Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)
Я стал отступать в море, вода уже затекала мне в ботинки, плескалась о мои штанины.
– Я УРОЮ ПЕРВОГО ЖЕ ХУЕСОСА, КТО СУНЕТСЯ! – заорал я.
Они продолжали надвигаться. 7 или 8 человек. Мужчины, женщины, вперемешку. Я отступил еще. Волна толкнула меня в спину, сшибла.
– ССЫКЛО! – завопил кто-то.
– ПО ОДНОМУ! – орал я в ответ. – Я с вами разберусь ПО ОДНОМУ ЗА РАЗ! БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ПРОШУ! ЧТОБ ВСЕ ПО-ЧЕСТНОМУ!
– ЛАДНО! ВЫХОДИ! ЛУИ С ТОБОЙ РАЗБЕРЕТСЯ!
(Луи? Не то чтобы прям ужас.)
Я вышел на берег замерзший, штаны мокрые и тяжелые, ноги, чулки и ботинки зябкие, в них полно песка, и срани, и смерти.
Подошел к ним поближе.
– Кто из вас Луи? – спросил я.
– Я Луи, – ответил здоровенный жирный парняга, делая шаг вперед, – он курил сигару и выглядел довольно глупым. И коротышка – футов 5 ростом, но весом фунтов 179. По виду, с ним будет несложно.
– Я тебя убью, пиздоебина! – сказал я.
И двинулся на него. Я в него всю инициативу вложил. Хемингуэй бы мною гордился. Заехал со всей дури ему прямо в середку пуза.
Он отшвырнул сигару, а затем он…
ЩЕЛКНУЛ меня.
Я пролетел по воздуху. Приземлился жестко. Сначала на жопу. Потом опрокинулся на спину.
Встав, я кинулся на него снова.
ЩЕЛК!
Всякий раз, когда я вставал и кидался на него, меня щелчком сбивало обратно.
Посадки случались на жопу, на голову, на спину. Он даже закурил новую сигару, дожидаясь. Меня это разозлило. Но чем больше я злился, тем жестче нападал – и всякий раз жирному Луи казалось все легче швырять меня в море.
В последний раз я в натуре изобразил тихуанского быка.
А последний щелчок вышел великолепнейшим. Голова моя, похоже, наткнулась на какой-то камень, что прятался в песке. И тогда – океан, звезды и муки смешали все как-то очень мило.
Затем я поднялся, чтобы кинуться на Луи снова. Только в последний миг свернул, нацелился к востоку и побежал вдоль уреза воды…
– СМАРИ, КАК ТИКАЕТ!
– ЙЕЙ! ССЫКЛО ЦЫПЛЯЧЬЕ!
– ЗА НИМ!
И они кинулись в погоню опять. Мужчины, женщины, Жирный Луи, даже бармен в грязном белом фартуке.
Кто за баром остался присматривать? Вот что было у меня первой мыслью.
Какая разница? Было второй.
Если удираешь от 7 или 8 человек, незадача в том, что среди них, как правило, попадается 3 или 4, кто бегает быстрее тебя.
– ДЕРЖИ ЕГО!
– МОЧИ ЕГО!
Винис, Калифорния. Кто все эти люди? Где же хиппи? Где же Дети Цветов? Где ЛЮБОВЬ? Что все это за чертовня?
Потом хлынул дождь, внезапно и сильно. Ледяной и злобный ливень, без всякой заботы о Человечестве.
– Господи, во ЛЬЕТ-ТО!
– ПУСКАЙ ВАЛИТ! НУ ЕГО К ЧЕРТУ!
Человеческая раса обезумела – лучше они мокнуть не будут, чем бить меня. Боятся капель воды, однако заныривают в ванны, где ее полно.
Мне дождь вполне нравился, особенно когда я смотрел, как они поворачивают и бегут обратно к бару. Я пробежал по мягкому песку к настилу тротуара. Но дождь лил сильно даже для меня – почти сплошная стена воды. Одежда моя всасывала ее, как половая тряпка. Я чувствовал, как трусы у меня болтаются и провисают, все промокли вокруг елды, соскальзывают с жопы.
Я пробежал по боковой улочке, нашел старый дом, встал на крыльце под козырьком.
К двери подошел мужик. За ним виднелась женщина. Внутри был телевизор. Работал обогреватель. Теплый желтый свет.
– ЭЙ, ДЯДЯ! ТЫ ЧЕГО У МЕНЯ НА КРЫЛЬЦЕ ДЕЛАЕШЬ?
– Мир, брат, – ответил я. – Тут дождь. Я немного обсохну. Без злого умысла.
– У вас нет никаких прав на нашем крыльце, – высказалась у него из-за плеча женщина.
– Ладно, как только стихнет, я уйду.
– Мы хотим, чтоб вы ушли сейчас же, – сказал мужчина.
– Послушайте, я никому ничего плохого не делаю…
– Пошел вон с нашего крыльца! – сказал мужчина.
– Да, пошел вон с нашего крыльца! – сказала женщина.
– Идите к черту, – тихо ответил я.
– Неприятностей ищешь, э?
– Ну, ищу неприятностей.
Я подождал, когда он выйдет. Но он снова зашел и снял телефонную трубку. Он вызывал полицию. ПОЩАДЫ!
Я соскочил с крыльца и прыгнул под холодный нечеловеческий дождь. Добежал до конца квартала, свернул на восток и пошел дальше под дождем. Как только тебя загонят – уж не выпустят. Мне было пакостней, чем блохе в собачьей промежности.
