Джон Фаулз - Дэниел Мартин
Я же тем временем нашёл убежище в Китченере: перечитал то, что было написано до сегодняшнего дня, выдернул одну из черновых сцен и переписал её начисто; разглядел возможность использовать обратные кадры внутри одной из ретроспекций и ещё одну ретроспекцию внутри этих обратных кадров: приём китайской шкатулки, но с большими возможностями. Потом заставил себя решить проблему — как втиснуть Керзона и Индию — семилетний период! — в двадцать минут экранного времени. Восемь часов спустя, около полуночи, проблема всё ещё не была решена, но я уже знал, на чём следует сосредоточить силы. В Индии Керзон и Китченер были словно два носорога; непомерные, маниакальные личные амбиции каждого удовлетворялись путём двурушничества по отношению друг к другу, в постоянных столкновениях. Показать драматические удары мощных рогов друг о друга не представляло трудности; гораздо труднее было передать то, с каким рвением оба нажимали на правительственные пружины на родине. Однако к тому времени, как я улёгся в постель, мне казалось, что я нашёл выход. Время от времени я подумывал о том, что же происходит сейчас в квартире у Роз, и вполуха прислушивался, не зазвонит ли телефон. Но на самом деле звонка я не ждал, уверенный, что мои собственные уловки, сочетавшие в себе и хитрость и прямоту, не возымели успеха и что Джейн — не тот человек, чтобы следовать чужой воле, пусть даже и воле собственной дочери.
Прежде чем мне удалось разгадать эту тайну, возникла новая. Телефон всё-таки зазвонил, правда, в семь часов на следующее утро, во вторник. Я спал, но Фиби уже встала, так что взяла трубку и разбудила меня. Звонила Дженни. Её второй «вклад» пришёл в Лондон дня три-четыре назад, мы успели его обсудить. Сейчас она была в Бель-Эре, в «Хижине», собиралась лечь спать. Как и Роз, она хотела знать, как прошли выходные, каково это — снова вернуться в Торнкум, который теперь час, какая у нас погода… я начал подозревать, что за всем этим кроется что-то совершенно иное. Наступило молчание.
— Что-нибудь не так?
— Да.
Снова — молчание.
— Дженни?
— Если бы ты не ответил, я вылетела бы в Лондон первым же самолётом.
— Господи, да что же произошло?
— Не знаю, как и сказать.
— Что-нибудь на студии?
— Нет, дело в нас. Не в работе.
— Ты должна мне всё сказать.
— Я что-то написала.
Я облегчённо вздохнул, даже улыбнулся про себя.
— А я уж подумал, что речь по меньшей мере идёт об оргии в Малибу.
— О Боже! Почему ты так сказал?
— Да ладно тебе! Ты прекрасно пишешь. Мне нравится. И я не обижаюсь на сермяжную правду.
— Ну на этот раз это вовсе не про тебя. И это всё неправда. Ты не должен верить ни одному слову.
— Тогда в чём дело?
— Я отправила письма сегодня утром. Писала все выходные. — И добавила с силой: — Обещай, что не поверишь!
Чувствуя себя неловко, Дэн глянул в сторону кухни. Дверь была приоткрыта, и радио, которое обычно слушала Фиби, не было включено.
— Я верю всему, что ты пишешь.
Снова воцарилось молчание.
— Ты не понимаешь. И не дразнись.
— Ну тогда я не верю ни одному написанному тобой слову.
— Я хочу, чтобы ты сжёг его, не распечатав. — Я промолчал. — У меня сейчас лунный период. Я немного не в себе. Пытаюсь уговорить себя, что ты мне не нужен.
— Может, всё-таки что-то на работе не в порядке?
— Пожалуйста, обещай его сжечь. Не распечатав.
Наконец что-то в её голосе, в частых паузах, смене интонаций заставило меня догадаться.
— Ты что, накурилась, Дженни?
— Я чувствую себя такой несчастной.
— Но ведь это не поможет.
— Знаю. — Она помолчала. — Это всё выдумки. Я всё сочинила.
— А Милдред дома?
— Мне не нужна Милдред. Мне нужен ты.
— Я думал, мы договорились… — Я собирался сказать что-то про «накурилась», но она перебила:
— Обещай, что сожжёшь. Клянусь, это всё неправда.
— Тогда — ничего страшного.
— Я сегодня в полном раздрыге. Ни о чём думать не могла. Реплики забывала. И зачем только я его отправила!
— Тебе нужно успокоиться.
Она опять долго молчала. Потом сказала напряжённым, более официальным тоном:
— Тебе хорошо там? В твоём сереньком домике на английском западе?
— Видел сегодня первые примулы. Жалел, что тебя здесь нет.
— Пошёл ты к чёрту.
— Почему вдруг?
— Твоё знаменитое воображение на этот раз тебя подвело. Ты не представляешь, что примулы тут кажутся пришельцами с иных планет.
— Только кажутся.
— Дэн, я не хочу больше участвовать в этих кошмарных мудацких играх.
Такие выражения в её языке встречались очень редко.
— Я очень хочу, чтобы ты спустилась в большой дом и поговорила с Милдред.
— Да я в порядке. — Она помолчала. — Мне просто стыдно.
— Тебе не следует воспринимать всё так уж всерьёз. Меня, во всяком случае.
— Ну вот, теперь ты заговорил своим «успокой кинозвездочку» тоном.
— Именно это я сейчас и пытаюсь сделать.
Молчание на этот раз длилось так долго, что я в конце концов вынужден был окликнуть её по имени.
— Я просто пыталась свободно мыслить. Получилось великолепно. Тебе придётся поверить.
— Это требует перевода.
— Почему мне приходится столько лгать самой себе.
— Это — привилегия не только женской части человечества.
— Ты уверен, что живёшь не на луне?
— О чём это ты?
И опять — молчание. Но вдруг её голос зазвучал почти нормально:
— Скажи мне, на что ты сейчас смотришь, там, у тебя в доме. Назови хоть что-нибудь. — Я замешкался. — Ну пожалуйста.
— Я сейчас в двух шагах от кошмарной акварели, изображающей церковь моего отца и деревню. Художник — какая-то Элайза Гэлт. Датирована тысяча восемьсот шестьдесят четвёртым годом. Думаю, это переделка религиозной гравюры. Там сверху надпись, в виде чёрной радуги на небесах: «Бог всё видит».
— Звучит ужасно.
— Элайзе в её небесах не хватило места, и «всё видит» она написала как одно слово. «Бог всёвидит». Из-за этого я её и купил.
— А я думала, ты презираешь дамское рукоделие.
— Только в тех случаях, когда оно мне не по душе.
— Ты так сказал, чтобы я знала своё место?
— Не будь слишком обидчивой.
— Я так боялась, что ты вот таким тоном и будешь со мной говорить.
— Я здесь пробыл всего каких-нибудь тридцать шесть часов и уже сто раз успел подумать: «А ей здесь понравится?»
— То, что я написала… это оттого, что на самом деле я тебя не знаю. Я только думаю, что знаю тебя.
— А ты уверена, что дело не в том, что ты и себя не всегда знаешь?
— И в этом тоже. — И сказала уже спокойнее: — Обещай его сжечь, когда получишь.
— Ладно.
— Я — та, у кого очень неплохо получаются письменные буквы.
— Помню-помню.
