Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
Уже в Рязани в тюрьме я узнал, что в Сосьву мы не попадем, а едем на Потьму. Нас стало четверо: Я, Сережа Ерик (старый) и подвалившиеся к нам Сашка Шаповалов из Астрахани и Толик Мынкин из Орла. Загнали нас в подвал, в камере человек сорок, многие туберкулезники. Я говорю Толику:
— Палочек Коха в камере летает больше, чем молекул кислорода. Скорей бы на этап.
А тут ночью в камеру кидают еще человек тридцать, этап из Карелии с Медвежьей горы, и все с плевательницами, а астматики с воздушными шикалками. Оказывается, это туберкулезники идут этапом в Архару в Архангельскую область. Без плевательниц конвой зеков не берет.
— Да, совсем могила, туши свет, — сказал я Толику. — Тут уже не палочки Коха по камере летают, а целые бревна. Того и гляди, чтобы по чану такое полено не пиз…нуло.
Напротив меня на нарах лежал вор в законе, так он представился, грузин Гия. Было ему на вид лет сорок, и шел он этапом из Башкирии из Салавата в Грузию за «раскруткой».
Ночью в камеру кинули парня-чечена, звали его Наби. Он рассказал мне, как «отломили» ему червонец ни за что и дали особый режим, поскольку имел уже судимости.
— Это что, Наби. Вон, читал в газете? Человека расстреляли, другой восемь лет «чалился», а, оказалось, они вообще не виноваты. Один попался и раскололся, что это его работа. Так что терпи, дорогой. С нами на «десятку» пойдешь, — сказал я парню.
Рядом двое зеков сели в карты играть под интерес. Что-то не поделили, подняли хипиш на всю камеру. Один кинулся ко мне, говорит:
— Смотри, Дим Димыч, на эту наглую рожу. Проиграл гад, а расчета не хватает.
— А что ты мне говоришь? Ты что, порядка не знаешь? Через бошку прыгаешь. Вон Гия, вор в законе, лежит, он и разберет ваш рамс-тэрс, — сказал я зеку.
Гия лежал на цветастом одеяле, как магеррам. Когда к нему подошел зек и обратился, Гия сказал:
— Иди, дорогой, гуляй. Вы как сходились, так и расходитесь.
Рядом на нарах лежал пожилой зек с Медвежьей горы.
Я сказал ему:
— Вор в законе и не мог разобрать рамс у мужиков.
— Да какой он вор? Только «ерша гонит под законника». Иди зарежь его, — громко сказал старик, сильно задыхаясь. — Были бы силы, сам бы зарезал.
Мы лежали молчали. Была уже глубокая ночь. Я предложил попить чайку. Толик пошел кипятить воду. Гия встал и полез в сумку к чечену, Наби в это время сидел на полу и курил. Я крикнул:
— Гия, подожди! Садись за стол.
Гия сел, а я обратился к Наби:
— Ты будешь чай пить?
— Да.
— Садись к столу.
— У меня конфеты есть, я сейчас, — сказал Наби и пошел к сумке.
А я внимательно посмотрел на Гию и сказал:
— Вот так надо. Парень сам предложил. А не так, как ты, по-махновски. Кто бы ты ни был, ты туда не клал и брать не имеешь права. Здесь много кой-чего есть у людей, и ты будешь к каждому в торбу залазить и брать? Здесь тебя уже поняли, что ты за вор в законе. Ты даже рамс у мужиков не мог разобрать, когда они к тебе обратились. Вот так, Гия, тут «люды» (воры) со стажем с Медвежьей горы постановили тебя зарезать. Но здесь тебя трогать никто не будет. Сейчас ты поедешь по России, заедешь в ростовскую тюрьму. Не вздумай там «затулить», что ты законник. Тебе казаки там в момент голову отрежут вместе с яйцами. Понял?
— Да, — ответил Гия, опустив голову.
— А в Грузию приедешь, там можешь «катить», там у вас хорошо получается, — сказал я.
— Не знаю. Я там у себя не сидел. Я все время на «дальняках» «чалился».
