Роберт Кормье - Шоколадная война
Стручок ждал его у входа в школу. Он стоял, напряженный и озабоченный, среди других ребят — точно приговоренные к казни, они делали последние затяжки перед роковым звонком. Увидев приятеля, Стручок отошел в сторонку. Джерри виновато последовал за ним. Он вдруг понял, что Стручок уже не тот веселый, беззаботный парень, с которым он подружился в начале года. Что случилось? Джерри так занимали собственные проблемы, что он не обратил внимания на перемены, происшедшие с его другом.
— Слушай, Джерри, на кой черт ты это сделал? — негромко, чтобы не слышали остальные, спросил Стручок.
— Что именно?
Но он знал, о чем говорит Стручок.
— Ну, на перекличке.
— Не знаю, Струч, — сказал Джерри. Перед Стручком не было смысла притворяться, как перед тем одиннадцатиклассником в автобусе. — Честное слово, не знаю.
— Смотри, допрыгаешься. С братом Леоном шутки плохи.
— Да ладно тебе, Струч, — Джерри хотел подбодрить друга, стереть беспокойство с его лица. — Это же не конец света. В школе четыре сотни учеников, которые продают конфеты. Какая разница, буду я их продавать или нет?
— Не так все просто, Джерри. Брат Леон тебя в покое не оставит.
Прозвенел предупредительный звонок. Ребята побросали окурки на землю или вдавили в песок, которым был наполнен ящик у входа. Кто-то еще затягивался второпях. Те, что сидели в машинах и слушали рок, стали выключать приемники и выбираться, хлопая дверцами.
— Так держать, братишка, — сказал кто-то, спеша мимо Джерри, и подкрепил свои слова традиционным для Тринити поощрением, хлопком пониже спины. Джерри не заметил, кто это был.
— Не сдавайся, Джерри. — А это уголком рта шепнул Адамо, который ненавидел Леона лютой ненавистью.
— Видишь, как все завелись? — прошипел Стручок. — Что важнее — футбол и твои отметки или какие-то вшивые конфеты?
Раздался второй звонок — значит, на то, чтобы добежать до своего шкафчика, а потом в класс, осталось две минуты.
К ним подошел старшеклассник по фамилии Бенсон. Те, кто учился последний год, любили шпынять новичков. На всякий случай лучше было держаться от них подальше. Но Бенсон явно направлялся в их сторону. Друзья знали, что он шизоид, напрочь лишенный тормозов, и никакие правила ему не писаны.
Приблизившись к Джерри и Стручку, он стал изображать из себя Джимми Кэгни[6] — горбиться и поддергивать рукава.
— Эй, корешок. Я бы… Я ни за что… Я ни за что б не согласился оказаться в твоей шкуре, хоть за тыщу, хоть за миллион… — Он игриво ткнул Джерри в плечо.
— Ты бы в его шкуру и не влез, Бенсон, — крикнул кто-то. И Бенсон, пританцовывая, отправился дальше — теперь уже Сэмми Дэвис[7], широкая ухмылка, тело извивается, ноги притоптывают.
Поднимаясь по лестнице, Стручок сказал:
— Сделай мне одолжение, Джерри. Возьми сегодня конфеты.
— Не могу, Струч.
— Почему?
— Просто не могу. Мне теперь деваться некуда.
— Долбаные Стражи, — сказал Стручок.
Раньше Джерри никогда не слышал, чтобы Стручок ругался. У него был мягкий, беззлобный характер, он никогда не отвечал грубостью на грубость, а во время тренировок, когда все скованно сидели, дожидаясь выхода на поле, в свое удовольствие носился по беговой дорожке.
— Дело не в Стражах. Они больше ни при чем. Дело во мне.
Они остановились у шкафчика Джерри.
— Ладно, — покорно сказал Стручок, понимая, что сейчас бессмысленно продолжать этот разговор. На Джерри вдруг накатила грусть. Уж очень расстроенным выглядел Стручок, точно старик под тяжестью всех мировых скорбей, — узкое лицо осунулось и вытянулось, в глазах мучительная тревога, как будто он только что пробудился от кошмара, который не в силах забыть.
Джерри отпер свой шкафчик. В самый первый учебный день он прикрепил кнопками к его задней стенке небольшой плакатик. На нем были изображены длинная полоса пляжа и широкое небо со сверкающей вдали единственной звездой. По пляжу шел человек — маленькая одинокая фигурка в окружении бесконечных просторов. Внизу плакатика стояла надпись: Осмелюсь ли я потревожить вселенную? Слова Элиота — автора «Бесплодной земли», которую они проходили по литературе. Джерри не был уверен, что вполне понимает смысл этого плаката. Но он таинственным образом задевал в нем какие-то струнки. Ученики Тринити по традиции украшали свои шкафчики плакатами, и Джерри выбрал этот.
