. Уверена, что никто не поддержит меня, ни матушка, ни брат, ни один человек из общества. А вы? Мне хочется плакать при мысли, что теперь я должна сама принимать решения, сама действовать, другого выхода у меня нет. А ведь я никогда в жизни не делала ничего подобного. Я долго ломала голову, размышляя, нет ли способа заручиться благожелательным отношением окружающих, я думала об этом так напряженно, как если бы решала невероятно сложную алгебраическую задачу с определением общего множителя, в какой-то миг мне показалось, что я ухватилась именно за тот кончик нити, который поможет мне без особого труда быстро распутать весь клубок, и на сердце у меня сразу стало легко и весело.
Но как относится ко мне столь любезный моему сердцу М. Ч.? Эта мысль повергает меня в уныние. Выходит, я навязываюсь ему… Правда, никто не может сказать, что я хочу насильно женить его на себе, но набиваться в любовницы тоже как-то… Ведь если М. Ч. решительно отвергнет меня, все будет кончено. И здесь я расчитываю на Вашу помощь. Не могли ли бы Вы сами задать ему этот вопрос? В один прекрасный день, шесть лет тому назад, моя душа вдруг озарилась еле заметной бледной радугой. Ее нельзя назвать ни влюбленностью, ни любовью, но с того дня она ни на миг не покидала меня, наоборот, становилась все ярче, все многоцветнее. Радуга, пересекающая очистившееся после грозы небо, быстро тускнеет и исчезает, но радуге, засиявшей в сердце человеческом, похоже, не дано померкнуть. Прошу Вас, задайте М. Ч. только один вопрос: каковы его истинные чувства ко мне? Похожи ли они на радугу, повисшую после дождя? На радугу, след которой давно растаял в небе?
Если так, то и я должна погасить свою радугу. Но боюсь, что она угаснет только после того, как угаснет моя жизнь. Надеюсь на Ваш ответ.
Господину Уэхара Дзиро. (Моему Чехову. М. Ч.)
За последнее время я немного пополнела. Не думаю, что во мне появилось что-то грубое, животное, скорее, я стала больше похожей на человека. За лето я прочла только один роман Лоуренса.
Я не получила от Вас ответа, поэтому пишу еще раз. В моем предыдущем письме было слишком много лукавства, змеиного коварства, Вы, должно быть, разорвали его и были совершенно правы. Я и в самом деле постаралась пустить в ход всю свою хитрость, она проглядывает в каждой строке. Вы, верно, подумали, что я написала это письмо, рассчитывая на Вашу помощь, исключительно ради денег. Не стану этого отрицать, скажу только, что, если бы я хотела сделаться чьей-нибудь содержанкой, я вряд ли выбрала бы Вас, уж простите. И без Вас вокруг полным-полно богатеньких старцев, готовых поддержать бедную девушку. Правда-правда, вот и совсем недавно мне сделали что-то вроде предложения. Думаю, Вы знаете этого человека. Ему уже седьмой десяток, он вдовец, то ли член Художественной Академии, то ли еще чего-то, в общем, человек весьма почтенный. Так вот, этот почтенный человек явился к нам в деревню только ради того, чтобы заполучить меня. Раньше он жил неподалеку от нашего дома на Нисикатамати, и мы иногда встречались по-соседски. Однажды, помнится, был осенний вечер, мы вдвоем с матушкой проезжали мимо его дома на автомобиле и увидели, что он в задумчивости стоит у ворот. Когда матушка кивнула ему из окна автомобиля, его малоприятное бледное лицо вдруг вспыхнуло густым румянцем.
— Может, он влюблен? — пошутила я. — Уж не в вас ли, маменька?
Но матушка спокойно обронила:
— Не говори так, он великий человек.
В нашем доме всегда с уважением относились к художникам.
Так вот, наш мэтр несколько лет назад потерял жену и через одного родовитого знакомого дядюшки Вада — такого же завзятого театрала, как он — обратился с предложением к матушке, а матушка предоставила мне возможность самой ответить ему. Недолго думая, я тут же написала, что пока не хочу выходить замуж.
— Я ведь могу ему отказать?
— Что ж… Я знала, что из этого ничего не выйдет.
