Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди

Но он не знает. Я не собираюсь слишком уж надолго задерживаться в теле и сейчас нахожусь на том этапе, когда смысл — это для меня всё.

Ночью, свернувшись рядом со мной, он шепчет:

— Бликс, я не хочу, чтобы ты умерла.

На самом деле мне нечего на это сказать. Поэтому я просто тянусь через необъятные просторы одеяла и касаюсь Хаунди.

Его руки — словно большие теплые перчатки, и при этом форма у них утонченная, как у звезд. Хаунди сделан из звездной пыли, это точно.

9

МАРНИ

— Ну как ты? — через два дня спрашивает меня по телефону Сильви.

Я, безработная и нелюбимая, лежу в данный момент под одеялом, читаю старый журнал «Пипл» и ем из баночки готовый магазинный пудинг, — вот как я.

А еще я чуть-чуть очарована пылинками. Знаю-знаю. Они фантастические. Но на самом деле они даже больше, чем просто фантастические. Эти пылинки могли бы многое нам порассказать про нас самих. Если надолго замереть в неподвижности, они перестают падать, но стоит лишь шевельнуться, махнуть рукой в воздухе или пошевелить под одеялом ногой, они снова взвихрятся вокруг, будто звездочки. Словно целые вселенные. Они заставляют задуматься — а вдруг наш мир, вся наша Солнечная система умещается в чьей-то пылинке? Что, если мы настолько незначительны?

Я бросаю в стенку носовые платки; я расхаживаю по квартире и танцую под дикую музыку, пока соседи снизу не начинают стучать шваброй в потолок.

Возможно, я могла бы навсегда остаться в таком состоянии, зависшей между мирами. Но я произношу вот что:

— Ох, на самом деле, у меня куча всяких разных чувств.

— Уже начала искать работу? — Я ничего не отвечаю, и она говорит: — Если хочешь, я кое-куда позвоню насчет тебя. Когда будешь готова. Ты на самом деле отличный преподаватель, правда. И произошедшее этого не изменило.

Чуть позже я звоню Натали, рассказываю ей всю историю, и сестра включает громкую связь, чтобы они с Брайаном могли подбадривать меня вдвоем.

Они говорят всякие правильные слова — я и сама сказала бы их подруге, если бы та позвонила с подобным рассказом: «Ох, ну и тяжелый же год у тебя выдался; конечно же, ты не сошла с ума; найдешь себе другого; мы тебя любим; возвращайся домой». Пока они говорят все это, я грызу костяшки пальцев, чтобы они не услышали, как я плачу.

Я должна со всем разобраться, но сейчас у меня болит голова, и мне нужно вздремнуть. Кроме того, я должна наблюдать за пылинками в свете солнца, пока не стало слишком темно и их можно разглядеть.

В один прекрасный день без всякого предупреждения ко мне заявляются родители.

Они живут почти в пяти тысячах километров от меня; когда они приезжают, значит, в этом были задействованы самолеты и арендованные автомобили. И как правило, этому предшествуют долгие и обстоятельные переговоры. Однако вот они, барабанят в мою дверь и выкрикивают мое имя, будто бы пытаясь вывести этим меня из комы. Довольно долго я думаю, что их голоса, наверно, просто мерещатся мне. Как могло дойти до такого? Но потом я понимаю. Да, конечно же, мне следовало бы знать. Натали с Брайаном рассказали родителям о том, что со мной случилось.

Я неуверенно приоткрываю дверь, внезапно осознавая при этом, что перепачкана в муке и шоколаде и одета в кимоно, которое мне безнадежно мало, ведь отец привез его из Японии, когда мне было тринадцать. Еще на одной ноге у меня пушистый тапочек-кролик, а на другой — носок, на голове спутанное гнездо, потому что четыре дня назад я заплела косичку, и теперь она похожа на один из тех кустов ежевики, которые вы старательно обходите в лесу.

Перед появлением родителей я пекла кексики. И не простые, а с предсказаниями, если уж хотите знать. Как печенье, но только кексики.

Когда Ноа вопреки всему вернется ко мне, он будет ужасно удивлен, откусив от шоколадного кекса и обнаружив там послание со словами: «Любовь всей твоей жизни сейчас с тобой».