Так вот какова она, Винис? Новая Деревня Л.-А., но где ж тут писатели, художники, хиппи, бродяги? Когда льет, им всем есть куда пойти. Какая-то разводка. Один я под дождем.
Затем я по пути увидел машину, похожую на мою. Быть того не может. Я подошел ближе. Так и есть… синеватая «комета» 62-го года, цвета куриного помета. Моя! Ну, еще четыре выплаты. Но МОЯ! У меня хоть что-то есть…
А остались ли у меня ключи после всех этих потасовок? Как-то другой ночью я тоже искал машину при тех же обстоятельствах. Восточный Л.-А., драка с тремя мексиканскими пацанами. Бумажник я сохранил, а ключи потерял.
Я сунул – вот они. Мокрые, все в песке чудесные ключи.
Я открыл дверцу и влез в машину. Даже мотор завелся, хоть и сомневался. Я сидел, грея двигатель, а мимо проехал патруль. Я посмотрел, как он сворачивает за угол к мужику с весьма собственным крыльцом. Переключил передачу и поехал сам.
Войдя в дом, снял с себя все, вытерся полотенцем, влез в японское кимоно, что мне подарил Джон Томас, затем открыл пиво.
Зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Блядовник Буковски.
– Хэнк?
– Ну.
– Это Хэл, где тебя черти носят? Никак не могу дозвониться.
– На скачки ездил.
– И как?
– Круто пришлось, очень круто.
– Как отстрелялся?
– Примерно вровень.
– Новости от Стангоса. Он выслал «Пингвин 13». Ты свой экземпляр получил?
– Ну.
– Похоже, манда на обложке. Срез камня, но выглядит, как манда.
– Манда с месячником. Хоть бы настоящую, что ли, напечатали.
– В Штатах выходит 29 июня. Но в Анг уже вышел – тыры-пыры… Никос говорит, это лучший сборник в серии… тыры-пыры… истэблишмент ля университетские группы тыры-пыры уже по наши тыры-пыры жопы… Бейлес написал хорошую рецензию тыры-пыры-растопыры «Лондонский журнал» отказался тыры-пыры потом трали-вали в газету в Южной Африке тыр-пыр и они отказались тыр-пыр загвоздка в тыр-пыр они по наши жопы тыр-пыр.
– Ну.
Он еще сколько-то поговорил, потом бросил. Я допил пиво и открыл следующее, и тут снова полило КРУТО… людские сбереженья стекали в каньоны, в трещины в земле, незастрахованные, страховые компании были в курсе, архитекторы и строители все знали… через 15 минут я выйду за 2 шестериками (высоких), но сперва нужно переодеться из японского кимоно. 2 шестерика, 3 сигары и «Л.-А. Таймс».
Зазвонил телефон.
– Ну где же ты был, Хэнк? Я пыталась тебе дозвониться. С тобой твоя малышка хочет поговорить.
Малышке было четыре, и женщина дала ей трубку, и я смеялся и пил пиво, а она со мной очень серьезно разговаривала. И хорошо так, осмысленно. Изнутри. Все было очень серьезно и отчего-то очень смешно, пока я слушал ее и дождь, и несмолкавшие сирены снаружи. Смутно я думал обо всяком странном вроде Батальона Авраама Линкольна и одиннадцати дохлых головастиках под бельевой веревкой в 1932 году. Потом она попрощалась. На это ушло много времени.
Когда все закончилось, я выпутался из кимоно и приготовился грести лопатой на улице.
Подпалить ли нам жопу Дяде Сэму?[13]
Подпалить ли нам жопу Дяде Сэму?
Или он подпалит нам? В августе мне стукнет 50, поэтому верить мне не стоит. Это на 20 лет больше 30, и я не очень понимаю, кому станут верить мальчики до 30, когда им перевалит за 30? Но, может, вам стоит мне самую малость доверять – я безработный, у меня даже есть щетина на бороденке, каждый вечер я пью до раннего утра, кропаю свои стишки и неприличные рассказики, все еще пытаюсь отыскать мишень, может, мажу, встаю в полдень за алкой-зельцером, нахожу на полу акварели среди пустых пивных бутылок и «Беговых формуляров» за прошлую неделю. «Берклийское племя» бесплатно присылает мне каждую неделю свой экземпляр, поэтому им должно быть известно, что я тут. Кроме того, я бухаю с кем угодно и слушаю. Дверь моя открыта и Левым, и Правым, черным и белым, желтым и красным, и разнообразным мужчинам, женщинам, коблам и гомикам. Я не учу; я учусь. Я был против войны, когда было модным быть за войну. Я считал, что мы б могли не ввязываться во Вторую мировую, и ход истории был бы примерно таким же, какой сейчас. Это будь здоров заявление, и, разумеется, его можно оспорить. Я по-прежнему против войны. Все равно, против Левого или Правого эти войны, для меня это по-прежнему война. У американских интеллектуалов «хорошая» война – та, что против Правых; «плохая» – против Левых. Слишком уж просто. Наука в том, чтоб не поддаться на уловки. Если намерены жертвовать человеческие жизни за Правое Дело, делайте его. Замените его новой конституцией или заставьте работать старую. Скажите: «Мы умерли. А вот чего теперь мы хотим». В тот же миг, когда из войны исчезает неприятель, создается пустота неравновесия и образуется новый враг. Уничтожите Левых – сами станете Левым; уничтожите Правых – поправеете сами. Все это ртуть, качели, и перекосом равновесия ловило в западню и обманывало даже великих людей. Политика, войны, правые дела – тысячи лет мы оказывались с мешком говна. Пора уж научиться думать.
