Наталья Иванова - Новый Белкин (сборник)
Колумнист интернет-портала «OpenSpace» (ранее – «Polit.ru» и «Русского журнала»).
Автор 10 книг и нескольких сотен статей о классической и современной русской литературе.
Лауреат Царскосельской художественной премии (2004).
Член русского Пен-центра и его Исполкома (1994 – 1999).
Академик-учредитель и президент (1999 – 2001) Академии русской современной словесности. Автор и руководитель премии Ивана Петровича Белкина за лучшую повесть года (с 2002).
Награждена орденом Почета (1990).
Среди книг Натальи Ивановой:
2000 – Борис Пастернак. Участь и предназначение. СПб.: Блиц.
2003 – Пастернак и другие. М.: ЭКСМО.
2003 – Скрытый сюжет. Русская литература на переходе через век. СПб.: Блиц.
2005 – Невеста Букера: Критический уровень 2003/2004. М.: Время.
2007 – Борис Пастернак. Времена жизни. М.: Время.
Участник международных конференций и симпозиумов по проблемам русской литературы.
Статьи Натальи Ивановой переведены на английский, французский, немецкий, шведский, японский и другие языки.
ТРУДНО ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Конспект наблюдений
I. Об отложенном влиянии
Двадцать первый век в русской словесности еще не начался, – литература договаривает век двадцатый. Договаривает, додумывает, рефлексирует. Причем во всех планах – содержательном и выразительном. Главный ее жанр – элегия.
Двадцатый век был испытанием не только для России, но и для русской литературы, разделенной на части. Части, может быть, и срослись, но части были меньше чаемого, а «большого целого» не получилось. Вместо «большого целого» литература распалась на множество «литератур» и сублитератур; хотя сегодня следует сосредоточиться все-таки на той литературе, которая предназначена для осмысленного чтения, а не для времяпрепровождения в очереди к стоматологу.
Русской литературой были упущены возможности – те, что сулил ей наработанный золотой капитал девятнадцатого века и серебряный – двадцатого. Поэтому в конце века ей пришлось срочно догонять и моделировать саму-себя-возможную. Но сделать свой путь последовательным она уже не смогла. Сделать так, чтобы вовремя и во всей силе, вживую, литература обрела влияние Андрея Платонова, Вл. Набокова, Пильняка, Ходасевича... Нет, это было уже недостижимо. Все равно что говорить о самой России: какой бы она стала, если бы не 1917 год.
Другой.
Богатой, как Америка, а может, еще богаче. В том числе людьми: демографами подсчитано, что население страны сегодня было бы вдвое больше.
Нереализованные возможности, неродившиеся дети, упущенная выгода – все это распространяется и на русскую литературу двадцатого века.
Поэтому она изо всех сил к концу века нагоняет сама себя, с конца 80-х и все 90-е годы получая и осваивая утаенное наследство. Но того органического влияния, которое было бы оказано на следующие поколения, не случилось. Не произошло.
Потому что отложенным влияние не бывает.
II. О неосоветском
Литература начала двадцать первого века с трудом сходила с дороги, проложенной советскими писателями. Повторяю: советскими, – а не русскими писателями советского времени. Я имею в виду прежде всего художественный язык.
«Буря в стакане литературной воды» разыгралась после публикации статьи Ольги Мартыновой «Загробная победа соцреализма», написанной для Neue Zьricher Zeitung и переведенной «ИноСМИ», а затем – более точно – самим автором для OpenSpace. Несколько лет тому назад я выпустила книгу не только об этом явлении, проявляющемся все более четко, но и о его истоках («Ностальящее», М., 2003). Советское, писала я тогда, оказалось «эстетически стойким, если не непобедимым. Постсоветская культура продолжает демонстрировать затянувшуюся зависимость от языка и стиля, от действующих лиц и исполнителей ушедшей эпохи». О. Мартынова задает вопрос, сдвигая ситуацию: «Речь идет <...> о терпимом, если не поощрительном отношении к этому явлению со стороны „литературной общественности“ за пределами старого „красно-коричневого лагеря“ (т.е. если бы Распутину или Белову нравился Захар Прилепин, то в этом не было бы ничего странного или интересного; интересно, когда он нравится Александру Кабакову, Евгению Попову или Александру Архангельскому)». Сейчас, когда я пишу эти строки, по Первому каналу ТВ начинается очередной выпуск новой программы «ДОстояние РЕспублики» – собравшиеся в телеаудитории вдохновенно перепевают популярные советские песни 40 – 50-х годов. А по каналу «Россия» идут «Лучшие годы нашей жизни», продолжаются триумфы Кобзона, Пахмутовой, идет праздничный концерт ко Дню милиции.
Советское – методом погружения.
Действительно, «речь идет о культурном реванше».
Дело не только в том, что не успели дойти до новых писателей уроки Платонова (они и не могли дойти), но в том, что их подменили урокам условного Леонова. Именно об этих уроках прямо свидетельствует и биография Леонова, созданием которой увлекся новый писатель нового века Захар Прилепин. Мне возразят: но ведь Алексей Варламов пишет биографию Платонова. Отвечу: Платонов требует десятилетий жизни, как он потребовал у Льва Шубина, Булгаков – у М. Чудаковой, а писать о нем книгу после книг о Грине, Пришвине, Алексее Толстом, Михаиле Булгакове (автором всех этих жезээловских работ и является Варламов) – совсем иное дело: получается, что в наше конкретное время изготовление литературных биографий поставлено на поток. Главное – чтобы источники были опубликованы и, разумеется, обкатаны. Так писатели дорабатывают двадцатый век. И литературные биографии, о которых речь, именно об этом и свидетельствуют.
Новый писатель, уже двадцать первого века, обращается назад – и не для того чтобы отличиться от него, а за поддержкой.
Итак, одна из самых разрабатываемых прозой двадцать первого века территорий – территория адаптации (литературного века) предыдущего.
III. О двух началах
Допускаю, что это не совсем корректно, но для того чтобы увидеть уровень новых современных достижений, притязаний и возможностей, попробую сравнить первые десять лет века XXI и аналогичный временной отрезок ХХ века. Для наглядности. Списочным составом. Навскидку.
И вот что получается, если разбить имена на две колонки. Например:
Слева – многообразие имен: поэтов, прозаиков, художников, философов, театральных деятелей и т.п. (а это – еще только первая половина Серебряного века. А справа – наш. Не медный, не латунный, не хрустальный и совсем не титановый. Пока еще определение не найдено, но искать будем; может быть, к концу века и найдем. Что видно сразу и невооруженным глазом – перепад мощностей. Может быть, этот перепад и вынуждает коллег-критиков быть снисходительнее, чем следовало, к упомянутым и не упомянутым мною участникам литературных бегов и забегов, игр и игрищ. А в остальном – другом и многом – совпадения и переклички. Иногда смешные, иногда поразительные.