Может, на этом удастся заработать. На кексиках с посланиями. Конечно, нужно будет изобрести им название получше, но вначале я должна придумать, как засунуть бумажки с надписями в тесто и при этом не дать им размокнуть. Я уже несколько дней ломаю над этим голову, но пока у меня ничего не получается.

Мама прикрывает рот рукой. Ее глаза наполняются слезами, пока мы с ней обе в полной мере осознаем весь ужас моей ситуации. Папа притягивает меня к себе и обнимает. Я начинаю плакать.

— Мы пытались связаться с тобой, и все напрасно, говорит он сдавленным голосом. — Почему ты не берешь трубку? Мы целыми днями тебе названивали. Чуть с ума не сошли. И конце концов твоя мать сказала, что пора брать билеты на самолет, арендовать машину и самим посмотреть, что с тобой происходит.

— Я хотела звонить в полицию, — вторит ему мама. — Как ты могла так с нами поступить?

— Простите меня, пожалуйста, мне очень-очень жаль, — говорю я. На самом деле, неужели действительно прошло так много времени? Возможно, я потеряла ему счет.

Родители заходят в квартиру с опаской, как на место преступления. Все здесь внезапно кажется просто ужасным: солнце светит на стол, по которому размазаны яйца, мука и сметана. Везде валяются обрывки бумаги с примитивными изречениями, которые кажутся глупыми и детскими. Краем глаза я вижу, как мама поднимает с пола один, на котором написано: «Не важно, что думают люди. Будь собой!»

Она протягивает его папе и смотрит на меня округлившимися трагическими глазами:

— Марни, милая, что происходит?

— Это… это идея… для бизнеса.

— Идея для бизнеса? — Мой отец одержим бизнес-идеями. Он смотрит на бумажную полоску, потом на меня, а потом снова на полоску. Та совершенно перемазана шоколадом. — Выброси это, Милли, — вполголоса велит он.

Мусорное ведро переполнено, на окне слой пыли. В раковине банки из-под консервированного супа, ложки и картонный кофейный стаканчик, в котором плавает что-то зеленое, а если быть точной, то — плесень. Но, в конце-то концов, плесень — это тоже жизнь. Когда я оглядываюсь по сторонам и вижу квартиру глазами родителей, то замечаю посреди комнаты, рядом с обогревателем, красную туфлю на высоком каблуке и фотографию, где мы с Ноа сняты на озере Тахо, с разбитой вдребезги стеклянной рамкой. (Да, я разбила ее каблуком, и что? Это было символическое действие, и я получила от него удовлетворение.)

Я хожу и пытаюсь подобрать как можно больше обломков своей жизни и спрятать их от родителей. Но я не могу спрятать их все, а теперь, когда Натали сказала папе с мамой, что я потеряла работу, им также ясно, что новой работы я до сих пор не нашла. Скоро они укажут мне, что когда Макгроу теряют работу, тогда-то они и удваивают усилия, они принимаются звонить и рассылать повсюду резюме и си-ви. Тогда-то они и добиваются успеха.

— Так что случилось с твоим телефоном? — хочет знать мама. Я озираюсь по сторонам. Кстати, где же этот самый телефон? Как я могла куда-то его засунуть? Ах да. Телефон. Все дело в том, что я, похоже, оставила зарядку на бывшей работе и совершенно искренне забыла о ней до этого самого момента. Неудивительно, что никто мне не звонил. С Сильви и Натали я разговаривала на прошлой неделе и после этого даже не пыталась зарядить трубку. Я чувствовала себя слишком… слишком разбитой. Может, у меня, что называется, нервное истощение. Я толком не знаю, что это такое, но это вовсе не значит, что у меня его нет.

— Ох, деточка… — сетует мама. Я жду, что она скажет то, что непременно сказала бы, когда я училась в школе: «Выпрямись, расчешись, почему посуда не вымыта?» — и оттого, что она не говорит ничего подобного, становится еще страшнее. Вместо этого она сжимает губы, будто затягивая ремешки кошелька, и начинает приводить мою квартиру в тот вид, который диктуют стандарты цивилизации.

Отец, определенно назначенный главным по объятиям, снова подходит, обхватывает меня руками и говорит:

— Тебе нужна забота.

Должно быть, они сильно обеспокоены, раз не спрашивают, почему я до сих пор не нашла работу, или почему я так распустилась, что меня уволили, или что я собираюсь делать дальше.