Вячеслав Недошивин - Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург
120
Ф.Сологуб, чтобы «раскрутить», как сказали бы сегодня, И.Северянина, организовал даже первое турне его по городам России. Сам с ним поехал. «И не ошибся: их совместные выступления производили бум. Успех был оглушительный, но Северянин вдруг заскучал, закапризничал и, не предупредив Сологуба, вернулся в Петербург». Тогда они и поссорились впервые. «Не люблю, - сказал о Северянине Сологуб, - когда при мне кладут ноги на стол!..».
121
Помните, Тэффи писала, что Сологуб «никогда не смеялся»? Она не оговорилась. Не смеялся до встречи с Чеботаревской. Тот же Ф.Фидлер утверждает: в 1914 г. Сологуб уже хохотал. «Мы вообще почти все время хохотали - причем громче и искреннее других Сологуб (широко открывая рот, так что дыра, образованная двумя отсутствовавшими верхними зубами, прямо-таки зияла). Я убежден, - пишет Фидлер, - что человек, способный так невинно, непосредственно, от души смеяться, не может обладать злым сердцем».
122
В салоне Сологуба затевались даже самострелы ради рекламы. Одна актриса, подруга Игоря Северянина, всерьез просила его выстрелить в нее из револьвера, но так, чтобы пуля ее не задела. «Это было бы отлично для рекламы», - прямо пояснила она.
123
А.Варламов в книге об А.Толстом утверждает, что накануне маскарада у Сологубов у Толстых был устроен «вечер ряженых». И именно для этого вечера Чеботаревская по просьбе Толстого, раздобыла ему обезьяньи шкурки. Жена Толстого, С.Дымшиц, в неопубликованных мемуарах пишет, что хвосты от шкурок отрезали не Толстой или Ремизов, а Александр Бенуа, который, несмотря на свой возраст, был «довольно авантюрным человеком». Хвосты он якобы отдал мужчинам, а шкурки обезьян - женщинам, которые заворачивались в них. И именно в этих «костюмах» все назавтра отправились к Сологубам. К счастью, у Бенуа нашлось нечаянное алиби - Ремизов в письме к Чеботаревской сообщил, что Бенуа пришел к Толстым не только когда там был уже сам Ремизов, но когда хвосты уже были отделены от шкур. Словом, восстановить истину нельзя и сегодня. Я опускаю подробности «третейского суда», где посредником был Блок, а арбитром Вяч. Иванов, опускаю подробности, иногда смешные, иногда горькие. Скажу только, что Варламов, разбиравшийся в этом «деле», пришел к выводу, что весь сыр-бор разгорелся не из-за вражды Толстого и Сологуба, а исключительно из-за их жен, которые остро ненавидели друг друга...
124
Таким запомнил Ф.Сологуба Н.Оцуп. В феврале 1921 г. он встретил его у гостиницы «Астория». «Снег виднеется между колоннами Исаакиевского собора, снег лежит на крышах “Астории”, у дверей которой стоит чистенький автомобиль Зиновьева, снег хрустит под полозьями каких-то чудовищных саней... На санях лежит несколько огромных бурых бревен, и старичок, обмотанный женским платком, кряхтя, тащит за собой поклажу. Я вглядываюсь в лицо старичка - Сологуб... Я здороваюсь и вызываюсь помочь... “Где достали бревна, Федор Кузьмич?” - “За Нарвской заставой... Анастасию Николаевну надо порадовать. Она больна”. - “Что с ней?” - “Нервы. Скоро поедем в деревню. Даст бог, поправимся”».
125
Ныне опубликовано постановление Политбюро ЦК РКП(б) от 20 декабря 1919 г., в котором в пункте №14 говорится: «Переданное т. Троцким ходатайство Сологуба о разрешении ему выехать заграницу (так в тексте. - В.Н.) отклонить. Поручить комиссии по улучшению условий жизни ученых включить в состав обслуживаемых ею 50 крупных поэтов и литераторов, в том числе Сологуба и Бальмонта»... В начале 1921 г. разрешение на выезд было получено, но затем вновь аннулировано... Известно, что на 10-ю линию в конце концов пришло официальное письмо: «Согласно постановлению заседания секретариата ЦК №34... ходатайство Ваше о разрешении на выезд за границу отклонено»...
126
А.Чеботаревская чувствовала, что «заболевает». Сестре Ольге написала накануне: «Милая Оля, очень прошу тебя, если возможно - приди сегодня к нам, я очень плохо себя чувствую, боюсь, что заболею, как тогда, и что тогда делать - кто будет за мной ходить - лучше бы уж заблаговременно куда-нибудь в санаторий, а то бедному Федору Кузьмичу, и так больному, со мной возиться не под силу... Кроме тебя, мне не к кому обратиться... Буду сегодня ждать, может, это только временное переутомление»... И Ольга, и ее дочери Татьяна и Лидия сразу после этого письма стали ежедневно дежурить у больной, но трагического конца не предотвратили.
127
Трагедия случится в Москве в 1925 г. на похоронах историка литературы М.Гершензона. Некая Ольга Дешарт пишет, что уже на панихиде по Гершензону Александра Чеботаревская (ее знали как переводчицу) вдруг кинулась к гробу его и, указывая простертой рукой на умершего, закричала: «Вот он! Он открывает нам единственно возможный путь освобождения от всего этого ужаса! За ним! За ним!..» И стремглав выбежала из зала. За ней якобы «в течение нескольких часов гонялись... по улицам, подворотням, лестницам» друзья ее - Ю.Верховский и Н.Гудзий. Но «хитростью безумия» ей удалось скрыться, и в тот же вечер она бросилась с моста. Вл. Ходасевич, с чьих-то слов, утверждал, что она после панихиды, напротив, появилась на кладбище. Речей у могилы решено было не произносить, но «какой-то коммунист, растолкав присутствовавших, подошел к могиле и стал говорить о том, что хотя Гершензон был “не наш”, все же пролетариат чтит память этого пережитка буржуазной культуры. Александра Николаевна (Чеботаревская. - В.Н.) не выдержала и тут же высказала все, что накипело у нее на душе». А вечером, после нервного припадка, добрела до Большого Каменного моста, «осенила крестным знамением Москву... и бросилась... в полынью... Ее вытащили, но час спустя она скончалась... от разрыва сердца».
128
Есенин жаловался Чернявскому, что Клюев и впрямь ревновал его к женщине, с которой у него был первый роман в Петрограде: «Только я за шапку, он - на пол... сидит и воет во весь голос по-бабьи; не ходи, не смей к ней ходить!..» Клюев, выходец из хлыстов, не скрывал своих гомоэротических наклонностей. И.Кон, известный сексопатолог, пишет в своей книге, что «со стороны Клюева эта дружба определенно была гомоэротической». Есенин называл Клюева своим «учителем», «дяденькой», приставленным к нему, но С.Городецкому однажды сказал вдруг с ненавистью: «Ей-богу, я пырну ножом Клюева!..».
129
Рассказы Есенина о первой встрече с Блоком не только чересчур литературны, но, кажется, и приукрашены им. Специалисты пишут, что Есенин, не застав Блока, оставил, оказывается, записку: «Александр Александрович! Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное. Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в 4. С почтением С.Есенин»... Записку эту потом так и не нашли, а пометой Блока был сопровожден другой есенинский текст: «Я поэт, приехал из деревни, прошу меня принять». Именно эти слова записки повторит потом в комментариях к записным книжкам Блока В.Орлов. Ныне считается, что короткий этот текст (одно предложение) - всего лишь пересказ А.Блока той, первой записки Есенина.
