Олег Рой - Эдельвейсы для Евы
– Не сомневаюсь! Она надолго?
– Месяца на два, а то и на три.
– Ну, конечно! За это время ты уже сто раз из Германии вернешься…
Я недоуменно поглядел на сестру:
– Из какой еще Германии, о чем ты?
Виктория ахнула:
– Господи, я ведь еще не рассказала тебе про письмо! Совсем из головы вон! Слушай, братик, у меня же для тебя потрясающая новость! Да, а у тебя загранпаспорт, надеюсь, есть?
– Есть, а что?
– Сейчас я тебе такое расскажу – ахнешь! Оказыва…
И тут зазвонил телефон. Я бросился к аппарату, в спешке задел его, и он с грохотом полетел на пол. Когда я, наконец, нащупал трубку и судорожно прижал ее к уху, там раздавались короткие гудки. Я громко выругался. Виктория успокаивающе положила руку мне на плечо.
– Не волнуйся. Сейчас перезвонят. Если это они, то, поверь, они тоже в этом заинтересованы.
Она оказалась права. Тут же снова раздался звонок.
– Да! Слушаю!
– У тебя под машиной стоит коробка, – сказали на том конце провода и отключились.
– Алло, алло, какая коробка?!! Мать твою, трубку повесили!..
– Это они?
– Да! – я уже был в прихожей.
– Герман, ты куда? Можно мне с тобой?
– Нет, сиди, я скоро!
Мой «Форд» был заблокирован новенькой «Шкодой-Фелицией» и допотопной «Волгой». Я кое-как протиснулся между ними и заглянул под днище своей машины. В темноте действительно что-то белело. Я спешно достал коробку и торопливо открыл ее. Внутри была видеокассета.
Перешагивая через две ступеньки, я сокращал расстояние. Спешка подвела: я споткнулся, растянулся во весь рост и уронил коробку. Кассета выпала и поскакала вниз по ступенькам. Я не на шутку перепугался – а ну как она разобьется? Пулей метнулся вниз, поднял кассету (кажется, цела, слава тебе, Господи!) и дальше нес уже аккуратно, прижимая к груди, как сокровище.
– Что? – испуганно встретила меня Виктория. Но мне было не до разговоров.
Руки у меня дрожали, засунуть кассету в щель магнитофона никак не удавалось. Я нервничал и готов был разнести все вокруг.
– Переверни, – тихо сказала сестра за спиной.
– Что?
– Я говорю, кассету переверни другой стороной. Вон стрелочка.
– Блин, точно…
Я схватил пульт и трижды нажимал на кнопку «play», прежде чем видак заработал. Наконец, на экране телевизора замельтешило, а потом вдруг возникло изображение. И я увидел Светку.
Девочка была снята во весь рост. В своем голубом платьице она стояла у стены и прижимала к себе любимого Бараша. Вид у нее был несколько растерянный и испуганный, но она не плакала.
– А теперь посмотри сюда, в окошечко! – прозвучал за кадром приглушенный мужской голос. – И предай привет папе.
На Светкиной мордочке отразилось любопытство. Она завертела головой.
– А где Гелман?
– Папа будет смотреть через это окошко и увидит тебя!
– Хочу к Гелману! И к Юле! – скривилась Светка.
Тут возникли помехи, видимо, камеру выключили, а когда включили вновь, Светки уже не было. Просто пустой темный фон.
– Слушай внимательно, – вновь зазвучал голос. – Как видишь, твой ребенок жив, здоров и весел. Мы не изверги и ничего плохого девочке не сделаем. Теперь все зависит только от тебя. Твой ребенок для тебя, конечно, бесценен, и ты ничего не пожалеешь, чтобы вернуть девочку домой. Это будет стоить тебе миллион долларов. – При этих словах у меня потемнело в глазах. – Я не шучу. Именно миллион, и ни копейкой меньше. Деньги нам нужны через месяц. Больше мы ждать не будем. Жизнь девочки в твоих руках. Насчет милиции мы тебя уже предупреждали. Если все-таки обратишься – потеряешь ребенка тут же: мы тотчас об этом узнаем, у нас там свои люди. Мы знаем, чем рискуем, и поэтому будем сжигать за собой все мосты. – На этих словах голос оборвался, и на экране вновь замелькала черно-белая рябь.
– Герман, что это? – дрожащим голосом спросила сидевшая рядом сестра.
– Это то самое. – Я чувствовал, что подо мной проваливается земля, на какое-то мгновение в моих глазах померк свет.
– Тебе нехорошо, – донесся откуда-то голос сестры. – Ты такой бледный…
Да, мне было нехорошо, мне было очень нехорошо. Виктория метнулась на кухню и принесла мне стакан воды.
– Это твоя Светка, да? – тихо спросила она.
В ответ я только кивнул головой.
– Хорошенькая, я ведь никогда ее не видела. – Голос сестры дрожал. – Господи, какой же ужас, как же так можно!.. Совсем маленький ребенок…
Я перемотал кассету назад и посмотрел все еще раз.
– Какой миллион! – заорал я в экран телевизора, когда голос вновь назвал это невероятное число. – Откуда у меня миллион? Я что, Билл Гейтс? Или арабский шейх? Сволочи!
– Герман, послушай меня! – вдруг тихо проговорила Виктория. – У тебя есть миллион. Может быть, даже больше.
Я уставился на нее. Неужели она сошла с ума от потрясения?
– Виктория, что ты говоришь? Откуда у начальника автопарка такие деньги? Конечно, у меня неплохая, по нынешним меркам, зарплата, но я ведь даже не владелец, я наемный работник!
– Дело не в зарплате, Герман. Я привезла тебе письмо.
– Да что ты городишь, Виктория, какое письмо? При чем здесь письмо! Ты лучше скажи, что мне делать?
– Ну, для начала я бы на твоем месте немного выпила, – проговорила сестра, внимательно посмотрев на меня. – Только действительно немного. А то ты не сможешь меня слушать.
Я молча, как лунатик, пошел на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки и щедро плеснул в стакан. Виктория пришла следом за мной, отобрала у меня стакан и вылила больше половины в раковину.
– Этого тебе вполне хватит!
Я хлопнул водки, но легче не стало.
– Господи, ну с чего они взяли, что я миллионер? – простонал я.
– Сядь, пожалуйста, – попросила сестра. Исчезла на минуту и вернулась в кухню с большим ярко-желтым конвертом в руках и протянула его мне:
– Читай!
Я взглянул на адрес. Письмо было адресовано не мне, а моей бабушке, Барбаре Шмидт, по-прежнему проживающей в Москве бок о бок с моей сестрой.
– Виктория… – я обернулся к сестре, но она только замотала головой. – Читай. Все вопросы потом.
Письмо было на немецком языке, но меня это не смутило. Бася, моя бабушка, владела им в совершенстве, и с самого моего детства учила меня, читая сказки Гофмана, Гауфа и братцев Гримм на их родном наречии. По понедельникам, средам и пятницам она разговаривала со мной исключительно по-немецки. Став постарше, я с удовольствием занимался тем, что, положив перед собой «Фауста» или, скажем, «Лорелею», сравнивал оригинальный текст с переводами. Одно время пытался даже некоторые куски переводить сам, а уже потом заглядывал в русские варианты. Это увлекало, как игра. Когда текст перевода какого-нибудь известного литератора расходился с авторским, я сперва негодовал и бежал к бабушке поделиться своим возмущением, но она с улыбкой отвечала:
