Захар Прилепин - Дорога в декабре
Саша посмотрел на Негатива и в который раз оценил его крепкое, прозрачное, не показное мужество. Негатив действительно не боялся быть избитым, и даже избитым жестоко, и вовсе равнодушно относился к угрозам. Его несколько раз от души лупили дубинками за нанесение черной краской на стены здания администрации наглых надписей вроде «Губернатор, сдохни!», и за то, что он влепил этому самому губернатору в лицо торт. Около полугода назад Негатива взяли под стражу и в течение двух дней из него конкретно выбивали показания на товарищей — за неделю до этого местное отделение «Союза…» бутылками с зажигательной смесью подожгло офис сайентологов: любых сектантов пацаны не любили. На пожар вовремя подоспело «01», но скандал получился немалый. После двухдневных пыток Негатива отпустили. Полтора месяца ему помогал есть, одеваться, завязывать шнурки младший брат, Позик, — полная противоположность Негативу — разбитной одиннадцатилетний малец, с вечной улыбкой на наглой роже, самый младший из местных «союзников»…
Ну да, они называли себя «союзники». Это поначалу бессмысленное слово обрело со временем плоть, и звучание, и значение.
Впрочем, с нелегкой руки журналистов их часто называли «эсэсовцы» — по первым двум буквам наименования партии, а порой, когда хотели унизить или указать на молодой возраст пацанов, состоящих в «Союзе созидающих», — «отсосы».
Негатив никого не выдал из «союзников», и себя в том числе. Он ведь тоже бутылки кидал. Хотя не он один, конечно.
— Но дверь менты не стали ломать? — спросил Саша, глядя на отбитый в какой-то глупой драке верхний зуб Негатива.
— Не стали.
— А чего не открыл?
Негатив раздраженно посмотрел на Сашу.
— Тебя ничем не вдарили в Москве, нет? Я же тебе сказал, Веня и Рогов у меня. Сначала лежали под диваном. Потом Веню мы скрутили в ковер, в угол поставили, а Рогов в шкаф влез… Короче, веселились все два часа…
Саша быстро выпил чай.
Вроде есть хотел. Расхотелось.
— Они где? — спросил.
— В кафе напротив сидят. Одну чашку кофе на двоих пьют. Пошли?
Саша прихватил денег из заначки, кусок сыра, лучку деревенского, хлеб и банку консервов, хотел было вернуться, чтобы написать несколько слов матери, — и махнул рукой. Еще раз написать, что «все нормально»? Куда уж нормальней.
— Ага, вот они! — Саша вдруг понял, что очень рад видеть и Веню, шмыгающего еще не поджившим носом, и подтянутого Лешку. Обнял и того и другого.
Теперь надо было что-то делать, куда-то вести пацанов.
Звонить по знакомым из дома Саша не решился — телефон прослушивался, по этой причине он в свое время пропалил одну партийную акцию.
И знакомых-то у него не было таких, чтобы завалиться ночевать втроем.
«И даже одному», — вдруг подумал Саша удивленно, но безо всякой грусти.
Так сложилось в последние годы, что круг Сашиного общения ограничился партийцами. Не то чтоб на иные дружбы не хватало времени, хотя, да, не хватало, но главное — что это было уже не нужно, незачем, неинтересно.
Идти на квартиры к местным «союзникам» тоже не стоило — по ясным причинам: туда могли нагрянуть люди в штатском.
На улице начало моросить, но они, оставившие прокуренное, с навязчивой музыкой и неприветливыми ценниками кафе, шли бодро, с удовольствием и наперебой вспоминая, как все было в Москве…
Негатив с интересом слушал, иногда внимательно заглядывая в лицо тому, кто говорил.
Остановившись у ларька, Саша купил бутылку водки и три пластиковых стаканчика — Негатив не пил, потому что натурально зверел от алкоголя.
Рогов не выказал протеста покупке, Веня выказал радость.
Они зашли на детскую площадку, где Саша провел в ранней юности много часов, потребляя разной крепости алкоголь, исследуя податливых или неподатливых сверстниц.
Присели в теремке, Саша вытащил из карманов сыр, хлеб.
— А ножа-то нет, — сказал он, вертя в руке банку консервов.
Рогов молча вытащил из рюкзака перочинный ножик. Ловко вскрыл банку.
Разлили, чокнулись…
Скоро стало совсем хорошо, только ягодицы мерзли на сырой лавке. Саша иногда вставал и прохаживался, Рогов подстелил рюкзак, а Вене, похоже, было все равно.
Негатив не садился — слушал. Взял себе сырную корку — их обычно выбрасывают — и жевал медленно, откусывая по малому кусочку.
— На… возьми… — Саша подал ему ломтик сыра.
Негатив взял. Подождал, пока все продолжат разговор, и незаметно положил на место.
— Сколько вообще народу повязали, ктонибудь точно знает? — спросил Саша.
— Девяносто три человека, в новостях говорили, — ответил Негатив только после того, как Веня и Рогов пожали плечами. Негатив никогда не лез первым с ответом.
— Предъявили что-нибудь?
— Почти всем административку. По пятнадцать суток.
— Что-то они так… милостиво… — подивился Веня, выудив откуда-то слово «милостиво», совершенно не из своего словаря.
— А ты представь, какой процесс может быть на девяносто человек? Весь мир будет освещать. На фиг им это надо… — предположил Саша.
— Все равно человек пять посадят для острастки, — сказал Рогов.
В «Союзе…» давно перестали удивляться появлению новых сидельцев — у них уже влипли и оказались за решеткой более сорока человек. Список этот почти не уменьшался — когда выходили одни, садились другие. Как ни странно, почти все заключенные были «бархатными террористами» — они забрасывали яйцами и заливали майонезом известных и неприятных персон. Тем не менее за испорченные пиджаки давали по несколько месяцев, а то и по году тюрьмы.
Единственный серьезный срок был у одного веселого хохла, занимавшегося экспроприациями и получившего десятку строгого режима.
Они немного помолчали, сожалея о пацанах, — по крайней мере Саша точно знал, что он сожалеет, и в характере Лешки Рогова тоже чувствовалась толика братолюбия и жалости. Что касается Негатива и Вени, тут, по разным причинам, все было не так просто.
Негатив скорей чувствовал раздражение, переходящее в добротную, неистеричную злобу, — и направлено это раздражение на всех поголовно, кто представлял власть в его стране, — от милиционера на перекрестке до господина президента.
Вене же было по фигу, так думал Саша. И не оттого, наверное, по фигу, что Веня никогда не жалел себя самого. А скорей потому, что Веня воспринимал тюрьму спокойно, сам был всегда готов попасть туда, хоть и не рвался нарочито. К тому же если сосчитать, сколько раз Веня получал суток по пятнадцать, — в общей сложности мог получиться неплохой срок.
Но помолчали-таки все…