— Интересно даже, как ты на лесоповале сидел? В общем, смотри, дорогой, я тебя предупредил, до дома можешь и не доехать.
— Доеду как-нибудь, — ответил Гия.
Когда в рязанской тюрьме нас выводили на прогулку, я обратил внимание, что на вышках тюрьму охраняют женщины. Сама тюрьма напоминает церковь, по ее бокам стоят бойницы-часовни, прогулочные дворики очень узкие. Камеры в подвале грязные, бетонные полы буграми, дышать невозможно. Шконки в камерах приварены низко. Если сидишь на нижней, обязательно ударишься башкой о верхнюю. А тараканов и вшей море, как спецом разводят. В общем, рязанская тюрьма оставила плохое впечатление.
5Наконец-то мы выехали на Потьму в Мордовию. В Потьме тюрьма пересыльная, сюда свозят заключенных всех режимов. Один длинный барак и очень много камер, есть камеры освобожденных, кому через день-два на свободу. В коридоре тюрьмы работают «хозбыки», это зеки первой судимости. К Потьме подходит узкоколейка (УЖД). Каждый вторник и пятницу тепловоз цепляет три вагончика и везет заключенных по лагерям разных режимов: общий, усиленный, иностранцы, особый режим и больничка всех лагерей — это третья зона. А всего двадцать зон, плюс две женские. Женщин сидит очень много. Недавно сделали еще наркомзону для наркоманов. Но их там не лечат, там только одно лечение — трудотерапия, заставляют работать.
Когда-то здесь и политические сидели. Но их мало осталось, человек шестьдесят, да и тех на Урал увезли. Эти зоны называют «Темниками», поскольку расположены они в Темникском районе Мордовии. Здесь еще в двадцатые годы Мустафа дорогу строил, Колька Свист и Жиган тоже «чалились». Даже та насыпь осталась, по которой Мустафа ехал на «пионерке» (дрезине), а его Жиган зарезал. Недаром в песне поется: «Мустафа дорогу строил, Колька Свист по ней ходил. Мустафу Жиган зарезал, Колька Свист похоронил». Все это произошло здесь.
Мордовию иногда называют матерью советских лагерей. Я бы уточнил: не мать, а мачеха. Уж больно неласково она встречает своих сыновей и дочерей.
Здесь испокон веков начальство лагерей, обслуга, охрана состоит из местных жителей. Эти должности у них по династии передаются. Все они переплелись между собой родственными связями: начальник режима женат на сестре начальника лагеря; тот, в свою очередь, женат на ком-то из персонала или их родственницах. У них даже дети на улицах не играют, как принято у советских детей, в Чапаева, партизан и немцев, в тимуровцев, а играют в ментов и заключенных. Ловят «зеков», ведут по улице, пинают, расстреливают тех, кому по несчастью выпала эта роль.
В школах дети учатся плохо. А зачем хорошо? Вырастет, одна дорога в надзиратели. А прапорщику много ума не надо. Им даже мало ума дай, и того много будет для такой работы. Отец уходит на пенсию, сын приходит из армии, надевает повязку, и, смотришь, он уже кричит в зоне:
— Руки назад! Стройся по пятеркам!
Если кто огрызнулся в его сторону, у него в кармане бумага и ручка. Приходит этот молодой амбал, берет старого, дряхлого заключенного за куртку, смотрит на кармане бирку и записывает фамилию. А вечером старика вызывает начальник по режиму и дает пятнадцать суток карцера за неподчинение надзорсоставу. Так это у них формулируется по-ментовски. А ушел человек в «трюм», это как в разведку на фронте ушел: не знаешь, вернешься оттуда живым или нет. А там в деле у зека смотришь — пометка стоит «на добавку». Менты, они всегда найдут причину: то днем спал, то полы плохо помыл, плохо стены протер. А разве их протрешь хорошо, они «под шубу» закинуты, да еще соли в бетон добавили, когда на стены набрасывали? Когда сидишь первые пятнадцать суток, еще не так на организме сказывается. На вторые пятнадцать суток начинают ноги сильно опухать и морда как подушка делается, сердечные сосуды не выдерживают, и мозги сохнут.
