Эдуард Лимонов - Укрощение тигра в Париже
Он вплыл в Наташку и задвигался в ней. Подвигавшись некоторое время, понял, что, скованная паникой, она так и будет лежать, ему не отвечая. Он посмотрел на Кирилла. Старый друг Лимонова повернул голову из-за плеча. Писатель беззвучно зашевелил губами, ухмыльнулся и указал кивком головы на лежащую под ним Наташку. Кирилл отрицательно покачал головой. Писатель повторил беззвучную убеждающую речь, задрав Наташкину тишот, обнажив крупную грудь и округлив ее ладонью, жестом пригласил Кирилла проделать то же самое.
— Нет-нет… — просигналил Кирилл, и лицо его было при этом грустным.
И Кирилл спрятал голову за плечо и еще дальше откатился от писателя, лежащего на Наташке.
Писатель остался с грудью Наташки в руке и с членом в ее щели. Он еще некоторое время инстинктивно подвигался в Наташке, затем вынул из нее член, перетащил ее голову к себе на грудь и погладил Наташкины волосы. И не уснул всю ночь. Наташка же уснула довольно скоро.
Наутро писатель позвонил Джоан Липшиц.
— Эдвард, куда же вы пропали, ты и Наташа? Морис согласился отдать вам свою комнату.
Избалованный, больной редкой формой экземы мальчик, десять лет назад отрезанный от пуповины мамы Джоан, жил с поэтессой, очкастая девочка, однажды возмутившись присутствием Володи в доме, сбежала к отцу.
— Прекрасно, Джоан, спасибо… Какой благородный Морис…
Сев в бродвейский автобус, они поехали на Вест-Сайд авеню.
Сидя в автобусе рядом с Наташкой, писатель проанализировал свое ночное поведение и пришел к выводу, что его неудавшаяся попытка выебать ее вдвоем была скорее усложненной обстоятельствами попыткой подложить Наташку под другого самца и тем избавиться от нее немедленно. Если бы ночью член Кирилла побывал в ней, сейчас бы, проезжая вверх по Бродвею в автобусе, он имел бы моральное право обращаться к Наташке легко, лишь как к подружке совместных любовных игр, секс-гимнастики. Она потеряла бы право на специальный статус «его девушки», герл-френд, если бы член Кирилла побывал в ее самочьей дыре между ног. И все обещания были бы недействительны. Но этого не случилось, и они ехали по озаренному зимним солнцем морозному Бродвею мимо серых и черных стен, все так же связанные невидимыми нитями. На всякий случай писатель поглядел в пространство между синими стульями, не видны ли вдруг стали нити, стальные или веревочные, привязывающие его к Наташке.
Наташкина рожица выглядывала из-за красного воротника куртки. Русская девушка прилежно изучала ленту бродвейских стен и тротуара, ее монгольская скула и один глаз и заколотые хвостики отрастающих волос были повернуты от писателя. От наблюдения за Наташкой писателю неожиданно вдруг сделалось весело. И празднично. Благодаря удачному соотношению каких-то элементов характера и таланта в нем, бывшем украинском мальчике, за ним всегда следовали женщины, — как дети за Крысоловом из Гаммельна, всего-навсего лишь играющем на дудочке особым образом. Заколов волосики, промыв глазки, в туфельках или сапогах, они ехали или даже шли туда, куда шел он, не спрашивая, правильно ли он идет, в том ли направлении они едут, доверяя ему — Крысолову.
— А не купить ли нам пива, Наталья? — предложил он, когда они сошли на Бродвее у 93-й улицы.
глава четвертая
Во втором часу ночи позвонил Тьерри.
— Хэй, Эдвард! Мэри Кристмас! Я знал, что застану тебя дома. Кто еще будет сидеть на Кристмас ночь один… На это способен только Эдвард. Ты ведь один, правда? — Было такое впечатление, что он заключил с кем-нибудь пари и теперь проверял, выиграл ли он.
— Да. Один. Читаю «Пинболл» Козинского. Учусь у польского коллеги, как следует изымать деньги у населения.
— Хочешь, я приеду, Эдвард? У меня есть бутылка шампанского, кейк и подарок для тебя.
— Приезжай, конечно. Я буду рад. Ты далеко?
— Близко. Приеду через пятнадцать минут.
В «пятнадцать минут» я не поверил. Тьерри всегда опаздывает. Я продолжил чтение. Он приехал через час. Но все равно, когда он объявился в дверях со спортивной сумкой в руке, улыбаясь во весь необыкновенно широкий (не меньше Наташкиного) рот, я обрадовался. Приятно все-таки почувствовать, что ты нужен и даже существует человек, способный приехать к тебе и привезти Кристмас с собой. Хотя меня и приглашали на Кристмас в два места, я, наученный опытом бессмысленных вечеров, проведенных в толкотне, шуме и табачном дыме, решил остаться дома и провести вечер, изучая работу коллеги-жулика. А у Козинского есть чему поучиться, он ловкий сочинитель.