Но сейчас у него уже не было времени размышлять над плакатом. Прозвенел последний звонок, и на дорогу до класса оставалось ровно тридцать секунд.
* * *— Адамо!
— Две.
— Бове!
— Три.
Сегодня перекличка проходила по-другому: с новой мелодией, новым темпом, словно брат Леон был дирижером, а ученики — музыкантами, выпевающими свои партии, но что-то случилось с общим ритмом, с выступлением в целом, словно темп задавал сам оркестр, а не его дирижер. Не успевал брат Леон выкрикнуть очередное имя, как сразу же следовал отклик, не давая ему времени сделать пометку в журнале. Это было чем-то вроде спонтанной игры, затеянной без предварительной подготовки, — все точно сговорились и теперь действовали примерно одинаково. Ребята отвечали так быстро, что Леон согнулся над столом, отчаянно строча ручкой. Джерри был рад, что ему не придется смотреть в его водянистые глаза.
— Леблан!
— Одна.
— Маллоран!
— Две.
Имена и числа сыпались сплошной чередой, и Джерри стал замечать нечто странное. Чаще всего звучало «одна» и «две», иногда «три». Но не пять, не десять. А брат Леон по-прежнему не поднимал головы, целиком сосредоточившись на записях. И вот…
— Рено.
А ведь на самом деле это было бы так легко — крикнуть «да». Сказать: «Дайте мне конфеты, брат Леон, я буду их продавать». Так легко — слиться со всем остальным классом, чтобы не надо было каждое утро выдерживать взгляд этих ужасных глаз. Брат Леон наконец оторвал их от журнала. Темп переклички сбился.
— Нет, — сказал Джерри.
Его захлестнула тоска, глубокая и пронзительная. Она словно подхватила его, вынесла на пустынный берег и бросила там — единственного уцелевшего, обреченного влачить горькое существование в мире, полном чужаков.
Глава двадцатая
— В этот период истории человек стал больше узнавать об окружающей среде…
Вдруг в классе началась настоящая свистопляска. Он пришел в бурное движение. Брат Жак оторопел от ужаса. Ребята повскакивали со стульев, исполнили короткий безумный танец, будто прыгая в такт какой-то неслышной музыке, — все это в полной тишине, если не считать шума, который производили их выписывающие кренделя ноги, — и сели обратно с каменными лицами, словно ничего не случилось.
Оби кисло наблюдал за учителем. Брат Жак был серьезно озадачен. Озадачен? Черт возьми, да он был на грани паники. Все это продолжалось уже добрую неделю и должно было кончиться только тогда, когда перестанет звучать ключевое слово. А до тех пор класс будет по-прежнему неожиданно взрываться, махать руками и дрыгать ногами, сбивая с толку несчастного брата Жака. Конечно, его легко было сбить с толку — этот новенький, молодой и чувствительный учитель не мог не стать для Арчи легкой добычей. И он явно не знал, что ему делать, а потому не делал ничего, очевидно полагая, что все пройдет само собой и не стоит рисковать, поднимая шум из-за какого-то дурацкого розыгрыша. А что еще это может быть? Странно, подумал Оби, как все — не только учителя, но и ученики — знают, что эти трюки планируются и осуществляются Стражами, и тем не менее продолжают напускать на себя таинственный вид, упорно отказываясь признавать это в открытую. Интересно, почему? Оби участвовал в стольких заданиях, что потерял им счет, и не переставал поражаться, как это всякий раз сходит им с рук. Честно говоря, он уже начал уставать от всех этих заданий, от своей роли няньки и главного доверенного лица Арчи Костелло. Ему надоело все организовывать, отвечать за то, чтобы каждое задание было выполнено в срок, поддерживая таким образом непогрешимую репутацию великого Арчи. Вспомнить хотя бы историю с классом номер девятнадцать, когда ему пришлось пробраться туда, чтобы помочь этому малому, Стручку, успеть вовремя развинтить мебель, — и все эти старания ради того, чтобы еще выше поднять в глазах ребят престиж Арчи и Стражей. Вот и это, нынешнее задание тоже отчасти висело на нем: если брат Жак перестанет употреблять ключевое слово, Оби должен будет найти способ подтолкнуть его в нужном направлении.
Ключевым словом — вернее, словосочетанием — было «окружающая среда». Как сказал Арчи, оглашая задание; «Весь мир сегодня волнует экология, окружающая среда, наши природные ресурсы. Мы в Тринити тоже должны внести свою лепту в эту деятельность. Вы, ребята, — сказал он, обращаясь к четырнадцати ученикам двенадцатого класса „Б“, где учился и Оби, — проведете нашу экологическую кампанию. Допустим, на уроке истории США у брата Жака — история ведь имеет прямое отношение к окружающей среде, верно? Итак, каждый раз, когда брат Жак будет произносить слова „окружающая среда“, вы будете…» И Арчи обрисовал им задачу.
