Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья
Прижавшись носом к стеклу, Киона разглядывала женщин, которые в большинстве своем завернулись в покрывала и удалялись в холодных сумерках в направлении своих хижин или другого хлипкого жилища. Некоторые из них несли на спинах маленьких детей, тогда как дети постарше топали по недавно выпавшему снегу позади своих родителей. Всей этой общине, всем этим ее братьям и сестрам по крови, подумалось ей, предстоит пережить очередную суровую зиму.
Возле нее прошли Тошан и Овид. Они поддерживали шамана, ноги которого едва касались паркета. Подчинившись требованию старика, они остановились.
– Киона, не грусти, моя малышка! – крикнул он по-французски. – Того, что сделано, уже не исправить – ни слезами, ни насилием. Я испытал сегодня вечером на берегу Пиекоиагами много счастья благодаря тебе и благодаря Канти. Теперь я могу спокойно уснуть. Я знаю, что ты позаботишься о моем народе. И пусть Великий Дух оберегает тебя – тебя и твоих близких.
– Благодарю тебя за эти слова, почтенный Наку, – ответила Киона. – Я хотела бы тебя поцеловать так, как это делают бледнолицые.
Киона, к горлу которой от охватившего ее волнения подступил ком, легонько поцеловала Наку в его щеки, кожа которых уже стала похожей на пергамент. Эти поцелуи показались ему легкими прикосновениями крыльев птицы. Он радостно улыбнулся, и это была его последняя улыбка. Он ушел в мир иной следующей ночью, когда спал.
Киона это предчувствовала. Когда она узнала на следующий день о его кончине, она просто сказала, что все произошло так, как и должно было произойти.
Глава 18
Канун Рождества
Роберваль, воскресенье, 24 декабря 1950 года
Адель прижала свой маленький носик к оконному стеклу, чтобы было удобнее любоваться заваленным снегом садом. За ночь окружающий пейзаж стал абсолютно белым: белыми стали даже ветки деревьев, растущих у сарая, и кустов, окаймляющих лужайку. Девочке показалось, что она слышит голос своей матери, шепчущий ей на ухо:
– Смотри, моя дорогая малышка, это снег-хлопок – мой любимый вид снега, легкий и нежный. Он обволакивает все, даже самые маленькие предметы.
Это было в Германии в первую зиму у ее дедушки и бабушки – еще до того, как жизнь превратилась в сплошные крики и слезы. Адели захотелось плакать. Завтра уже наступало Рождество, а ее папа все еще не приехал. Ее мама же сейчас находилась на небесах, как ей об этом твердили разные люди в школе, в магазинах и в церкви, в которую она ходила по воскресеньям.
Она вздрогнула, увидев снаружи странный силуэт. Какой-то человек шагал по глубокому снегу. Он был одет в длинную коричневую куртку, капюшон которой был надвинут до самых бровей. Шарф, намотанный до уровня носа, наполовину скрывал лицо.
«Это не мой папа. Папа намного выше ростом», – разочарованно подумала девочка.
Пару мгновений спустя незнакомец помахал руками, откинул капюшон назад и опустил шарф. Адель тут же узнала Киону, которая подавала ей знаки руками и переминалась с одной ноги на другую – так, как это делают поднявшиеся на задние лапы медведи. Затем Киона подошла к окну и прислонилась губами к стеклу, как будто бы целуя Адель.
– Откуда ты пришла? – крикнула Адель погромче, чтобы Киона смогла услышать ее сквозь стекла.
– Сейчас узнаешь, – ответила Киона, прежде чем исчезнуть.
Адель, повеселев, заковыляла в сторону прихожей. Мадлен еще с утра надела на нее новое платье из зеленого бархата, украшенное красными вставками на рукавах и в нижней части юбки. Ее каштановые волосы, вымытые накануне, были собраны в «конский хвост» на затылке. Такая прическа очень ей шла.
Киона вошла в дом в тот момент, когда Адель выходила из гостиной.
– Моя дорогая малышка, ты выглядишь шикарно! Лора использует это слово – «шикарно». Поэтому давай и мы будем так говорить.
Сняв свою кожаную куртку и перчатки, Киона поцеловала Адель.
– У меня для тебя есть замечательная новость: сегодня после обеда я поведу тебя и Констана в кинотеатр. Я только что ходила в «Театр Роберваль», чтобы узнать, что там показывают. «Пиноккио» Уолта Диснея. Это мультфильм. Я видела в вестибюле кадры из этого мультфильма, и они мне очень понравились. Ну что, ты рада?
– О-о, это очень приятный сюрприз! Ты такая добрая! Но ведь тогда может получиться так, что приедет папа, а меня тут нет.
– Он подождет тебя здесь, в тепле, и поиграет с Томасом. Его мы с собой не берем: он слишком маленький.
Киона прижала свою подопечную к груди и тут же почувствовала, что та только что сильно горевала и даже едва не плакала.
– Ты думала про свою маму, – прошептала Киона, гладя Адель по волосам. – Тебе ее недостает, да? Если тебе хочется плакать, то плачь, никто не станет тебя за это упрекать. Я тебе об этом уже говорила.
– Я знаю, но мне уже не хочется плакать. Это все из-за снега-хлопка. Сегодня утром снежинки очень мелкие и покрывают все вокруг – такой снег мама называла снегом-хлопком.
– Я запишу это в свою тетрадь, где записываю все те красивые и трогательные слова, которые ты говоришь, – пообещала Киона. – Скажешь Констану про «Пиноккио», хорошо?
– Хорошо. Он на втором этаже, с Мадлен.
Адель зашагала вверх по лестнице, хватаясь рукой за перила, чтобы было легче переступать со ступеньки на ступеньку. «Какая она мужественная! – подумала Киона. – Если бы я только могла ее исцелить, чтобы у нее появилась возможность резвиться так, как это делают дети ее возраста!»
В это позднее утро в доме, как показалось Кионе, было слишком уж тихо. Она вспомнила, что Эрмин и Лора, прихватив с собой Катери, ушли вскоре после нее, Кионы. Они отправились докупить продуктов, необходимых для сегодняшнего праздничного ужина. Лоранс и Мари-Нутта тоже увязались за ними, радуясь тому, что снова могут погулять по Робервалю после трех месяцев в Квебеке. Акали же сейчас ехала на поезде в Шикутими: родители Антельма пригласили ее провести праздники у них дома.
– Они хорошие люди, раз без каких-либо задних мыслей согласны с тем, чтобы их сын женился на индианке, – заметила накануне Мадлен. – Для них важно только то, что моя дочь – католичка и что она образованная.
– Ваша Акали – прекрасная жемчужина! – воскликнул Жослин. – Кто смог бы не проникнуться к ней симпатией?
По этому поводу обратились с расспросами к Кионе, поскольку с ней вообще всегда консультировались в семейном кругу в подобных случаях, рассчитывая на ее дар ясновидения.
– Я вам уже говорила, что Акали ждет радужная и спокойная жизнь рядом с ее мужем, – сказала Киона. – И давайте об этом больше не говорить.
Те два месяца, которые она провела в педагогическом училище, стали для нее своего рода передышкой, поскольку, посещая занятия и выполняя различные школьные обязанности, она находилась в основном в окружении девушек одного с ней возраста, которым она не стала демонстрировать своих необыкновенных способностей. Хотя слава о ней как о медиуме ее опередила, другие ученицы с самого начала стали относиться к Кионе просто как к своей сверстнице, не осмеливаясь расспрашивать о ее паранормальных способностях. Монахини-урсулинки, должно быть, втайне от Кионы настоятельно порекомендовали ее одноклассницам не проявлять к ней какого-либо нездорового любопытства. Киона частенько внутренне улыбалась, прочитав мысли директрисы и почувствовав в них что-то вроде страха: люди, способные заглядывать в будущее и общаться с усопшими, по-прежнему считались церковью потенциальными сообщниками демонов. Не таким уж далеким было то время, когда «ведьм» сжигали на костре.