— Я очень пьян, Эдвард! — сообщил Тьерри.
— Иногда можно позволить себе напиться, — поддержал я его. — Почему нет?
— Я такой на хуй пьяный! — Тьерри прошел в ливинг-рум и упал в большое старое кресло. И тотчас же вскочил. — Посмотри на меня, Эдвард!
Я посмотрел. На нем был галстук. Торс Тьерри облачал черный пиджак, доставшийся ему в наследство от нашего общего друга — русского мальчика Антончика, уехавшего, к нашему общему сожалению, в Нью-Йорк. Брюки, правда, на Тьерри были странноватые, из толстой ткани с узором. Такой тканью обивают обычно диваны, а не шьют из нее брюки. Большие альпинистские ботинки также никак не вязались с галстуком и белой рубашкой, но в общем налицо была попытка выглядеть благопристойно. Празднично.
— Полный пиздец! — одобрил я. — Где ты был в таком виде?
— У сестры и ее мужа… — На лице моего друга возникла гримаса отвращения. — Ух, ебаные буржуа… Как было скучно, ты даже себе представить не можешь! Семейный праздничный обед. Занудство… Давай выпьем шампанского. Все-таки праздник. — Он прошел к своей сумке, которую войдя бросил посередине ливинг-рум, и извлек оттуда вначале пол-литровую бутылку шампанского, а затем длинный картонный пенал. Рванул картон пенала, и в брешь я увидел зеленый (!) разукрашенный узорами крема — розами и листьями, — кейк.
— Ни хуя себе! — выразил я свое восхищение.
— А это… — начал он торжественно, еще раз наклонившись над сумкой. — Это мой подарок тебе! — В руке у Тьерри была бутылка бурбона «Олд Дэдли». — Я украл ее специально для тебя, Эдвард. В супермаркете. На Кристмас в супермаркете можно украсть что угодно. В толпах людей это легко. — Мой заботливый друг сиял от удовольствия.
— Я боюсь воровать, — признался я. — Я должен уважать закон. Я иностранец, выставят еще на хуй из Франции! Потому у меня нет для тебя подарка. — Я принес бокалы, Тьерри откупорил бутылку, и мы выпили.
— Хэппи Кристмас! — пожелал он мне.
— Хэппи Кристмас! — пожелал и я ему. Хотя, к сожалению, мы не верим ни в одного из существующих богов.
— Наташа в кабаре? — спросил он. Я кивнул.
Вначале он пожаловался мне:
— Ты помнишь, Эдвард, что вместе с Пьером-Франсуа и Филиппом мы работает над пробным «0» номером журнала?
Я помнил. Одно из парижских издательств решило создать молодежный журнал.
— Так вот. Главный редактор — Антуан, страшный мудак, парень моего возраста. Но он уже, этот салоп, главный редактор! — Тьерри вскочил и разгневанно пробежался несколько раз по периметру комнаты, каратируя, может быть, с тенью Антуана. Опять упал в кресло. — Он все время ко мне приебывается, этот салоп! Ему не нравится, видите ли, как я работаю. Не результат работы, заметь, но то, как я работаю. Ты знаешь, что я всегда опаздываю, Эдвард? — Я киваю головой. — Да, я опаздываю! — восклицает он патетически. — Но я все делаю не хуже других, в срок, и ты знаешь, Эдвард, что в своей области, как спортивный журналист, я очень хороший профессионал.
Да, я знаю, Тьерри — талантливый и храбрый журналист. Однажды, делая репортаж о боксе, он вышел на ринг и сумел продержаться целых три раунда против экс-чемпиона Франции. Журнал, для которого он делал репортаж, пустил фотографию схватки на разворот. Две недели мой друг гордо ходил с сине-желтым лицом.
— Эта сука мне постоянно выговаривает, Эдвард. Учит меня жить. Когда тебе выговаривает человек твоего возраста, это противно…
Тьерри двадцать пять, и ему еще противно, когда его поучает ровесник.
— Я говорю ему: «Пошел ты на хуй! Что ты ко мне приебываешься, Антуан?!. Я свою работу делаю? Для меня легче остаться позже на час, чем прийти в ебаные девять часов утра, ровно… Нет, не сработаться мне с Антуаном, придется искать другую работу. Я ненавижу ходить в офис…
Я стал у шкафа, скрестив руки на груди и улыбаясь. Тьерри напоминает мне меня самого. Я, правда, никогда не опаздывал, но моя независимость постоянно ставила меня в конфликтные ситуации.
— Посмотри на меня, Тьерри. Я — печальный отрицательный пример. Таких демонстрируют детям и говорят: «Если не будешь слушаться, станешь таким, как этот дядя». Жертва своей собственной самостоятельности.
Если ты не будешь подчиняться их требованиям, станешь таким, как я.
Тьерри расхохотался и поставил бокал с шампанским на пол:
