Валерий Залотуха - Свечка. Том 1
– Ты надолго, Адольф?
– Да не, чего там делать-то? Вы мою шконку не занимайте, я скоро вернусь, – спокойно так сказал.
И действительно скоро вернулся, чтобы рассказать, как добрался на попутках до К-ска, купил в ларьке бутылку коньяка (на все заработанные за последний срок деньги), отпил там же половину и, поняв, что коньяк паленый, высадил бутылкой стекло, сокрушив весь стоящий за ним ассортимент контрафактной продукции.
Свобода тревожит, свобода нервирует, обижает свобода обиженных. Дети – цветы жизни – довели Тараса до петли, прохода по улице не давали и на стене кочегарки масляной краской так прямо и написали: «Тарас-пидарас». Поэтично, но неточно – не был Тарас пидарасом ни при каких обстоятельствах. Да если разобраться, этих самых пидарасов в отряде не так уж и много. Зина – да, но Зина почти что женщина, у нее, у него то есть, в личном деле в графе «пол» знак вопроса, говорят, стоит. А пидарасы те тоже не от хорошей жизни. Кому с воли дачки, кому на зоне подачки, а кому хрен в сумку. У него мать в деревне который год на печи лежит, помереть никак не может, чтобы соседи дом продали и одну половину пропили, а вторую из милосердия сыночку прислали, или жена, шкура, не то что посылку – себя велела забыть и детей на другую фамилию переписала. А кушать-то хочется и «примкой» на досуге подымить, и зачифирить хотя бы раз в квартал. И решает он одним махом: да чего ей от этого сделается? Не убудет небось…
Есть, правда, такие, на кого менты отморозков натравливают, чтобы утром на всю зону объявить: «Опидарасили!» Но такие никогда петухами не становятся. Да никого ты не опидарасишь, если сам человек добровольно на это дело не пойдет!
А вот обидеть можно любого… Взять того же Жилбылсдоха, он на зоне уважаемым человеком был, в бараке у окна спал, с ворами в нарды играл. Когда проигрывал – ничего, а как начал выигрывать – не понравилось, и решили они его опустить, только не ментовским звериным способом, а по своим гуманным зэковским законам. Спит себе у окна Витька, и вдруг чем-то непонятным по лицу… Открывает глаза, а рядом перепуганный шнырь стоит и мотню торопливо застегивает. А за шнырем воры – на всякий случай с заточками в руках. Все понял Жилбылсдох, перевернулся на другой бок и захрапел, а утром к Куму с заявлением: «Прошу перевести в 21-й отряд». Поговорка есть на зоне, на воле совсем неизвестная: «Хером по лбу – не больно, зато на всю жизнь». Именно, что на всю… Обиженные Витьку чуть не хлебом-солью встречали. Дед тогда старый был, сильно уже хворал и искал, кому бразды правления в отряде передать. А управлять обиженными непросто. Это как если ты начальник психбольницы, но ни таблеток у тебя успокоительных, ни смирительных рубашек, ни дюжих санитаров под рукой нет, а главное, не знаешь, кто есть кто, потому что то буйные – тихие, то тихие – буйные. Такими примерно словами Дед Витьку напутствовал, когда власть ему из рук в руки передавал.
Веселый Дед был, по веселости своей в очко и попал. Когда по прибытии с этапа в отряд определяли, он возьми да и ляпни: «Я когда молодой был, у бабки своей то самое место целовал!» Замахали руками определяющие: «В петушатник, дед, в петушатник!» Из-за бабки той, где не надо целованной, дед, между прочим, и сел: поколотил ее спьяну, а она сдуру заявление в милицию написала. Забрали Деда. Холодно ночью одной спать, прибежала бабка утром в отделение, чтобы забрать свое заявление вместе со своим дедом, а ей отвечают: «Он теперь не твой, а наш. Мы, бабушка, не жалея сил, с преступностью боремся, а ты нам статистику портишь». А тут и взрослые дети, сын и дочь, подкатывают из города и, видя такое дело, бабку в дом престарелых сдают, а дом пополам распиливают, предварительно его продав. Сыну на машину денег не хватало, а дочери на свадебное платье с фатой, хотя имела уже двоих детей от двух разных мужей. Но Дед никогда по этому поводу не печалился, удивлялся только, что таких детушек породил. Эх и веселый был! Помирал – песни народов мира исполнял, марш гарибальдийских партизан: «О белла, чао, белла, чао!» Забирать его, покойного, никто не приехал, и, между прочим, с Деда кладбище в «Ветерке» начало образовываться, он там под палочкой с бирочкой под номером один лег. Номер два и номер три тоже были из обиженных, а под четвертым номером – Степан, пусть будет земля ему пухом. Но о грустном вспоминать сейчас не стали, да и времени на это уже не было, потому что Почтальон совсем близко подсосался.
Огромный, грязный, с вываленным животом, он мерил землю железными костылями, волоча за собой слоновьи вывороченные ножищи в разбитых в лохмотья башмаках. Лет восемь назад пришел Почтальон в зону совершенно нормальный – худой, высокий и ходил, как все люди, коленками вперед. В петушатник его направили автоматом, потому что убил он свою мать и как-то очень нехорошо убил. Не жить ему было в других отрядах, но и здесь жизнь не заладилась. Пухнуть стал, и ноги стали выворачиваться. Ну, пухнуть – понятно чего: большой, жрать охота, вот он воду и дует, чтобы вакуум в брюхе заполнить – до ведра в день, тут любой опухнет. Не это удивляло в Почтальоне, а то, как его коленками назад выворачивало. Будто какой невидимый, но очень изобретательный и терпеливый палач сунул его ноги в тиски и по миллиметру в день их в обратную сторону выкручивает, и вот уже почти на сто восемьдесят градусов выкрутил. За интересным этим процессом обиженные наблюдали с большим любопытством и даже заключали между собой пари: остановятся они здесь или на полный круг пойдут?
– Ты не волнуйся, – говорил Почтальону доктор Пилюлькин. – Это ты сейчас мучаешься и страдаешь, а после смерти тебя ждет жизнь вечная. Умрешь, мы тебя в землю закапывать не станем, мы тебя в анатомический музей сдадим. Будешь там заспиртованный лежать, приносить науке пользу. Родине послужишь, Николаев… – Николаев у Почтальона была фамилия.
А тот слушал и ревел в голос – очень смерти боялся, боли не терпел, от капли крови в обморок падал. Любили над ним в отряде поиздеваться, хуже клоуна был. Как сказал ему однажды Гнилов: «Не знаю, как будем жить, когда сдохнешь». Говорили, смеялись, но и побаивались. Было в нем что-то жуткое, затягивающее в себя, как в воронку… Как глянет своими бельмами – и не спишь потом целую ночь. Почтальоном его звали не только за напоминающее почтовую сумку вывалившееся брюхо, но и за обыкновение приносить неведомо откуда взятые новости, нередко очень для всех значимые. Например, он первым сообщил, что зоны от ментов передают юристам. В позапрошлом году комета к Земле летела, но остановилась и зависла прямо над «Ветерком», и опять Почтальон рассказал о ней, когда ее еще близко не было. Не хотелось Почтальону верить, но жизнь заставляла. И по тому, как торопился к ним Почтальон, было ясно, что несет он какую-то очень важную новость. Уже два раза упал, и братья Стыловы поспорили на две сигареты: упадет в третий раз или нет…