Тогда мэтр жил в Каруидзаве, куда я и отправила письмо с отказом, а еще через день он, разминувшись с письмом и поэтому ничего не зная о моем ответе, вдруг совершенно неожиданно появился сам. Судя по его словам, он ехал по делам на источники в Идзу и по дороге решил заехать к нам. Наверное, все художники таковы, ведут себя, как балованные дети, совершенно не считаясь с возрастом.
Матушка плохо себя чувствовала, поэтому к гостю вышла я и, угостив его чаем в китайской гостиной, сказала:
— Думаю, мое письмо с отказом уже ждет вас в Каруидзаве. Я все хорошо обдумала…
— Вот как… — нервно сказал он и, вытирая со лба пот, добавил: — И все же прошу вас подумать еще раз. Может быть — как бы это сказать получше? — в браке со мной вы не обретете так называемой возвышенной любви, но зато в моих силах подарить вам счастье обеспеченной жизни. Уж это-то я могу обещать. Извините за откровенность…
— Счастье, о котором вы говорите, выше моего понимания. Простите, наверное, это дерзко с моей стороны… Но, знаете, Чехов в одном из писем жене писал: «Роди мне ребенка, я хочу, чтобы ты родила нашего ребенка». А кто-то, кажется, Ницше, в своем эссе говорит о женщине, от которой хотел бы иметь детей. Я хочу, чтобы у меня были дети. Что касается счастья, то тут уж как повезет. Мне, конечно, нужны деньги, но я вполне могу ограничиться суммой, необходимой на воспитание детей.
На лице мэтра появилась странная улыбка.
— Вы удивительная женщина, — сказал он, — люди редко называют вещи своими именами. Вы бы могли стать для меня источником нового вдохновения.
Он говорил с пылкостью, неподобающей его возрасту. Я даже подумала о том, что, если бы я и в самом деле стала источником нового вдохновения для этого замечательного художника, моя жизнь, несомненно, обрела бы смысл, но я никак не могла представить себя в его объятиях.
— И вам было бы все равно, что в моем сердце нет никакой любви? — улыбаясь, спросила я, и он ответил совершенно серьезно:
— От женщины нельзя ничего требовать. Довольно, что она просто живет рядом.
— Но для такой женщины, как я, брак немыслим, если нет любви. Я уже не ребенок. В следующем году мне будет тридцать, — сказала я и неожиданно для себя самой смутилась.
Тридцать лет. Мне вдруг вспомнились слова из давно прочитанного французского романа: «До двадцати девяти лет женщина источает аромат девственности. Но тело тридцатилетней женщины лишено этого аромата». Невыносимая тоска вдруг овладела мной, я посмотрела в окно и увидела море. Под лучами полуденного солнца оно ярко сверкало, словно осколок стекла. Помню, что дойдя до этой фразы, я кивнула, ибо была совершенно согласна с автором. Тогда я была уверена, что после тридцати женщина перестает быть женщиной. Ах, какое прекрасное то было время! Наверное, по мере того, как один за другим исчезали окружавшие меня предметы роскоши — браслеты, ожерелья, платья, — аромат девственности, исходивший из моего тела, становился все слабее, пока не исчез совсем. Малообеспеченная женщина средних лет. Отвратительно! Но ведь и женщина средних лет имеет право быть женщиной. Я поняла это совсем недавно. Помню, как моя учительница английского, англичанка, уезжая в Англию, говорила мне девятнадцатилетней:
— Вам нельзя влюбляться. Вы будете очень несчастны, если полюбите. Во всяком случае, не позволяйте себе этого, пока не повзрослеете. Дождитесь, когда вам будет тридцать, тогда и влюбляйтесь.
Мне тогдашней все это казалось диким, совершенно непонятным…
— До меня дошли слухи, что вы собираетесь продавать этот дом? — вдруг с недоброй усмешкой спросил мэтр.
Я засмеялась.
— Извините. Мне вдруг вспомнился «Вишневый сад». А что, вы готовы его купить?
Очевидно, поняв мой намек, мэтр замолчал, сердито скривив рот.
Разговоры о том, чтобы продать нашу аристократическую усадьбу за пятьсот тысяч новых йен, действительно велись, но они так ничем и не закончились. Быть может, какие-то слухи дошли и до мэтра. Однако выступать перед нами в роли Лопахина ему было явно не по душе, настроение у него окончательно испортилось, и, поговорив еще немного на разные светские темы, он уехал.
