Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень
— Ночуй, Зинушка, ночуй! — обрадовалась старуха. — Места много. Я хоть не одна, с Богом живу, а все равно тоскливо. По какому заделью приехала-то?
Зина ответила что-то неопределенное и легла спать. Утром, за чаем, Марфа уже говорила:
— И-и, доченька, живи-ка у меня тут... Знаю, знаю уж, эка беда ведь приключилась...
— Что вы знаете? — вскочила Зина.
— Да что уж от старухи скроется... Эвон живот! И во сне ты плакала все, то на Митьку, то на отца жалилась. А я ведь не сплю ночами-то...
— Ну и плакала! — воскликнула Зина в отчаянии. — А живота еще нет...
— Да ты сядь, сядь, касатушка, — угодливо засуетилась старуха, усадила Зину. — Вот так. Я разве одобряю твоего отца? От него чего ждать! Притвор-то эдак и не приладил к бане, и богохульник он. Но говорил Господь Моисею: «Выведи злословившего из стана, и все слышавшие пусть положат руки свои на голову его, и все общество побьет его камнями...» И побьет, доченька. Этому верить надо. Почто вон наказал тебя Господь? Душа человеческая — храм Божий, и надо держать его в чистоте, не загрязнять... А ты вот... Ну, да ничего, с Божьей помощью и очистимся. Живи у меня, сердешная...
— Не собираюсь я у вас жить, — снова встала Зина. — На постой к кому-нибудь попрошусь, на работу буду устраиваться.
Марфа поглядела на нее жалостливо, покачала головой:
— Ну, ин ладно. А будет худо — приходи.
Зина нашла к вечеру квартиру, а на следующий день устроилась на работу корректором районной газеты.
И все вроде пошло у нее на лад.
Но через некоторое время хозяева квартиры, увидев, что она беременна, предложили ей съехать.
Много дней потратила Зина, чтобы найти жилье. Но теперь — тщетно.
Обегав весь поселок, она в отчаянии пришла к редактору, рассказала все чистосердечно ему о своем положении.
До Смирнова газетой руководил некто Иван Леонтьевич Петькин, человек грузный, вялый, наказанный, как говорили, жизнью. Когда-то он занимал большие посты в области, но постепенно съезжал все ниже и ниже.
— Так что же, Никулина... Я бы, собственно, рад, — сказал ей Петькин. — Но знаете, как сейчас с квартирами. У меня вон даже два литсотрудника без квартир по второму году живут. А это все-таки творческие работники... Да.
Тогда Зина пошла к Марфе Кузьминой.
— А давно бы так, касатушка моя! — все с той же старушечьей жалостью проговорила Марфа. — Хочешь — у меня живи, хочешь — я поговорю тут с одними людьми.
— Лучше поговорите, сюда из колхоза ездят.
— Только ить... предупреждаю уж, коль ты этакая, — богомольные они.
— Все равно... попросите только, чтоб пустили, — махнула Зина устало рукой.
— И верно, и правильно. Я сейчас же, — заторопилась старуха. — Веры они не нашей, не баптистской, но все равно хорошие люди.
«Хорошими людьми» оказались две старухи, такие же дряхлые, как сама Марфа. Их звали Евдокия и Гликерия.
Зину они встретили радушно, засуетились, забегали по небольшой избенке, как две юркие мыши, натащили из сеней, из подпола и еще откуда-то молока, варенья, каких-то коржиков, согрели чай, все приговаривая:
— Вот послал нам Господь наш душу отзывчивую. Ничего, доченька, мы тебе будем, вдвоем-то, роднее матери. От бремени освободишься, это ничего. Новая душа Божья народится — вот и праздничек для нас. За квартирку-то ничего и не надо нам. Да и зачем нам! Разве когда полушалок к празднику купишь али матерьяльцу на платье кому. А нет — ин ладно. Поблагодаришь когда — и того хватит. Молча о нас добром помянешь — и то награда...
До рождения ребенка Зина жила более или менее спокойно. Правда, старухи надоедали ей бесконечными разговорами о Христе, об освобождении души от власти тела с помощью постов, но Зина не обращала на это внимания. Только, кажется, однажды сказала:
— Что же вы все о постах толкуете, о воздержании, а сами по шесть раз в день за стол садитесь?
— Так, доченька, наше дело старушечье... А тебе вот надо еще суметь возненавидеть свое тело, аки темницу души. Такова первая заповедь христиан духовных.
— Не пойму я вас, — промолчав, сказала Зина. — Бабушка Марфа говорила: душа человеческая — храм Божий, надо держать его в чистоте...
Старушки обиженно поджали губы. Евдокия проговорила:
— Каждый человек может стать достойным сосудом для воплощения божия. Марфа — баптистка, а они, баптисты, хоть и говорят об этом, да не усердно об этом заботятся. Только мы, христиане духовные, люди Божьи...
— Да и мы, сестрица, много отошли от наших прежних заповедей, — возразила ей Гликерия. — Раньше у нас говорили: «Неженатые, не женитесь, женаты, разженитесь. Вы, мужеск пол, сколь можно реже глядите на жен и девиц, вы, жены и девицы, пуще огня мужчин опасайтесь». А теперь... Христос Григорий...
— Какой Григорий?! — невольно воскликнула Зина. — Христа Иисусом же называют!
Гликерия улыбнулась, открыв беззубый рот, пояснила:
— По нашей вере Бог может воплотиться в любом человеке. И в тебе может, коль заслужишь. Брат Григорий вот давно удостоился. А кто удостоился, того мы зовем христосом... Так о чем я? Ага, Христос Григорий, говорю, новые обряды ввел, не слыханные ранее.
— Ты не трогай Григория, святой он, — повысила голос Евдокия.
— А чего «не трогай»... Где видно, чтоб у духовных христиан детей макали в поганую купель! Еще бы гриву отрастил, как православный жеребец! Так и до икон дойдем.
— Гликерия! Поразит Господь! — грозно предупредила Евдокия.
— Да что, я так... — сразу остыла Гликерия.
— То-то же... Христос Григорий знает, видано или не видано. В нем Бог. Говорит, надо теперь детей крестить — значит, надо.
— Да я что, разве я перечу? Я только говорю. Или вот большие радения. Где это видано, чтоб свальный грех...
— Гликерия! — опять дребезжала Евдокия.
— Да я что? Я только говорю, что раньше была заповедь: вы, мужеск пол...
Так и жила Зина, слушая ежедневно бесконечные споры о заповедях духовных христиан, которые теперь нарушаются, о каком-то неведомом ей Христе Григории... И ей даже любопытно было взглянуть на него.
Однажды ее желание исполнилось.
Под вечер открылась дверь, и через порог шагнул высокий, еще не старый, красивый мужчина. Одет он был в простой пиджак из недорогого шевиота, уже выгоревший на солнце, брюки пыльные, порядком стоптанные сапоги.
Обе старухи моментально повалились на колени.
— Кланяйся, кланяйся, — шептала Зине Евдокия. — Это он, наш Христос Григорий.
Кланяться Зина не стала. Стояла у стола и молча глядела на Христа. Мужчина тоже поглядел на нее, усмехнулся.
— Ничего. Бог наказал раз легонько, а вдругорядь — вдогонку... — сказал он, поговорил о чем-то со старухами и вышел.
